Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

С такими физическими характеристиками он просто обязан был производить негативное впечатление, что плохо для любого солдата. Так было и с Вальтером. Он навлекал на себя шутки товарищей и раздражал инструкторов. Но в то же время он был для нас самым лучшим громоотводом. Придирки, которые он переносидс внешним спокойствием, дошли до высшей точки в одно из воскресений. Так как его форма оказалась не в порядке, то начиная с утренней поверки и дальше он должен был каждые 15 минут являться к дежурному унтер-офицеру поочередно в маршевой экипировке, парадно-выходной и спортивной форме. Мы поддерживали его как могли, помогали ему переодеваться и отвлекали его, чтобы он не расплакался. Потом, после обеда, лейтенант смягчился и освободил его от наказания. Сам он не чувствовал, что к нему придираются, точно так же, как не чувствовали бы себя и остальные из нас, если бы это произошло с нами. Он переносил тяготы службы, потому что они были частью его работы.

Любой, кто хотел стать прусским офицером, знал, что путь к этому не был устлан розами. Он знал, что, прежде чем настанет его очередь отдавать приказы, он должен научиться повиноваться и что его будут муштровать больше, чем других. Вальтер был сыном слесаря из Райхенбаха. Для него офицерская карьера предоставляла возможность подняться в этом мире. Ради вдохновляющей перспективы стать офицером с фельдмаршальским жезлом в своем ранце, он, чей отец служил механиком в одной из тыловых частей, принял бы на себя намного больше, чем такие тривиальные и скоротечные моменты. Для него это было истиной, когда он говорил: «У того, кто дал клятву на Прусском знамени, больше нет ничего, что бы он мог называть своим».

Под новый, 1942 год он немного перебрал в офицерском клубе в Морхингене. Один товарищ, такой же пьяный, как и он сам, испачкал ему лицо сапожным кремом. После подъема, через два часа, ему так и не удалось отмыться полностью. Получасовой марш «под ружьем» через город несколько отрезвил нас. После возвращения в казарму командир резервной части провел новогодний строевой смотр. Но поскольку «старик», скорее всего, сам был «под мухой», то он, к счастью для Вальтера, не заметил его испачканного гуталином лица. Так что, по крайней мере, на этот раз Вальтер не привлек к себе внимания. Но тогда, в сентябре 1943 г., до меня дошло, что он больше никогда не протрет свои сонные глаза и, как он делал когда-то, радостный и счастливый, не выкрикнет со своей койки, подражая диктору радио: «Доброе утро, сегодня вторник, 6 сентября 1943 года…»

Командование 10-й ротой я принял около 20 сентября. Численность личного состава роты уменьшилась до взвода. Я прибыл в нее во время отступления. В тот момент русские не оказывали давления, и отход можно было проводить в дневное время. В бинокль можно было видеть, как их головные дозоры осторожно продвигались вперед. Поскольку местность позволяла, то мы отходили развернутым строем, точно так же, как мы когда-то шли в наступление. Колонна серого цвета, шириной около километра, шагала по похожей на степь местности. Люди держали свои винтовки, опустив стволы, как и лица, вниз. Время от времени офицеры останавливались, оборачивались назад и смотрели в бинокли. Как раскрытый веер, приводимый в движение невидимой рукой, мы оставляли за собой молчащую землю. Прощального чувства удержать было нельзя.

Получив приказ, я должен был еще раз осмотреться, чтобы разведать одну деревню, которая находилась немного в стороне от маршрута. Когда я, вместе с двумя вызвавшимися пойти со мной солдатами, приблизился к деревне на 300 метров, по нам был открыт винтовочный огонь. В мокрую траву полетели пули. Иваны поступили по-доброму, не дав нам подойти к краю деревню. Но благодаря этому наша задача оказалась выполненной очень быстро. Мы удостоверились, что деревня была занята противником, и смогли отойти, перебегая из стороны в сторону. Это было непросто, потому что местность не позволяла укрыться.

Маршрут отхода дивизии пролегал южнее Смоленска. Теперь я не мог больше надеяться, что смогу увидеть город в четвертый раз. Я сожалел о своей лени, которая помешала мне осмотреть его как следует раньше. Теперь уже мне никогда не доведется побродить возле Вознесенского собора и не посидеть под стенами укреплений времен Бориса Годунова. Это было то, что я намеревался сделать под влиянием мемуаров Коленкура. Тогда бы я посмотрел на горящий город со стен крепости, как его видел и описал майор вюртембергской артиллерии в 1812 г. Он зарисовал вид смоленской крепости с ее мощными башнями и изящными постройками. Тот, кто держит в своих руках Смоленск, тот владеет Россией, говорили в то время. Тогда город попеременно был русским, литовским, польским и снова русским. Извлекать уроки из истории, это было не для моего возраста. То, что судьбы войны переменились, было чем-то таким, о чем я не мог судить.

