Упади семь раз - Лия Лин

Вернувшись домой, мы застали Надин спящей на моей постели. Рядом были сложены пакеты с вещами.

– Пусть проспится, ей надо. Давай в комнату к мальчишкам, у Забавы – картины сохнут. А на кухне – освещение не то. – Андре приступила к пытке макияжем. Затем обрядила в брендовые шмотки.

Часа через два Анька за руку подвела меня к зеркалу в прихожей.

Я зачарованно застыла. Невысокая брюнетка с миндалевидным разрезом глаз смотрела на меня из зеркала с неподдельным интересом. Она была ослепительна. Я жадно рассматривала высокую грудь, полупросвечивающую через серебристо-фиолетовый шифоновый блузон, стянутый на талии (откуда она у меня?) узлом. Голый плоский живот ускользал в приспущенные на бёдра перламутрово-фиолетовые джинсы. Всегда считала, что у меня слишком широкие бёдра. Но вот у той, в зеркале, – идеальная амфора. Ноги в туфлях на высоких каблуках казались стройными.

– Ну чего молчишь? Не нравится? А мне кажется, неплохо. Вечером наложим автозагар, завтра приклею тебе накладные ресницы – вообще отлично будет. Так, губы в следующий раз подчеркнём поярче, поверх блеск нанесём, серебряный. Скулы можно чуть резче. Лейка, а вообще – ты красотка… Ты чего, идиотка, – не вздумай только завтра заплакать. А если чувствуешь, что испарина, – бегом в туалет. Я тебе сейчас объясню, как экспресс-восстановительные работы проводить перед зеркалом. И вообще – я тебя люблю. Ты такая молодец! Троих родила – и так потрясно выглядишь. Ну, не без моей помощи, конечно. Хрен бы Лятрекша так тебе боевую раскраску наложила.

Через полчаса Анька умчалась к себе, проводить предварительно-штукатурочные работы по боевой раскраске уже себя, любимой, на завтра. Пообещала заглянуть вечером, после записи в студии. Я рассматривала себя со всех сторон в зеркале – лет десяти как не бывало. Не хотелось смывать макияж, Новая я мне нравилась. И нравилась очень. Теперь понятно, почему Андре так долго всегда собирается.

Внезапно в замке повернулся ключ, дверь распахнулась. Абрашка, влетев в коридор, остановился:

– Здравствуйте!

Я недоумённо взглянула на сына. Тот, сбросив кроссовки, проскользнул в комнату и вернулся через пару минут с вопросом:

– А где мама?

Я расхохоталась. Сын пялился на меня во все глаза.

– Что, Абраш, уже от родной матери отказываешься? – мне было не просто смешно. Всё тело вдруг заполнила пьянящая лёгкость.

– Мать, ну ты вообще… Это точно ты? Слушай, а ты, оказывается, супер. Не, вообще обалдеть! – Авраам заулыбался и полез обниматься.

– Что за шум, а драки нет? – зевающая Надин рассматривала нас прищуренным взглядом. – Чувствуется рука мастера. Андре хорошо тебя сделала, Лейк. Только я бы губы и скулы подчеркнула сильнее, и ресницы накладные можно… Хотя – ты и так выглядишь на лимон баксов. Авраш, правда, мать у тебя классная тёлка?

Мы дружно рассмеялись. Втроём.

Перед тем как смыть боевую раскраску, решила совершить пробный выход в свет. Мусор давно никто не выносил. Вот и потренируемся в новой амуниции.

Едва я распахнула входную дверь и наклонилась за пакетами с мусором, на площадку выскочил Матвей.

– Вам помочь? – сосед с изумлением стал рассматривать меня. – Лейка, это ты? Всё, я сражён наповал. Девушка, давайте поженимся?

Я улыбалась до ушей комплиментам и шуткам Матвея. Он, галантно проводив меня до мусорных контейнеров во дворе, обещал завтра заскочить в гости.

Вернувшись домой и переодевшись в обыденное, я с неохотой стала снимать косметику с лица. Специальными салфетками, промоченными косметическим молочком, – всё, как сказала Анька. Наложила автозагар – и тут завибрировал мобильный. Ада, распрощавшись с подругой, сразу вызвонила меня – ей надо было срочно поменять памперс. Затем Аделаиде Ильиничне приспичило к приезду дочери запечь рыбу в духовке.

Естественно, моими руками и под её чутким руководством.

Превращение принцессы в золушку произошло с удручающей быстротой.

4

Бог сотворил мужчину и отдыхал, а сотворил женщину, и все потеряли покой.

Еврейская поговорка

В воскресенье двадцать пятого июля с утра Авраам бродил от старенького монитора моего компьютера к экрану навороченного ноута (подарок бабки Сары). Сын напоминал брокера на бирже.

