Журнал Наш Современник 2009 #1 - Журнал современник

Я покатился от нее, как добропорядочный, воспитанный, однако позорно, конфузно описавшийся пудель. В полной темноте, стараясь не греметь железными подковками на стоптанных каблуках, сгорая от стыда и радуясь единственно тому, что рядом при этом разговоре никого не было и никто его не слышал, я в растерянности и смятении зашагал не оглядываясь. Спустя какое-то время в недоумении осмотрелся по сторонам: даже при моем отменном зрении ни на перекрестке, где она только что стояла, ни на прилегающих улицах ни ее, ни других женщин я не увидел, обнаружить я не смог и трамвайных рельсов, и проводов над мостовой, и даже проходную. Я понял, что заблудился. Добрался я к себе на Артиллерийскую сопку в батальон резервного офицерского состава только под утро. А на следующий день выяснилось, что все трое офицеров - они должны были отправиться на северные Курильские острова: Парамушир, Кунашир, Сюмусю - срочно оформили браки, как я подозревал, с женщинами с перекрестка.

Я был настоящим офицером, как тогда еще говорили, "офицером в законе", и опуститься до того, чтобы пригласить на Чукотку или взять в жены ранее судимую, выпущенную по амнистии уголовницу - такое я даже допустить себе помыслить не мог.

* * *

Я хорошо помнил рассказ старика Арнаутова о том, как должен был жениться офицер старой армии:

- Практически младшие офицеры в возрасте до тридцати лет вообще не могли жениться. Денег едва хватало на содержание лошади, не то что семьи. Только получив эскадрон или роту, в звании ротмистра или капитана, ты мог подумать о женитьбе. Но твоего желания было еще недостаточно. Кроме официального разрешения начальника дивизии, требовалось согласие Общества офицеров. Допустим, ты влюбился в прекраснейшую девушку. В назначенный час ты приглашал ее в офицерское собрание, где уже находились твои товарищи, штаб-офицеры, и обязательно командир полка или его заместитель. Ты представлял кандидатку в невесты полковнику, он брал ее под руку, вводил в собрание и представлял Обществу - офицерам, их женам и сестрам, если таковые были допущены. Музыка, танцы, буфет - все было невероятно культурно! Первым танцевал с твоей невестой полковник, затем танцевали с ней офицеры и ты сам. Легкие вина, легкие закуски - не жрать туда собирались между прочим - и милый, приятнейший разговор. Приглашали как бы для знакомства с офицерской кампанией, но был это по существу настоящий смотр. Оценивались не только благовоспитанность,

нравственность и принадлежность к хорошему, приличному обществу, ну и физическая, разумеется, география, как говорили у нас в кавалерии - экстерьер! Будущая офицерская жена должна быть красивее самой красивой строевой лошади, должна иметь стройные красивые ноги, выраженную линию бедра, а небольшие груди должны торчать вперед, как пулеметы.

В одна тысяча девятьсот одиннадцатом году, когда я служил в Сорок седьмом кавалергардском полку в Чернигове, был у нас эскадронный, штабс-ротмистр Фридрихс. Отличный строевой офицер, правда, из немцев в далеком прошлом, и с небольшой странностью - держался от нас несколько особняком. Жены у него не было, и держал он в кухарках хохлушку, пудов на семь или восемь, настолько безобразную, что, скажу вам без хвастовства, мой волосатый зад по сравнению с ее рожей - Снегурочка! И вот однажды поздней летней ночью, возвращаясь из собрания и хорошенько набравшись, мы проезжаем мимо домика, где он жил, и решаем сыграть ему подъем и выставить на пару бутылей - наливки и настойки у него были великолепные. Залезаем через окно в комнату, зажигаем свет и застаем его спящим в объятиях этой самой Горпыны. Мы были оскорблены смертельно. Все занятия в полку на другой день были отменены - с утра заседало офицерское собрание. Решение было единогласным: предложить штабс-ротмистру Фрид-рихсу немедленно покинуть полк. Прискакал командир дивизии, не желая огласки, он попытался уговорить нас замять дело. Это был вопрос чести, и приказать нам он не мог, не имел права - он мог только просить. Большинством голосов мы отклонили его предложение. Не знаю, чем бы все это кончилось, но Фридрихс - он был настоящий офицер! - сам разрядил ситуацию и в тот же вечер пустил себе пулю в лоб.

Вот как раньше женились настоящие офицеры, и никакой генерал не мог тебе помочь, если офицерское собрание отклонило претендентку.

