Последний поход - Олег Блоцкий

Тонкими темными подрагивающими пальцами афганец недоверчиво и опасливо брал сигарету, глядя на офицера снизу вверх. Дешевый и плохой табак потрескивал, пленный продолжал выдавливать некое подобие улыбки.

В этот момент Виктор медленно вел левой рукой в сторону, указывая куда-то вдаль. Душара услужливо кидался в ту сторону взглядом.

Егоров, не стирая улыбки с лица, стрелял в голову и, не оглядываясь, шел к солдатам.

Впрочем, лейтенанта можно было смело назвать гуманистом: он убивал сразу и внезапно. Душки до последней секунды надеялись, что их пощадят. Не это ли самая хорошая смерть?

По крайней мере, Егоров, иногда размышляя о собственной гибели, желал, чтобы она пришла к нему стремительно и неожиданно, чтобы, только почувствовав боль, уже быть мертвым.

Файзи, кстати, тоже был добрым человека: никогда не убивал мирных просто так, не пытал понапрасну, но духов наказывал всегда строго, отвечая на их удары своими - более коварными и кровопролитными.

Часто вспоминая таджика, Виктор приходил к выводу, что в тех условиях старлей был очень справедливым человеком: мог застрелить душка на глазах у всей семьи, а в соседнем нищем дувале оставить весь свой сухой паек, причем отдавал он его всегда только детям, которые сразу устраивали свалку, дерясь за консервы и галеты.

Именно Файзи в большей степени научил Егорова всему тому, что знал и умел сам. А главное - лейтенант стал понимать не только психологию восточного врага, но и совсем непривычные для новичка законы существования людей без оружия на войне.

Когда они вернулись с прочески кишлака, которая была зеленому взводному совершенно в диковинку, пьяный Файзи, развалившись на койке после хорошего пара в бане, лениво цедил:

- Заскакиваю в дувал, биляд. Там старуха грязная и детей прижимает. Дувал бедный, пустой: дети больные, худые, голодные, биляд, из носа и глаз течет. Разговариваем. Оказывается, биляд, старуха - это мать и ей даже меньше сорока. Понимаешь, биляд. Она боится, на автомат смотрит и все детей к себе тянет, биляд. А они под ней копошатся, как щенки под собакой. "Где муж?" - спрашиваю. Говорит, что душманы убили, биляд. Представляешь? старлей оскалился. - Духи, биляд, в нас стреляют, а эта говорит, что его душманы убили. Но смотрю на дом и вижу, что правда, биляд, убили. Только не они, конечно, а наши. "Родственники где?" - спрашиваю. Бедные, - отвечает, биляд, никто не помогает". Веришь, мне в тот момент ее и правда жалко стало. Я автомат опустил, вышел, биляд, на улицу, дверь плотно закрыл и две гранаты в окно кинул. Что они мучиться будут, биляд? Все равно сдохнут от голода.

Виктор при последних словах подскочил с кровати, с ненавистью глядя на умиротворенного Файзи, который лежал, скрестив руки на груди, и чему-то улыбался.

Егоров всем сердцем запрезирал таджика, который и не скрывал перед своим новым товарищем, что он не благородный офицер, а гнусный убийца мирных жителей, тем более женщин и детей.

Взводный выбежал из комнаты и долго курил под модулем, размышляя пойти к майору из особого отдела или нет. Никогда в жизни Виктор не предавал своих, даже если и были они не правы, даже если они жестоко подставляли или предавали его.

Но в таком чрезвычайном случае? В итоге лейтенант решил, что никуда он обращаться не станет, однако если в бою увидит подобное со стороны таджика, то непременно его пристрелит. А потом будь, что будет. Хоть трибунал.

Через некоторое время, когда война для Егорова превратилась в обычную утомительную работу, понял он особенную правоту старлея. Кишлак тот в самом деле был горным и нищим. Лежал в непроходимых местах, и единственную дорогу советские напоследок уничтожили. Надвигалась зима. Уйти на равнину жителям кишлачка не было никакой возможности. Поэтому вскоре они стали дохнуть, как блохи на околевшей собаке.

- Нас никто не может судить, - внезапно сказал Виктор. - Понимаешь, никто. Ни вы, ни судьи, ни прокуроры. Только те, кто был там. Все остальные не имеют к нам никакого отношения. Это наша война, Светка! И не лезьте вы в нее. Не надо! Прошу тебя. И к нам не лезьте.

- Извини, - чуть не плакала Маленькая Мэрилин. - Я не хотела.

- Ладно, - поднял стакан Егоров. - Ты не первая и не последняя. Так будет всю жизнь. Просто я очень от этого устал.

- Как вы много всего увидели! - сочувственно сказала девушка.

- Мы? - стакан качнулся вместе с рукой, выплеснув немного водки на стол. - В том-то и дело, что мы ничего не видели. Ни-че-го. На войне везде одинаково: казармы, столовые, оружие, стрельба, смерти, пленные, бачи. Мы-то как раз ничего и не видели.