– Ма, на эту кафедру мы пролетаем, сюда – тоже, а тут я пока двадцать четвёртый из двадцати пяти…

Институт оптоинформационных технологий днём и ночью показывал на сайте хронику изменений в конкурсе: каждый абитуриент мог увидеть своё место в списке претендующих на зачисление. Чем-то это напоминало игру на электронной бирже. И мы с Авраамом следили, сколько заявлений добавилось, на сколько взлетел проходной балл, где остались только БИ. До шестнадцати часов еще можно было перекидывать заявления с одного факультета на другой.

Надин не меньше нас психовала из-за племянницы. Та поступала в Академию художеств на живописный факультет.

– Лейка, врубись! Три места на весь город, конкурс двадцать пять человек на место, но что за человеки! Ребята седьмой раз поступают, по три года ходили на подготовительные курсы. Мне так их жалко, ведь всё заранее известно, места распределены… Племяшка, талантливая девочка, ездит по жаре – сдаёт «искусство», а мне знакомая уже шепнула: «Надин, ты тока не говори ей сейчас ничего, чтоб не сорвалась. Но шансов у неё нет».

– Надь, тащи, что ли, недопитую мадеру, я больше не могу про это думать!

– Нет, сегодня надо тормознуть с выпивкой – вечером открытие выставки, должны быть как огурчики. Я, пожалуй, уже поеду – надо боевой раскрас и прикид организовать поприличнее, а то на твоём фоне буду выглядеть урюпинской лохушкой. Триптих заедет забрать Михаил по пути на выставку. Предупреди его, что краска ещё не просохла как следует.

– Надь, а как вы вчера на студии, с Анькой? Записали её хит? Интересно же – расскажи. И потом, мне надо тебе кое-что сказать. Важное.

– Лейка, давай уже у Вадима поговорим, время будет. Мне много надо успеть. Андре зайдёт к тебе в пять. К семи жду вас в галерее.

Ну вот, я не успела рассказать Надьке про события в салоне. Даже не знаю, что теперь думать про Аньку.

Подозреваемая мною в нехороших вещах подруга в кои-то веки явилась точно по расписанию – в пять часов. Процедура превращения меня в «классную тёлку» во второй раз прошла намного быстрее. Андре, воткнув в область моей макушки поверх парика пафосные тёмные очки и повесив мне на плечо невесомую серебристую сумочку, осталась в целом довольна. Недовольной осталась я, когда узнала, что топать во всём этом великолепии в арт-галерею мне придётся в полном одиночестве. Андре спешила – ей надо было забрать фонограмму новой песни «Харакири» из студии.

Я чувствовала себя в новом прикиде, словно в латах и доспехах, – зажалась от смущения. Одежда, макияж, туфли прятали ту старую, привычную Лию… Но вспомнив, как не узнал меня родной сын, я снова рассмеялась. И латы вдруг полегчали, «прилегли» к телу как родные. Взяла второе зеркальце – поменьше, чтобы сзади увидеть в большом зеркале. С боков оценила. Я – не я? А какая разница! Бросила в сумочку документы, косметичку, которую выдала Андре, кошелёк с остатками денег от бабки из ада и поехала на выставку.

Вышла на «Площади Александра Невского» – захотелось пройти пешком через весь Невский. Когда ещё девчонки так оденут… Им ведь всегда не до меня. И мне самой не до себя. Какие уж тут мужики и романы. Да может, и не романы – но хоть свидания. А так хочется вольницы!

И вдруг как будто прорвалась во мне радость какая-то, влюбленность. Не к кому-то конкретному, а ко всему миру. Он, мир, такой красивый, и я в нем красивая. И я не бреду как слепая уставшая лошадь, по сторонам не глядя, а лечу красивой кобылкой – резвой, не нагулявшейся…

Внутри легко, будто сотни маленьких воздушных шариков несут меня, а походка твёрдая, уверенная. И улыбка – до ушей, дурацкая, но мужики встречные улыбаются в ответ. Может, оттого что девчонки разукрасили меня как индейца, а может, оттого что я красивый индеец…

Браслет мне нравился больше всего. И джинсы с низкой посадкой очень нравились. Виден живот, грудь приподнята – и так хочется оставаться такой красивой всегда. Так хочется! «Нет, я не такая», – шепнула мне одна Лия, застенчивая и смущенная. «Такая-такая», – рассмеялась другая… Которая видела так мало настоящей ласки и тепла. И пусть мужчины лишь скользят по ней взглядами, как солнечные лучики, но она вся блестит на солнце…

И совсем неважно, что уже тридцать девять. Любить я могу сильнее, чем в восемнадцать! И сколько ещё недолюблено, недосказано, недоцеловано, недо… Это в восемнадцать кажется, что всё впереди: самые важные слова, самые нежные поцелуи… А в тридцать девять, ты как роза перед заморозком. И до одурения хочется быть срезанной в тепло, только б не замерзнуть! Наверное, поэтому я и пошла со Стасом.

Наверное, поэтому и сейчас так хочется невозможного! Любви, приключений, перемен. И хочется верить в них так, как верят только в юности.