И ты должен был всё начинать сначала…

2. ПОЛИНА КУЗОВЛЕВА

В мечтах я полностью разделял представления старого кавалериста гусара Арнаутова о том, какой должна быть будущая жена офицера. Но в моей короткой личной жизни были слишком скудные познания и потому, наверное, все в ней скособочилось.

В Германии, в сумасшедшие послепобедные месяцы перед ожидаемой скорой демобилизацией из армии, женщины стремились скоропалительно устроить свою личную жизнь. В ходу была частушка:

Вот и кончилась война, Только б нам не прозевать, По двадцатому талону Будут женихов давать!

И мне страстно захотелось любви.

К таинствам любви я приобщился довольно поздно, и не медсестренкой в госпитале, о которой втайне мечтал и вздыхал, не заносчивыми, манерными подругами и сослуживицами Аделины, с которыми меня настойчиво, но безуспешно знакомил Володька: в их глазах я не выглядел состоявшимся мужчиной, а только безусым юнцом, хотя уже в течение года регулярно, два раза в неделю, брился, на которого не стоило тратить время и удостаивать своим расположением, когда перспективные женихи идут нарасхват. Но было ощущение того, что у меня еще "все впереди".

К таинствам любви меня приобщила неказистая, некрасивая, толстая прачка Полина Кузовлева, вольнонаемная банно-прачечного батальона.

Меня к ней отрядил солдат моей роты Чирков, когда я попросил подыскать мне русскую женщину для стирки белья - она оказалась его землячкой. В помещении банно-прачечного батальона, заваленного горами грязного белья, обмундирования, бинтов из госпиталей и вонючего мыла, куда я пришел решать свои бытовые проблемы, во влажно-удушливом аду гнулись над корытами и кипящими баками полтора десятка женщин, никаких лиц

было не разобрать: все одинаково мокрые, с красными, распаренными лицами, слипшимися волосами, босые или в резиновых сапогах. Меня все обступили, узнав, к кому я пришел, визжали, хохотали, отпускали шуточки. Радуясь, что к ним нежданно-негаданно свалился молоденький боевой офицер, кто-то принес спирт.

Все произошло как-то само собой вне моей воли и моего сознания, деталей не помню, кроме зацепившегося в памяти момента, когда на ширинке неожиданно отлетели пуговицы.

По сути, рассмотрел я ее только под утро: она была крупная, разрумянившаяся женщина, лет тридцати, с простоватым широким, даже некрасивым бабьим лицом, с темно-серыми, будто пушистыми глазами, толстыми ногами с большими и широкими ступнями, крепкой млечной грудью и красными, распухшими и потрескавшимися от постоянной стирки руками. Я в ужасе закрыл глаза, меня прошиб пот и, как всегда в минуты напряжения, возник холодок внизу живота. Я лихорадочно соображал и никак не мог понять, где я? и что со мной? Я задыхался от стеснения в груди и неприятного тошнотворного запаха прогорклого масла, как я потом установил - трофейного маргарина, которым она на ночь смазывала лицо и руки.

И тут я услышал окончательно добившее мой позор:

- С добреньким утречком! Ну вот и познакомились, а то вчера было некогда. Зовут меня Полиной, хотя все кличут Пашей.

Я не мог вымолвить ни слова. Поспешно оделся, предварительно осмотрев ширинку - пуговицы были восстановлены на месте, - и, схватив пилотку, кубарем скатился по лестнице, боясь на кого-нибудь натолкнуться.

Несколько дней я ходил, как мешком ударенный, в нервном ознобе ожидая, что подцепил какую-нибудь заразу, и боясь попасться на глаза Володь-ке и Мишуте.

Но прошло несколько дней, и непонятная неодолимая сила, несмотря на терзающий меня стыд и испытываемое гнетущее унижение и омерзение к себе, погнала меня к Полине.

Краснея и запинаясь, я бормотал какие-то извинения, объясняя свое поспешное бегство. Она усмехнулась и все поняла. Полина оказалась первой женщиной, которая меня пожелала и, как я понял спустя годы, пожалела.

Моя плоть жила отдельно от моего сознания, наши тайные встречи стали регулярными. Каждый раз, уходя от Полины, я презирал и ненавидел себя и давал себе слово, что больше ноги моей у нее не будет, но проходило несколько дней, и я, как тать, крался ночью через сад, по дереву влезал в окно, где в полумраке комнаты она меня уже ждала.

Мы распивали с ней бутылку принесенного мной мозельского - она из стакана, я - из водочной рюмки, закусывали: я - компотом, она уминала банку тушенки, смачно жевала, звучно облизывая во время еды жирные пальцы. Говорить нам было не о чем, разговор не клеился, и погодя я просил: