За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

кто-то помнит такие подробности, тем более Изран.

– Вспомнил?

– Я тогда одеяло свое из дома принес, которое мы на него накидывали, – сказал Чий.

– Это зеленое такое было?

– Ага, мы его утопили потом.

– Они засмеялись.

С боку встал распаренный, мокрый от пота Дерево. Он был раздетый до пояса, на грязных от намоченной степной пыли груди и плечах красные полоски следов от растопыренной пятерни. В руке он держал кусок дымящейся лепешки, другой чесался и смахивал с тела катышки.

– Горят, – авторитетно заявил он, пытаясь запихать в рот обжигающий хлеб.

– Вы сразу-то не жрите, – повысил Изран голос так, чтобы его было слышно у костра, – потом делить будем.

– Да мы первую только…

– Дай, попробую, – он взял у Дерева остатки. – А что сырая такая?

Вот так вот Шага! Чий глядел вслед удаляющемуся Израну, мельком обернувшемуся в его сторону. Вот и пойми его после этого. Поговорили просто, по-человечески. Он неожиданно для себя обнаружил, что даже расположение к нему почувствовал какое-то. Они же, оказывается, росли вместе, это тот самый Изран, которого он почему-то уже почти забыл и никогда не связывал с Израном нынешним. А может, и зря. Такой же ведь человек, как и тогда был, такой же, как и все, только справедливый не по возрасту и упрямый. Надо же, помнит. А сейчас просто образ играет, не слишком ли мы вообще от него много хотим, он раздувает вокруг себя легенды, потом этим уже самостоятельно начинает заниматься вся Деревня, и все в них же верят. А за всем этим должен быть человек. Что тут может случиться? Получим в нос из-за глупости Краюхиной, ну и правильно, незачем было затевать это все.

В стороне послышался крик. Он обернулся резко. И увидел выскочившего из кустов Тольнака сотнях в полутора шагов. Тот еще раз закричал, замахал чем-то в руке, он, насколько можно отсюда разобрать, щурился, и стало ясно, что это он, от радости улыбается. К нему тут же побежали Ушастый с Рыжим-младшим. Тольнак подбросил тушку в воздух, она закувыркалась беспомощно, вращая тряпками- конечностями. Убил кого-то.

Вот, видимо, как надо ходить «серьезным и взрослым», Санва с Драром.« Ой, ты убил. А-а-а-а-а». И Санва бежит к Драру: « Ух ты! Вот это да».

Он не стал смотреть, как они возвращаются. От этих сцен его почему-то коробило. Хотя, может, и нет в них ничего страшного. Они не на охоте, никто не устал, может быть, можно ходить и по-другому, не так, как привык видеть сам. Он заметил, что на него смотрит Краюха, видимо, неправильно истолковавший его выражение.

– Чего невеселый такой. Сейчас пожарим, там, если на раз, объесться хватит, голодать не будем.

Это был упитанный самец марана, здоровый, разъевшийся. Свисающие уши закрывали тупоносую морду, с которой уже почти не капало. Его повесили между трех копий, пока освежевали. Мясо выглядело красиво, оно было красное, точёное как будто, уже так, на вид, ясно, что вкусное, на суставах красивая белая паутинка сухожилий.

Сбоку рассказывал Тольнак, Чий, в основном, следил за процессом разделки, только изредка на него глядя.

– …Вообще не ожидал. Пошел у кустарников, хотел норы посмотреть. Думаю, может, попадется что, ну, там бобрянка какая-нибудь… Мелочь – кожа да хребет. Сижу, у корней землю осматриваю, и слышу: сзади что-то зашуршало, смотрю, он подходит из-за плеча, сам, принюхивается. Я замер, нож в правой руке, то есть вот так, к нему рукояткой, и сам не повернешься и нож не повернешь. Я, получается, в тени сижу, вот тут куст, так солнце, и вот так тень, а он снаружи и не видит ничего. Остановился, нюхает. И тут, когда я на него посмотрел, он меня тоже заметил. Замер и стоит, у меня аж сердце екнуло, рукой дотянуться можно, и нож к нему лезвием не повернешь – это все будет, думаю – уйдет. Я вот так вот как сидел, ручкой в отмашку нахлестом как дал, по носу прям. По лбу если бы попал, все бы ушел…

– Надо мне с тобой было пойти, я же хотел, – Чий узнал по голосу Ушастого.

– Рядом заржал Ворот.

– Ты чего, Уши, зла нам желаешь, мы бы тогда голодными остались, даже не вздумай с ним ходить.

– Да ладно ты…

Они развалились на траве среди мешков с поклажей и сумок. В воздухе стоял запах печеного мяса. Чий чувствовал спиной что-то твердое и угловатое, поступающее сквозь ткань мешка. Кто-то все еще возился у костра, стреляли сырые хворостины. Доев кусок мяса и ломоть лепешки, облизал жирные грязные пальцы, обтер жир с щек. Внутри чувствовалось сытое ленивое спокойствие, было приятно лежать под этим синим небом, слушать птичий щебет, стрекотание в наполненной жизнью траве. Говорили ни о чем. Лица вокруг были сытые и довольные, как и у него самого, наверное. Прогулка! Может, все-таки дойдем. Он попытался посмотреть на них отвлеченно. И увидел только оптимизм, четвертый день, все идут. Трудно, но ведь идут. И все получается пока. Встают утром, ложатся вечером. Все пока аккуратно. И Деревня уже далеко, захоти они сейчас вернуться, это не так просто сделать будет, она где-то в той стороне осталась, откуда пришли, это вокруг уже чужая Степь, а она там – через поле. Чий представил, сколько они уже прошли, если всего идти, говорят, около трех недель, может, меньше, если повезет. Четырехдневный отрезок выглядел на этом фоне внушительно. Они говорили тогда с Шагой, вспомнил он, о том, что будет прогулка, и еще – он уже тогда не верил, что они дойдут.

Был вечер, ручей впереди внизу, блестел, они сидели на сене.

«– Я тебе не об этом говорю, это не значит ничего, получит он, не получит – не важно, зачем ты все время так разговор поворачиваешь.

– Как я поворачиваю? О чем мне тогда еще говорить, если ты начинаешь о том, что так все оставлять нельзя, а то будет Краюхе плохо, – о чем я еще должен?

Шага отвернулся, скорчив негодующую гримасу.

– Ты понимаешь, что когда люди идут, так как они, бесцельно, то они идут гулять, а когда им перестает нравиться, то они возвращаются. Но в вашем случае такого не получится. Потому что Гроза Амбара это дело устраивал. Из-за Краюхи, правда, но он ведь все равно. А когда голота станет рваться назад, вот тогда крайним будет кто?

– Я буду его защищать, грудью поднимусь, чтобы не побили его по лицу, а то он этого не перенесет… – сказал он также резко.

– Да что ты ерничаешь, почему ты серьезно говорить не хочешь? Даже если и по лицу…

– Ну, конечно, не буду я стоять и смотреть, как он получает, в любом случае, вместе там будем.

– Шага фыркнул