Они выпили. Егоров принялся разминать сигарету. Злоба и агрессия отступали.

Желая хоть как-то исправить свою грубость и резкость по отношению к Светке, которая и в самом деле была ни в чем не виновата, Виктор попытался улыбнуться:

- У нас там иногда и в самом деле занятные истории приключались. Хочешь, расскажу?

- Конечно, Витя, конечно, - девушка заулыбалась в ответ и приготовилась слушать.

Егоров на время задумался, вспоминая:

- Да, были мы на боевых, ну, на операции, значит, в горах. Встали на высотке и всю местность просматриваем. День так стоим, другой. Духов нет, и народ потихоньку расслабляться стал. А под горкой речушка и запруда такая аккуратная.

Ну, прапор, прапорщик с соседней роты вместе с солдатом рыбу пошли ловить. Консервы уже поперек глотки стояли.

Кидает, значит, прапор толовую шашку в воду и после взрыва солдат, как собака охотничья, в воду за всплывшей рыбой кидается.

Потом, видно, прапору тоже купаться захотелось. Солдат стал шашки кидать. А прапор так увлекся рыболовством, что прыгнул в воду вместе с летящей в нее толовой шашкой. Ну и всплыл... с разорванными брюхом и грудью. А рыбу ту мы съели. Не пропадать же добру!

Если при последних словах о несчастном прапорщике девушка глубоко и резко сглотнула, то при упоминании о рыбе она побледнела и поставила бокал на стол.

А Егоров, абсолютно не замечая этого, тут же поспешил рассказать следующую историю:

- Был у нас еще медик в санбате. Мужик хороший и врач, каких поискать. Но одна беда - когда запьет, то разбегайтесь все, кто может.

Однажды во время пьянки он сдуру гранату хватает, кольцо рвет и собирается уже в народ ее кидать. Мужики, понятное дело, навалились на него и кулак с гранатой крепко так сжали. Потом повели Васильича к бассейну, который тут же, возле модуля, был.

Подводят его и объясняют. Ты, мол, Васильич, по команде гранату в воду кидаешь и падаешь вместе с нами за бортики. Разъяснили ему все, как положено, и Васильич говорит, что усек все до крайности.

Ну, кинул он гранату в бассейн. Мужики все на землю рухнули, а Васильич, подумав, за гранатой вслед кинулся...

- И что стало?

- Да ничего особенного. Дуракам и пьяницам, известное дело, везет. Только ногу и ампутировали. Здесь же, в медсанбате. А потом еще и орден дали. Точно он в бою пострадал, когда кого-то из-под огня духовского вытаскивал.

- А каких-нибудь других историй нет? - жалобно спросила Светка.

- Конечно, есть, - охотно согласился Егоров, не обращая внимания на тон вопроса и увлеченный воспоминаниями. - Кроме нас там еще советники были, которые приезжали по партийной или военной линии. Они с местными правительственными деятелями работали. Жили в отдельных охраняемых городках и, если честно, за их пределы старались никуда не вылазить. Особенно наши "партийцы" этим отличались.

Денег они получали раз в десять больше, чем мы, а дел никаких. Вот они и пьянствовали круглосуточно. Так один из "партийцев" до того допился, что сам себе харакири сделал.

- Это как?

- Ну, взял большой нож, каким афганцы баранов режут, и живот сам себе вспорол. Традиция такая была в древней Японии.

- Витя, ну, может, больше не надо.

- Про Японию?

- Да про страсти эти. Я же не усну, - взмолилась Светка. - Ну пожалуйста!

- Да какие это страсти? - искренне удивился Егоров, - Это же в самом деле было. Тем более по собственной дурости. Ведь никто не виноват, что они такими идиотами оказались.

- Все равно, - мягко, но настойчиво напирала Светка. - Ты лучше не про наших расскажи.

- Про духов?

- Да. И только не страшное.

- Пожалуйста, - Виктор глотнул водки и окинул взглядом пустеющие столики. - У нас почти сразу за полком, ну, за колючей проволокой и минными полями, дорога грунтовая к кишлаку ближайшему шла, а по ней местные туда-сюда каждый день шлялись.

И наши саперы решили проверить их на вшивость. Положили на обочине ящик с патронами ночью, а с утра засели тихонько в окопе и стали смотреть, что из этого получится.

Двое прошли, посмотрели, но ничего не тронули. А потом дед какой-то плетется. Подкрался к ящику осторожненько, посмотрел, что в нем, и тут же намылился его в кишлак тащить.

Егоров засмеялся. Девушка непонимающе смотрела на него, но тоже постаралась изобразить улыбку.

- Ты что, не поняла? - оборвал смех парень. - Ящик же заминирован был. Потащишь его, а мина под ним и сработает. Патроны в одну сторону, а дед в другую. Целый час лапками махал, пока помощь из кишлака не подоспела.