Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, предположим, пройдешь. А вернешься как? Ощупью?
— Он отстоит на полтора-два метра от корпуса. Стану шарить на газовом движке, спиралью, пока не выскочу между ним и корпусом.
Уйм до сих пор внимательно слушал, перебрасывая взгляд с Краснова на Юнссона. Тут он вмешался — вытянул палец и спросил:
— Намерен пилотировать по акселерометру, так?
— Так, командир. По акселю.
— О-а! Это штука. По акселю можно ходить и год. Возможно, ты разведаешь полезную информацию, но мы ее не получим.
— Ну, хорошо, — сказал Юнссон. — Пустите меня на лине. У вас есть суперскаф? Дайте линь, суперскаф, и я пойду.
Легчайшая тень пробежала по лицу Уйма, а Сперантов внезапно оживился:
— Оч-чень толковое предложение! Но почему вы?..
— Моя мысль, мое исполнение, — сказал Юнссон.
— Что вы, что вы! Ручаюсь, все об этом думали. Вы нас опередили.
— Кому идти, в данном случае неважно, — сказал Уйм. — Вопрос — нужно ли идти… У нас уже три предложения: зонды, капсула и суперскафандр. Что еще можно предложить?
Юнссон дернул плечом. Эк ему неймется, подумал Хайдаров.
— Можно капсулу на тросе, — сказал Такэда. — Дистанционное управление. Видеоканал. Никакого риска.
— Проводное дистанционное? — спросил Юнссон. — А коаксиальный кабель есть у тебя?
— Есть.
— Десять метров?
— Шестьсот пятьдесят, — невозмутимо сказал Такэда.
— Клянусь шкотами и брасами! Откуда, о сын скопидома? Тебе же положено пятьдесят!
— О, значит — семьсот, — легко сказал Такэда. — О штатном кабеле я забыл. Семьсот метров. Сойдет? Тросом состыкую на километр.
Теперь все, кроме Марты Стоник, уперлись глазами в Такэду. Уйм тихо переспросил:
— Семьсот метров, Киоси? Не шутишь? Где?
— В анкерной кладовой, мой командир.
— Пойдем…
Странное, странное ощущение появилось у Хайдарова. Будто стальная лента — спиральная, вроде пружины для старинных стенных часов, которые он в детстве разобрал и безнадежно испортил, и в которых самое сильное впечатление произвела на него именно упругая, длинная, свернутая в плоскую спираль пружина, — да, такая вот штука незаметно обвила его сердце — в какой-то момент, который он упустил. Здесь, в уюте рубки, где все еще припахивало вишневым компотом, не ощущалась неистовая стремительность, с которой «Остров Мадагаскар» уносился по вытянутой кометной орбите прочь от Солнца. Уносился, закованный в черное облако Неопознанного. Уносился, потеряв связь с миром, даже со звездами, вечными и неподвижными, и только манипуляции Оккама с платформами и волчками инерциального курсографа позволяли видеть этот путь и ощущать эту скорость. Двадцать два километра в секунду, восемьдесят тысяч — в час, два миллиона — в сутки… Так мчался «Мадагаскар», как бы устремившись назад, к Марсу, отчаянно мигая всеми излучателями, от стояночных огней до радиотелескопа, и люди в рубке ощущали это движение лишь как боль в сердце.
Но пружина разжалась. Маленький квадратный японец погрузил на корабль сколько-то метров кабеля, не взявши из земного цейхгауза еще что-нибудь, предписанное инструкцией — запасной моторчик к электрической мороженице или гидравлический строп для причаливания санитарной капсулы. И теперь можно выйти за пределы Неопознанного, дать сигнал, и помощь придет…
— …Пойдем! — приказал Уйм.
Чмокнула дверь в кают-компании. Такэда и Уйм выскользнули в темный проем — оставшиеся посмотрели вслед, отвели глаза. Бутенко эпически-спокойно проговорил:
— Время пассажирского завтрака. Лев Иванович, могу я разослать завтрак, либо ускорения вновь превысят допустимые?
Юнссон хлопнул себя по бедру:
— Ускорения? Так нечем их давать, твои ускорения!
— Но возможно, наш первый инженер припрятал несколько тонн рабочего тела, — отозвался Бутенко. — Я даже уверен.
— Ладно, корми, — сказал Краснов. — Только не усердствуй.
«Пассажиры, внимание! — заговорил Бутенко. — Прошу приготовиться принять завтрак. Внимание! Сохраняется положение номер один. Колпаки можно поднять, из амортизаторов не подниматься».
— Ксаверы, тебе помочь? — спросил Хайдаров.
— Не надо помогать, невесомость… — буркнул врач, выплывая в кают-компанию. Было слышно, как он открыл дверцу промежуточной кладовой, вытащил контейнер с завтраками и, щелкнув карабином, прицепил его к лееру, натянутому вдоль коридора. Затем он всунулся в рубку, вручил Жермену — ближнему к двери — мешок с завтраками для гостей и команды и горделиво выплыл из рубки, словно выступая на вышколенном коне впереди гусарской роты.
— Пистоле-ет… — восхищенно проговорил Юнссон.
— Человек без нервов, — сказал Жермен. — Ловите, дамы и господа…
— Он действительно — человек без нервов? — спросила Марта, подхватывая на лету двойную тубу.
