Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

человек.

— Хочу высыпать кое-что из этих безразмерных сапог.

Он принес и поставил плетеную корзину. Хаджи стал вытрясать туда из сапог массу фруктов, мясных и печеных продуктов, пока корзина не переполнилась.

— Так! — молвил он. — Пусть твои дети пообедают, и да благословит вас Аллах!

— Господин, — воскликнул корзинщик, целуя мне руку, — это все теперь наше?

— Конечно!

— Нам же это за неделю не съесть!

— А вас никто и не заставляет. Будьте разумны и смотрите, не съешьте заодно и корзину.

— Благодарю тебя, господин! Твое сердце полно доброты, а твои уста источают отраду.

— Отрадного я как раз ничего и не говорил. К тому же сердце мое обливается кровью и на душе не слишком весело, когда я смотрю на эти пустые сапоги. В каждом из них скрывалось по жареной курице, такой хрустящей и поджаристой, какую встретишь лишь в третьем раю. Моя душа томится по подобным курочкам. Принужденный расстаться с ними, я преисполнен скорби, а глаза мои полны слез. Впрочем, раз уж эти куры расстались с жизнью, чтобы попасть к кому-то на обед, им, в конце концов, все равно, в чьем желудке они будут погребены. Итак, вкушайте их с толком, умеряйте свои наслаждения и берегите куриные косточки до моего возвращения.

Он говорил это с таким серьезным и важным видом, что мы все рассмеялись.

— Послушай, Халеф, как ты додумался запастись провиантом и превратить мои сапоги в склад?

— Мне бы не снизошла такая чудная мысль. Однако когда я решил, как поручено было тобой, расплатиться с хозяином постоялого двора, он сказал, что сам должен нам, а не мы ему. Речь шла об услуге, которую мы оказали его брату Ибареку. Как видишь, каждый добрый поступок Аллах вознаграждает вдвойне, ведь у Ибарека нам тоже не пришлось ни за что платить.

— Дальше!

— Да, дальше! Итак, я предусмотрительно обмолвился, что жареная курица — это мое любимое блюдо…

— Ах ты, сорванец!

— Прости, сиди! Уста даны нам ради слов, а не для молчания. Слух хозяина был отверст моим словам, а его память утаила жареную курочку. Когда я паковал наши вещи, он принес мне двух куриц и пожелал, чтобы их вкус продлил нам жизнь. Тогда я пояснил ему, что человеку полагается жить еще дольше, ибо наряду с курами он вкушает и другие яства.

— Халеф, если все было именно так, ты заслуживаешь плетки!

— Я заслуживаю твоей похвалы, сиди, и ничего другого. Если ты воздашь мне хвалу, я буду доволен, как был доволен, когда трактирщик принес мне кушанья, которые, как видишь, мирно улеглись в эту корзину.

— Тебе ничего не надо было брать!

— Прости, сиди! Если бы я ничего не взял, то мы ничего не могли бы и дать сейчас.

— Нет, могли!

— Но ничего из того, что мигом успокоит голод этих маленьких человечков. Впрочем, я отказывался, пока едва не лишился жизни. Я говорил, что мне нужно твое позволение и я не могу ничего взять, пока тебя нет рядом. Я привел все возражения, какие только могли бы придумать все халифы[1179], но трактирщик настаивал на своем. Он разъяснил, что дарит не мне, а тебе. Это смягчило мое доброе сердце; я сдался. И для вящей уверенности я держался подальше от даров. Они предназначались тебе, а поскольку трактирщик не мог самолично передать их, я отыскал тебе полномочную замену в виде этих сапог и сам ушел восвояси. Когда же, к своей радости, я увидел их снова, они, изрядно раздавшись в размерах, изобиловали дарами милой фауны и прелестной флоры. Я передал трактирщику твою благодарность, произнеся подобающую речь, набил доверху сапоги, а затем крепко приторочил их позади седла. Если я согрешил, прошу тебя милостиво отнестись к моему проступку.

На этого милого сорванца невозможно было сердиться. Я был уверен, что ему не пришло бы в голову выпрашивать у трактирщика подарки. Халеф на такое был не способен, ведь он обладал исключительным чувством чести. Но он любил немного поддразнивать меня, и его очень радовало, когда я делал вид, что он сумел меня задеть.

— Наказание тебе определю потом, — пригрозил я ему. — По крайней мере, тебе придется надолго отказаться от своего любимого кушанья. Невинным курочкам не скоро доведется по твоей милости расстаться со своими цыплятками.

— Так я бы согласился и на молоденького петушка, сиди. По мне, и он был бы таким же аппетитным, как эти яблоки, которые пришлись по вкусу малышам.

Тем временем дети столпились вокруг корзины; сперва они принялись за яблоки. Было весело смотреть за тем, как резво работают их крохотные рты. От радости у старика выступили слезы на глазах. Его сын вложил ему в руку кусок мяса, но он не ел; на радостях он забыл даже, что его внуки теперь накормлены.

Корзинщик протянул каждому из нас руку и сказал, обращаясь ко мне:

— Господин, повторю, что мне было бы очень приятно, если бы я мог оказать тебе хоть какую-то услугу. Разве нельзя?

— Да, ты можешь оказать мне одну услугу. Я даже попрошу тебя об этом.

— Говори!

— Доведи нас до Ташкея.

— Хорошо, хорошо! Когда отправимся, господин?

— Пока еще не знаю. Приходи завтра поутру в Радовиш; тогда я скажу тебе.

— Где я тебя встречу?

— Гм, тоже пока еще не знаю. Ты не подскажешь мне конак, где можно было бы остановиться?

— Лучше всего тебе поселиться в гостинице «У высоких ворот»! Я знаю хозяина и проведу тебя туда.

— Не нужно, ты и так устал.

— О, до Радовиша я легко дойду. Мы будем там через четверть часа. Я рекомендую тебя хозяину, ведь иногда я подрабатываю там и он считается со мной, хотя я простой бедняк. Завтра утром я навещу тебя, чтобы узнать, когда ты отправишься в Ташкей.

— Все зависит от моей ноги, я поранил ее. В городе есть хороший врач, на которого можно положиться?

— Если ты имеешь в виду хирурга, то есть тут один известный всем врач; он лечит людей и зверей от всего. Он даже умеет прививать оспу, а в этом никто здесь не разбирается.

— Понятно, что это чудо-врач! Но нам надо обговорить с тобой, какой бакшиш ты получишь.

— За что, господин?

— За то, что доведешь нас до Ташкея.

— Господин, я ничего не возьму!

— А я не хочу, чтобы ты делал что-то даром.

— Вы и так уже щедро одарили нас.

— Это был подарок, а еще ты заработаешь. Не надо путать одно с другим.

— Я не могу требовать с тебя денег — мне будет стыдно.