Вслепую (СИ) - "ViolletSnow"

— Пытаемся найти путь к портрету Рэкхема. Только он сможет мне помочь.

Оминис только пожимает плечами. Элис вообще не хотела его брать с собой, если испытание еще доступно, то весьма вероятно, что он не сможет последовать за ней, но он все равно был непреклонен: не захотел отпускать одну на север Шотландии на все выходные. И очень зря, вместо уютной библиотеки Хогвартса, ему придется просидеть в холоде неизвестно сколько времени. Элис сначала закрывает двери, чтобы стало темнее, потом применяет Ревелио. Тонкие, едва заметные, будто втертые в пол, нити ведут к стене, и она с трудом, но находит маленький сгусток серебра, открывающий проход.

— Можешь попробовать зайти следом, но ничего не обещаю.

Как ни странно, серебряные врата впускают Оминиса, и Элис очень скоро понимает, почему. Испытания больше нет: ни платформ, ни волнообразных полов, ни стражей, только длинные гулкие проходы — пространство стало ровно таким, каким было до наложения заклинаний Рэкхемом. В огромном зале, уходящим сводом в бесконечность, нет больше никакого портала, и Элис хочет разнести все вдребезги.

— Ты не нашла его? — спрашивает Оминис

— Глупая была идея, прости.

Здесь полно древней магии, из нее и создано это место: изящные колонны, увитые золотом стены, но выплеснуть ярость некуда — только гигантская голова-статуя да каменная чаша. Святой Мерлин, почему она раньше о ней не подумала?

— Оминис… тут есть омут памяти. Довольно редкая штука. Почему бы нам не попробовать, раз мы здесь?

На поверхности воды все еще колышется видение об Исидоре. Оказаться внутри чьей-то памяти это не просто увидеть картинку, или смотреть на все сквозь чье-то тело: чужие воспоминания — тончайшее вещество, похожее на газ — проникают в само сознание, и Элис думает, что возможно, использование этого артефакта могло стать альтернативным способом показать Оминису мир без опасных зелий. Вот только это не та вещь, что продается в лавках, и изготовить его может далеко не каждый.

Она берет Оминиса за руку, подводит к чаше и объясняет, что делать. Погружается вместе с ним, летит в пропасть, чтобы приземлиться около двух обладателей древней магии. Оминис рядом, озирается вокруг — его проекция имеет то же тело, но все это иллюзия, а настоящий мир теперь оживает внутри головы.

— Ты видишь их?

Он почти мечтательно кивает в ответ. Здесь и впрямь красиво, и Элис радуется, что в чаше было именно это воспоминание: ярко-зеленая трава стелется по пологим холмам, манит провести по ней рукой, пробежать босиком, чувствуя прохладную росу, а затем броситься в нее, собирая на одежду, перекатиться несколько раз и с глубоким выдохом уставиться в пронзительно голубое весеннее небо. Пока Оминис жадно ловит каждую деталь, Элис смотрит на Исидору: вот она создает из простейшей скалистой глыбы колонну, затем еще одну — с такой легкостью, словно водит кистью по холсту. И это заставляет стискивать зубы: от зависти, от непонимания, в которое Элис упирается уже не первый месяц.

— Смотри, — с досадой она обращает внимание Оминиса на происходящее. — Она едва ли старше меня, но уже может строить такое с помощью древней магии, мне же не дается паршивая кучка камней и глины.

Оминис молчит, завороженный способностями Исидоры, следит за её действиями, потом изучает их лица, пока они разговаривают и напоследок протягивает руки к клубящимся облакам. Когда их выдергивает из чужого воспоминания, Элис почти успокаивается, улыбается — пусть этот день не принес ей ничего, но Оминис, способный видеть недолгие несколько минут, — это почти подарок.

— Надеюсь, ты понял, чему именно я хочу научиться, — говорит она, отходя к статуе. — Что должно нести в себе древнее волшебство. Не разрушение и не смерть.

— Даже не преображая пространство вокруг себя, ты очень талантлива, Элис, — он подходит ближе, обнимает за плечи. — Из твоих рассказов я чувствую, что древняя магия принесла тебе много боли, так может и не стоит так усердствовать с её освоением?