— Не принуждайте меня к разглашению профессиональной тайны, — сказал Жермен.
— Куда они запропастились, клянусь мартин-гиком? — крикнул Юнссон. — Эй, на верхней палубе, малыш! Принести тебе завтрак?
— Благодарю, я сыт, — ответил бас Албакая. — Скажите, Тиль, что значит «мартин-гик»?
— А какая-то деревяшка, — Юнссон простодушно ухмыльнулся. — Проклятая деревяшка на проклятых парусниках, которые бороздили океаны, когда земля была молодой и красивой.
— Жаль, что вы не знаете, — сказал Албакай.
— Если вам интересно… — послышался голос Сперантова.
Николай забыл о нем. Физик сидел в кресле второго штурмана. Он облизывал губы, а в руке держал завтрак. Один из всей компании, он принялся за еду.
— …Гик есть деталь парусного вооружения, дорогой инженер. Это деревянная или металлическая балка-консоль, прикрепленная одним концом к мачте, практически под прямым углом…
Любопытно, что лучшее исследование храбрости сделано не психологами, а детским писателем Житковым, подумал Хайдаров. Какие точные модели! «Не на заячий тулупчик опирался его дух»…
Он выплюнул в кулак верхушку тубы и добросовестно попробовал есть. Вкус, как и следовало ожидать, не ощутился. Стыдно-с, уважаемый психолог… Воображаете о себе невесть что — этакий вы добропомощный, преданный делу и своим подопечным, а на поверку оказывается — пшик, легковес… Были бы преданы — тоже боялись бы, конечно, но другого. Ибо сказано: «Самый жестокий страх страшащегося — легкомыслие тех, о ком он печется». А вы страшитесь за себя, уважаемый психолог… На вас сейчас экипаж из девяти человек — есть на что опереться, это вам не заячий тулупчик. Ну ничего, ничего, подбодрил он себя. Жуешь, глотаешь, думаешь, значит, еще не все потеряно. Думай дальше. Что происходит с теми, о ком ты печешься? Сперантов — с ним ясно. Он наполовину счастлив, наполовину — в ярости, ибо «Мадагаскар» не приспособлен для космических исследований. Юнссон… Покамест он — черный ящик. Как бы исхитриться включить его мозговые датчики? С пилотов не снимают датчики на время отпуска. А скажу-ка я ему: раз ты стал членом экипажа, включим-ка твои датчики… Но сначала пусть поест. Держится он безукоризненно, пожалуй… Стоник — еще ясней, чем Сперантов. Ни о ком не думает, ни за кого не боится, кроме Гранта Уйма. Страха за себя, соответственно, не ощущает. Сам Грант Уйм опирается духом на чувство долга и на свою вину перед пассажирами. А вовремя я вкатил ему ампулку, похвалил себя Хайдаров. Ох, вовремя. Без нее он сейчас… Что? Не знаю, что. Может, и сам бы справился. Ох, уж эти мне капитаны, строящие куры пассажиркам!.. Вместе с Уймом, на тех же двух жердочках — чувстве долга и сознании вины — помещаются Краснов и Такэда. Дополнительно Краснов компенсирует тревогу загадкой НО, а Такэда — деловыми хлопотами… Нет, хороший экипаж, хороший! Любопытно, что еще двое — Бутенко и Албакай — опираются на антивину. Они ведь требовали десантирования пассажиров, и сейчас, когда правота подтвердилась, их поддерживает сознание правоты в точности так же, как Такэду и Краснова — сознание неправоты… Дорогой Борис Житков, — проникновенно сказал Хайдаров. — Ничего не стоит наш с вами заячий тулупчик, на который якобы нельзя опереться духом, равно как и высшие моральные ценности, на которые, наоборот, можно и должно опираться… Учтите: если человек храбр, то он найдет себе кучу опор и утвердится на них, как свайная постройка. А ежели он трус, как я, например, — ничто ему не посодействует. И пока неизвестно, почему субъект «А» — храбрец, субъект «Б» — трусоват, а субъект «Икс» и совсем никуда не годен. Говоря начистоту, я всего лишь трусоват, и не более того, — он незаметно съел завтрак и приободрился. — В моем падении виноват старик Эйнштейн. Какая прекрасная мысль, — во всем виноват Эйнштейн. Кто просил его утверждать, что природа коварна, но не злонамеренна? Зачем он убедил нас, что «Бог не играет с человеком в кости»? А теперь кто-то играет с нами, как гепард с черепахой, переворачивает с бока на бок и на спину, и слышно, как когти стучат по панцирю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Обсидиановый нож - Александр Мирер - Научная Фантастика
- Знак равенства - Александр Мирер - Научная Фантастика
- Перелепи мое лицо - Александр Мирер - Научная Фантастика
- Нож ниоткуда - Питер Миллер - Научная Фантастика
- Бойтесь ложных даров! - Дмитрий Вейдер - Научная Фантастика
- Красная машина, черный пистолет (сборник) - Василий Головачев - Научная Фантастика
- Молот Вулкана - Филип Дик - Научная Фантастика
- Черные гремлины. История о гремлинах с железного острова - Gregory Raikhman - Научная Фантастика
- Чёрная пешка - Александр Лукьянов - Научная Фантастика
- Акселерандо - Чарльз Стросс - Научная Фантастика