Кирза и лира - Владислав Вишневский

Сидим за столами в уже подавленном состоянии… Ждем… Глазеем.

Замечаем для себя вполне, кажется, приятное: дежурный по кухне, поймав за рукав одного из своих мокрых помощников, что-то сказал ему, «конкретно» кивнув в нашу сторону.

— Ага, ребя, щас жрать будем! — удовлетворенно потирая руки, сообщает наблюдательный Гришка.

Точно. Двое солдат послушно перестали носить грязную посуду. Вытерев о влажные штаны мокрые руки, несут нам миски с мелко нарезанным, четвертинками, хлебом. Серые чашки ещё не коснулись стола, как лес наших рук мгновенно очистил их содержимое. Пустые миски стреляными гильзами звонко брякнулись на ещё влажный стол.

Потом дежурные принесли несколько больших, теплых еще алюминиевых чайников без крышек. На боках чайников проглядывались остатки надписи «какао» в разных вариантах: «как…о», «…акао», «к…ао». В принципе, нам это не важно, все равно было понятно, что не кисель. Неожиданное обстоятельство очень всех обрадовало — какао! По очереди сунув носы в чайник, пацаны радостно эту надпись подтвердили: «Точно какао», «И правда…», «Гля, мужики, ваще, бля, как дома!», «Ух, ты, и правда какао! Пахнет!», «О!»

По сути, если прикинуть, недели ещё не прошло, а мы уже так сильно соскучились по дому, по домашней вкусной еде, теплу… Какао, как раз из тех приятных домашних, вкусных воспоминаний.

— Слышь, мужики? — пряча глаза, говорит Миха, задумчиво катая хлебный шарик между пальцами. — Помню — там, дома! — берешь много-много сгущенки, потом две чайных ложки какао-порошка и размешиваешь в стакане. Размешиваешь, размешиваешь, размешиваешь до однородной массы шоколадного цвета. Пробуешь на вкус густую, сладкую, тягучую массу. У-у-ум. Тц-ц! Чистый шоколад, зуб даю! Даже лучше. Потом черпаешь уже полную ложку. Сначала медленно-медленно, не спеша, слизываешь снизу шоколадную бороду, чтоб не капнуть. Потом легонечко снимаешь языком верхнюю её горку… Потом чуть поглубже… А рот уже обволакивает сладкая вкуснотень! У-у-м-м!.. Вкуснота-а!

Мы, все, завороженные этим неожиданным, но очень сладким рассказом, как театр у микрофона на «Маяке», судорожно сглатываем набежавшую слюну. Ты смотри, рассказывает, как в кино показывает…

— Потом резко ложку переворачиваешь ручкой вниз, и всем языком всю ложку до дна, как собака языком — раз! И шоколад во рту. И тает там — сладко-сладко, вкусный такой, чуть с кофейной горчинкой… Остановиться, бля буду, невозможно. Вроде только-только начал есть, а ложка уже по дну шкрябает… Быстро кончается!.. Тц-ц! Я обычно первую порцию сначала так съедаю, а уже вторую можно и водой развести — получается какао. Тоже здорово. Нам с братаном маманя не успевала сгущенку покупать. День — банка, день — банка. Мамка ворчит, — чё, говорит, вы её вместо хлеба едите, что ли? Смотрите, шутит, слипнется задница, будете тогда знать.

— Да-а!..

— Это то-очно.

— И у меня так…

Рассказчик умолкает и, глубоко вздохнув, опустив плечи, горестно задумывается. За столом, опустив глаза, все замолкают. Кто вспомнил мамку, кто сестренку с бабушкой, кто сгущенку с колбасой, кто… Эх!.. Где теперь это всё, когда это всё было… У всех в глазах грусть, тоска, а на душе… На душе вообще погано. Ёп, куда мы, бля, попали? Читался вопрос: За что нам всё это?

Воспоминания о доме больно затрагивают каждого из нас. Теплая и нежная волна будоражит самое сокровенное в нас. Но к ним, примешиваясь, добавляются тревожащие наше сознание первые неприятные бытовые армейские наблюдения… Гнилой столовский запах, мокрые, грязные, замученные лица солдат-дежурных, рев и смачный мат старшего дежурного… Эти, вот, ещё, холодные стены и коридоры, окрашенные тяжелой масляной краской в серо-зеленые тона… Ещё казарма! Казарма!! Запах! О, запах… Запах в казарме, это как… как… Как не «какай», на гражданке такого нету. Не с чем сравнивать. Эх… Ёлки-палки, лес густой! И за каким всё это… Всё здесь давит, всё угнетает. Такая вот, значит, она, для нас, армия, да?!

— Эх, не грусти, солдат. Живы будем, не помрем! — наигранно бодрым голосом прерывает наши невеселые размышления Толян (Некоторые имена пацан… эээ… солдат мы уже запоминаем). — Пацаны, кончай грустить, йёк-кэ-лэ-мэ-нэ! Подставляйте кружки.

Глухо чмокаются над столами алюминиевые ёмкости — c приездом, товарищи! Едва успеваем сделать глоток какао, как всеобщие кислые мины на лицах дают понять — нет, мужики, не то! Не домашнее какао! Почти вода!.. И сахару там с гулькин… этот, как его, чуть-чуть значит. Кошмар какой-то. А может, нас так проверяют — не нытики ли, а? Нет, конечно, нас этим не пробьёшь, мы и через это переступим, да и поговорка соответствующая моменту есть: за неимением барыни, говорят, за милую души сойдет и кухарка. О, это как раз про нас. Лишь бы женщина, и со всем, что там ниже пояса… Многие, по-моему, так подумали. Глазки заблестели, губы потянулись к кружке… Швыркаем, неспешно цедим тёплое, невкусное какао. Хлеб-то съели «до того как».

Расслабились, загрустили…

Где-то далеко от нас, едва слышно прозвучала вроде команда. То ли… «Рая» какая-то, то ли «другая», потом вообще чёрте что: то ли «кроится» или «роится»… Бессмыслица в общем, абракадабра, шифр чей-то. Плохо было слышно, да и кто её слушал. Наверное, не роится, а строиться. Ну правильно, конечно, строиться, что же тут ещё делать. Хотя, какая между этим разница? Никакой! Мы никакого значения этому воплю и не придали, да и не вслушивались в посторонние звуки. Тут и своих, если хотите переживаний хватает, в животах, например, не слышать бы! Да и мало ли кто там вообще может чего-то кричать… Правильно? Мы-то здесь причем? И почему именно мы? Мы и предположить не могли, что это к нам может относиться. Мы ж еще, извините, не ели, это во-первых. А во-вторых, если уж кричат какую-то «вторую», то это тем более не к нам, — мы ж наверняка «первые». Короче, кто-то там незаметно куда-то вошёел, кому-то что-то там невразумительно вякнул, о какой-то второй роте и ушел. А кто этого шептуна-глашатая слышал? Никто. Кто что вообще понял? Никто. Скажите теперь, вы бы догадались, что это вам? Нет, конечно. Так и мы тоже.

Сидим молча, ждем глазунью или котлету, или что там у них сегодня на завтрак?.. Допиваем остывшее какао. Глядя на весь этот беспорядок вокруг нас, расслабились, конечно, немножко взгрустнули… Ситуация, как не крути, безрадостная, мягко сказать давящая… С чего тут плясать?!

Как-то не сразу и обратили внимание на то, что с Мишкиным лицом что-то непонятное творится: кривляется и кривляется. Перекосило его и дергает, как в судорогах — от остывшего, разбавленного какао, наверное. А он, оказывается, нет, — шёпотом, на одной ноте, в момент осипшим голосом сипит: «Ата-ас, пацаны-ы, старшина-а! Ата-ас, старшина! Бык!»

Мы не врубаемся, — молодые же еще.

— Чё? Чё там бормочешь? Чего, Миха? Какой бык?

— Гля, ребя, одного уже на какао заклинило. Ха-ха! Поехал!

— Ты говори нормально. Что с тобой? Живот что ли…

Мишка, не поворачивая головы, выпученными глазами показывает куда-то в бок и назад, на двери. Мы беспечно поворачиваемся… Ёп…шкин кот! У меня опять несуществующие волосы на лысине зашевелились! В дверях в позе разъяренного быка стоит наш ротный старшина. Тот самый! Опять!..

— Эт-то у кого здесь пл-лохо со сл-лухом, а? — голосом, как из пожарного шланга, рычит этот бугай. — Кто здесь мои команды не выпол-лняет?

Мы за столами так и обомлели. Какие ещё команды?!

— Вста-ать! Смир-рна! — рявкает бычара.

Ба-бах! Наши лавки-сиденья с обеих сторон столов с грохотом отлетают, словно ими выстрелили. Ослабевшие, казалось, ватные ноги срабатывают, как новые безотказные катапульты. Мы, вытянувшись, замираем, кто с кружкой в руке, кто с куском хлеба во рту.

— Весь полк давно уже в строю, понимаешь, а э-эти-и… — ревет, буравя нас своими бешеными глазами, старшина. — Раз-згиль-дя-яи! Вам что, ос-собое приглашение нужно, а? У кого здесь, я спрашиваю, пл-лохо со сл-лухом?

— Мы эта… котле-еты… та-ащ… — давясь хлебным шариком, в зловещей тишине, сипит Мишка.

Ой, про котлеты это он сейчас зря… Глохни, Мишка. Молчи! Не надо!

— А-а!.. — Неожиданно расцветает в нежной улыбке старшина (В-во, метаморфоза!). — Так вот в чем дело! — Сладостным голосом восклицает он. — Они, оказывается, котле-еты сидят ждут, голубчики! А мы, там на плацу, значит… Вот оно что! — радуется уже вместе с нами старшина, похоже дошло до него.

— Ага… Ну!.. — расслабившись, расплываясь в дурацки ответных улыбках подтверждаем мы. — А что?

— Хорошо-о, оч-чень хорошо! — елейным голосом «поёт» старшина. — Бу-удут вам, сынки, сейчас котлеты, обяза-ательно щас будут. — Улыбка мгновенно исчезает с его лица, вместо неё на лице возникает маска разъярённого дракона, в нас летит грозное и громовое. — А н-ну, м-марш все отсюда, мудаки, понимаешь, япона мать! Бег-гом все в строй, я сказал, на плац! Разгильдяи!