В ночь на 25 сентября мы проходили через Монастырщину. То там, то здесь горел какой-нибудь дом, и при свете пожаров были видны бывшие церкви и чистые деревянные домики. На западной окраине этого маленького городка мы ненадолго остановились. Там я принял командование 3-й ротой. В ней тоже оставалось всего лишь 28 человек. 1-м батальоном, в состав которого входила рота, командовал капитан Байер, который был моим ротным командиром в 1942 году.

Байер решил предоставить измотанным людям возможность поспать. Неделями у них было в среднем два-три часа сна в сутки. Наша следующая остановка была на краю села Воропаево. Даже теперь мы могли рассчитывать самое большее на четыре часа отдыха. Смертельно уставшие люди попадали на землю, а ротным командирам надо было еще собраться на совещание в батальоне. Было сказано, что отступление будет возобновлено утром.

Совещание было прервано появлением одного фельдфебеля, который прошел дальше по деревне, чтобы «организовать что-нибудь». Бог его знает, что он надеялся там найти. Во всяком случае, он доложил, что из темноты его поприветствовали окриком «Стой!», после чего он отошел. Это вызвало явное раздражение Байера, и своим резким берлинским тоном он заявил: «Да вы что, это были русские добровольцы, у которых взбрыкнули лошади, прекратить разговоры». Никто из присутствующих не стал возражать. Нарушать долгожданную тишину и спокойствие не хотелось. Я назначил часовых и лег на жесткий пол, засунув голову в каску.

В 3.30, как было приказано, батальон собрался на деревенской улице. Роты стояли шеренгами. Неожиданно вдоль улицы ударили выстрелы. Еще не пришедшие в себя после сна люди падали, послышались крики. Началась паника. Все побежали, и никто не слушал моих команд. Я подхватил лежавшую на земле пулеметную ленту, повесил ее, как шарф, себе на шею и побежал за остальными. Пока мы бежали, я несколько раз обернулся назад и увидел несколько кавалеристов и пехоту, возможно, спешенных казаков. Казалось невероятным, чтобы горсть вражеских солдат обратила нас в бегство. Но никто не останавливался. Какая-та свинья бросила пулеметную ленту, которую я тащил теперь на шее. Еще один пулеметчик, которого я догнал, бросил ящик с патронами. «Паршивый мерзавец», — крикнул я и дал ему пинка под зад. Когда он подобрал ящик, я оставил его при себе, рассчитывая найти пулемет. Но никто так и не остановился. Я увидел, как был застрелен батальонный медик, доктор Кольб, пытавшийся развернуть пулемет.

Спокойный, совсем негероический человек сделал то, что должны были сделать мы, боевые офицеры. Все же мне удалось получить пулемет и двух пулеметчиков. Я обрушился на них: «Мы трое стоим здесь, хотя должны умереть на месте. Понятно?». «Так точно, господин лейтенант», — последовал ответ. Мы залегли за бугром. Несколько лопат земли, позиция была оборудована, и у нас получилось небольшое укрытие. Оба пулеметчика, совершенно спокойно, отработанными приемами привели пулемет в боевое положение. Прежде чем продолжить преследование, русские приостановились. Пробежали последние отставшие от нашего батальона, и первый номер расчета дал несколько очередей. Иваны бросились на землю и исчезли за складками местности. Через пятнадцать минут порядок в батальоне был восстановлен. Капитан Байер определил линию обороны. Когда наконец позади нас застучал первый пулемет, мы трое, прыжками и перебежками, смогли отойти к своим.

Один MG 42 и 15 человек, это все, что осталось от моей роты. Мы пересекли шоссе на Смоленск и располагавшиеся к западу от него противотанковые рвы. В следующей деревне мне вместе с ротой пришлось оставаться в качестве прикрытия до 14.00. По обеим сторонам деревни и дороги, по которой мы отступали, виднелось большое поле. Были ли еще какие-нибудь арьергарды и где они находились, было неизвестно. Перед двумя домами на краю деревни, справа и слева от деревенской улицы, я приказал начать рыть окопы. Товарищи не горели желанием копать и сказали, что два часа можно и переждать. Я уступил.