Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков

мигрень, что мне было очень трудно вступить в переговоры с появившимся Голощекиным, занявшим председательское место.

Голощекин в категорической форме потребовал от нас расписок о подчинении управляющих комиссарам, которые будут назначены в банки.

После обмена мнениями мы категорически отказались от выдачи расписок без получения от совдепа письменных инструкций, указывающих, как на круг компетенции комиссаров, так и на наши обязанности.

Отказ вывел Голощекина из себя, и он заявил, что не только посадит нас в тюрьму, но и сумеет найти средства иного сорта, чтобы заставить нас подчиниться властям.

– Мы церемониться не будем. Репрессивными мерами к вашим женам и детям заставим вас плясать под нашу дудку.

На это заявление очень горячо и резко стал возражать Атлас.

Спор стихал, превращаясь в мирную беседу, а требования Голощекина уже сводились к тому, чтобы мы все выдали расписки о невыезде из Екатеринбурга.

Услышав отказ Атласа, я вмешался, сказав, что я согласен на выдачу такой расписки. Она, как чисто полицейская мера, практиковавшаяся у нас и прежде, меня ни к чему не обязывает. Если я захочу удрать, то с этой распиской не буду считаться так же, как не считались с ней наши политические преступники, удирая из ссылок в Сибири.

Со мной согласились и остальные, после чего решили вызвать на заседание Чернявского для совместного решения вопросов о способе национализации банков и о назначении комиссаров не от совдепа, а от Государственного банка (по возможности, из среды его чиновников, придав их подписи значение и право, присвоенное всем вторым подписям на наших документах).

Вскоре прибывший Чернявский изъявил свое согласие на выработку инструкции по национализации банков, основанной на принципе передачи всех наших ценностей под расписку Государственного банка.

На этом дело было закончено, и мы, подписав расписки о невыезде, очутились на свободе.

* * *

Выше я уже дважды упоминал священные в то время слова «Учредительное собрание». Как надеялись на него в то время в России! Как много было предвыборных, почти всегда закрытых, собраний! Я, не принадлежавший ни к какой партии, задумал тогда организовать партию республиканцев на капиталистической программе. Но партия оказалась немногочисленной, и я отказался от предложения выставить свою кандидатуру, и взамен меня был избран директор реального училища Курцедел. Результаты баллотировки оказались очень жалкие, партия получила несколько десятков голосов. Прошли главным образом социалисты-революционеры с их лозунгом «Земля и воля» и в большом количестве коммунисты. Очень немного прошло кадетов. В числе депутатов партии Народной свободы прошел Лев Афанасьевич Кроль, несмотря на то, что уже тогда партию коммунисты объявили «вне закона». Кролю одно время приходилось скрываться, ибо вся партия стала подпольной.

Это объявление «вне закона» предоставляло право всякому, кто пожелает, безнаказанно убить кадета, лишало партию и предвыборных открытых собраний, и агитации.

Это сильно волновало меня, так как дочурку Наташу подруги избрали делегаткой именно в партию Народной свободы, а врагов по гимназии у нее было много.

На разгон Учредительного собрания наш народ никак не отреагировал, что заставило меня вспомнить разговор с крестьянами по поводу разгона Первой Государственной думы.

– А ну ее к чертовой матери! – воскликнули они тогда. – Все равно она нам земли не даст, а только народ мутит.

Теперь же земля во многих местах уже была захвачена крестьянами; что им за дело до прочего?..

Я говорил, что радуюсь разгону Учредительного собрания, ибо подтасовка при выборах была несомненной. Доходило до такого безобразия, как двойное голосование солдат. Пермский гарнизон, отбаллотировав в Перми, был посажен в вагоны и привезен в Екатеринбург, а Екатеринбургский – в Пермь. Вероятно, то же делалось и в иных губерниях. Учредительное собрание далеко не отражало пожеланий всего населения России, и если бы его не разогнали – что я считаю большой ошибкой коммунистов, – то его постановления были бы, несомненно, и законными, и обязательными для всего народа. Земельный вопрос, несомненно, решился бы в пользу бесплатной раздачи земли крестьянам. Правда, власть перешла бы временно к эсерам, но только временно. Ленин, ничем не брезгуя, сумел бы и страхом, и подкупом переманить в коммунистическую партию многих социалистов-революционеров.

«Разгон же „Учредиловки“, – говорил я, – дает нам полный повод не признавать постановлений партии большевиков, захватившей власть силой. Наоборот, это обстоятельство даст большой козырь будущему повстанческому движению».

Национализация

На другой же день нашего ареста служащие всех банков объявили забастовку, и банки пришлось закрыть.

Банковский комитет, собранный мной, после долгих обсуждений высказался против забастовки. Главные мотивы к этому решению были следующие:

1) полное отсутствие какой-либо надежды на скорое избавление России от большевиков делает бесполезным сопротивление новой правительственной власти;

2) забастовка служащих, несомненно, приведет к замещению их новым персоналом служащих, который только внесет хаос в делопроизводство;

3) процесс национализации банков в смысле передачи всех дел Государственному банку может быть сорван и превратится в бесправную и уродливую форму конфискации наших активов.

На этом же заседании было постановлено отложить сумму двухмесячного оклада всему персоналу, для того чтобы выдать деньги в момент прекращения деятельности банков.

Все постановления, за исключением последнего, мне поручили сообщить служащим всех банков, собравшимся на митинг протеста в помещении Русского для внешней торговли банка.

Служащие приняли наш благоразумный совет, и на другой день работа в банках возобновилась, но под наблюдением комиссаров.

Но работа уже не была прежней. Все дела сводились к выдаче по текущим счетам по сто пятьдесят рублей на человека в неделю. Активных операций мы давно уже не вели. Процентные бумаги, согласно декрету, были аннулированы, и мы под угрозой привлечения к трибуналу были лишены возможности выдавать их со счетов. Необходимые средства для наших касс давались Государственным банком.

Средств у Государственного банка не хватало. В феврале 1918 года состоялось особое совещание под председательством Чернявского, на которое был приглашен и я. Это заседание постановило приступить к печатанию собственных денег, и, в первую очередь, должны были из-за отсутствия мелких денег печататься кредитные билеты пятирублевого достоинства.

Как отнеслась к национализации банков клиентура?

Я был удивлен ее спокойствием и даже равнодушием. По крайней мере, в нашем банке не было ни одного упрека, ни одного случая выражения протеста и требования выдачи денег. Чем это объяснить? Гнилостью нашей интеллигенции и буржуазии, как объяснял это Ленин? Нет, с этим мнением я не совсем согласен. Здесь, как мне кажется, действовали разные факторы. Многие предполагали, что все это временно. Никто не верил, чтобы за банком деньги могли пропасть. С другой стороны, публика уже примирилась с особенностями падающей кредитной валюты, неминуемо обреченной на гибель, а потому свыкалась с