Будто он до сих пор не понимает, как это важно для нее. Не осознает истинного значения. Не просто исключительный дар, проявляющийся раз в несколько веков, но её особенность, которую никому не отнять, не задушить даже отцу. Единственное, что по-настоящему отличает её от Морганов, отделяет невидимой границей. Вот только пока она способна лишь убивать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— С болью я как-нибудь справлюсь, — скрипит она зубами, отчего-то начиная злиться.

— Мы все так говорим. А останавливаемся, когда слишком поздно. Разве пример с Себастьяном ничему не научил? Вдруг изучение этой магии сломает тебя?

Элис хочет зажмуриться и горько рассмеяться. Сила древнего волшебства уже давно переломала её, вывернула наизнанку, истерла в мелкую крошку, что нельзя собрать снова.

— Это уже произошло, Оминис. И шрамы от этого никогда не затянутся.

— Да ты и не даешь им затянуться, — он неожиданно повышает голос. — Сдираешь с них корку, ковыряешь с редкостным рвением, посыпаешь солью. Не позволяешь даже пытаться избавить тебя от них.

— Так и должно быть. Пусть кровоточат, это моя боль, и не смей лишать меня этого. Я не должна забывать, что сотворила… хотя бы до тех пор, пока не смогу делать что-то действительно важное.

— То есть, спасти всю школу и половину Англии от Ранрока — это пустяк, по-твоему?

— Ты никогда не видел ни войны, ни битв.

— Так покажи мне. Я устал слушать, что чего-то не понимаю, — он удерживает её за предплечье, не больно, но и не так, чтобы можно было легко выскользнуть — змея обернувшаяся вокруг руки — а в голосе сталь. — Покажи мне, чтобы я понял. И в этот раз у тебя не получится закрывать мне рот поцелуями.

Что-то похожее на разочарование закрадывается в эти нотки, он ведь ненавидит ложь, он легко её читает, так с чего она взяла что сможет скрыть от него действительно важное? И она сдается. Его доверие — такое редкое, почти недостижимое — не то, что она готова разменять на клочок воспоминаний. Если это имеет такую значимость для него, она покажет.

Всего раз профессор Шарп продемонстрировал ей, как это делается. Тогда он запечатывал видение о последней битве с Ранроком в прозрачный сосуд. Нужно всего лишь загадать временной промежуток, представить событие и потянуть палочкой. Но сколько тянуть, как именно представить? Элис надеется, что палочка сама знает, что делать.

Воспоминаний так много, жгучих, пропитанных кровью, а память — весьма занятная субстанция: подкидывает тысячи осколков, когда они совсем не нужны, но стоит целенаправленно попытаться что-то отыскать — подводит в самый неподходящий момент. С трудом Элис выбирает, как ей кажется, наименее опасное. Пусть Оминис не видит, как она убивает людей, браконьеры и приспешники Руквуда отметаются, вместо них она выбирает битву с гоблинами. Всего несколько небольших сцен, где она применяет Петрификус Тоталус, Конфринго и Бомбарду. Оминису этого будет достаточно. Убрав нить Рэкхема в небольшой сосуд для зелий, она вытягивает своё. На поверхности омута мерцает шахта — та самая в которой погиб Логдок.

В этот раз падение быстрое. Под землей душно и шумно, паровые машины гоблинов заставляют задыхаться, даже не учитывая, что это всего лишь мираж, забытая тень, давно похороненная в сознании. И поначалу всё идет именно так, как она помнит: несколько сторонников Ранрока оказываются обездвижены, некоторые все же убиты или серьезно ранены. После всего, что пришлось пережить, эти картины не вызывают у Элис даже простого сожаления, но для Оминиса это целый новый мир. И пока он смотрит на него без особого ужаса, увлеченный горящими котлами и причудливыми устройствами. Воспоминание тянет дальше, везет в вагонетках по узким проходам в недра, пока та другая Элис пытается найти единственного дружественного гоблина. Когда латунные ворота едва не выплевывают их в огромный зал, заполненный сторонниками Ранрока, Элис с ужасом вспоминает, что в этой битве куда больше подробностей, чем ей бы хотелось показать Оминису. Деталей, что она давно стерла, загнала в самый дальний ящик сознания и там позабыла.