Увечный бог - Стивен Эриксон

  - Натравите Волков на К'чайн Че'малле. Дайте нам время.

  - Так не будет.

  - Почему?!

  - Потому что они не согласны, Надежный Щит.

  - Но... почему?

  Сеток пожала плечами. - К'чайн Че'малле никогда не были врагами зверей. Они слишком верили в себя, чтобы резать всех, кого увидят. Они не были такими пугливыми, такими невежественными, такими... жалкими. Я верю, что Волки не считают их достойными истребления.

  - Они переменят мнение, если ящеры на нас нападут?

  Она взглянула сурово, испытующе: - И что узрят Волки? К"чайн Че"малле рубят... людишек.

  - Но Напасть должна быть мечом отмщения!

  - Тогда остается лишь надеяться, что мы не встретим Че'малле на поле битвы.

  - Вы наконец-то поняли необходимость, поняли, какой груз на нас возложен? Мы должны стоять в тени Форкрул Ассейлов. Мы должны быть свободными, чтобы выбирать, где и когда сражаться, кому противостоять. Пусть Ассейлы поверят, что мы скованы, всем довольны и даже рады.

  - Ты балансируешь на лезвии острого ножа, Надежный Щит.

  - Мы Серые Шлемы, Дестриант, и мы послужим Волкам.

  - Да будет так.

  - Вот почему мы должны идти скорым шагом - чтобы не позволить ящерам подумать, что же с нами сделать. И если Че'малле, прицепившись к нашему хвосту, придут к армии Ассейлов... отлично. Едва старинные враги ввяжутся в бой...

  - Нам нужно лишь отступить в сторону.

  Мужчина кивнул.

  Сеток отвернулась, на миг забыв про его существование. "Возможно. Измену ли чувствую я в Танакалиане? Если я не согласна с методами, должна ли я отвергать и цели? Но затеянная им игра... оказаться между смертельными врагами... возможно ли это?

  Нет, Сеток, спроси лучше себя: есть ли альтернатива?"

  Когда она повернулась, он стоял там же. На лице отражалось слепая жажда. - Ты достаточно для этого умен, Надежный Щит?

  - Не вижу иного пути, Дестриант. - Он помешкал и сказал: - Каждую ночь я молюсь Зимним Волкам...

  Она снова отвернулась, в этот раз решительно. - Не трать слов, Щит.

  - ЧТО?!

  - Они не понимают поклонников, - сказала она, закрыв глаза. "Никогда не понимали".

  ***   

  Еще раз заблудился - темнота и невыносимое давление, яростные потоки, решившие сорвать плоть с костей; повсюду полупогребенные останки позабытого. Он переступал гнилые доски корабельных корпусов, пинал ногами белесые кости, а они блестели, кружась в молочных облачках. Расписанные илом амфоры, заклепки медные и железные, россыпь сотен круглых щитов - кованая бронза над хрупкой древесиной. Сундуки лопнули, вывалив драгоценности и золото... повсюду остатки морских тварей, бесчувственные тела, затянутые в пучину. Этот дождь не прекращается никогда.

  Брюс Беддикт знает такой мир. Еще один сон? Нападение памяти? Или душа его вернулась наконец в место, которое он успел назвать домом?

  Сильнее всего, сильнее великого давления гнетет его сила, которой не победить ни крепкими ногами, ни упрямой волей - огромное, опустошающее одиночество. "В смерть мы входим одиноко. Последнее наше путешествие творится в молчании. Напрягаем глаза, машем руками - где мы? Мы не знаем. Мы не можем видеть".

  Вот все, что нужно. Вот все, что нужно всем. "Рука, сжимающая нашу. Рука, протянутая из сумрака. Приветствовать, показать, что одиночество - которое мы ощущали всю жизнь, с которым сражались каждым вздохом - это одиночество теперь окончится.

  И так смерть становится величайшим даром".

  Тысячи мудрецов и философов отчаянно сжимали пальцы на горле этой... этой вещи. Одни отстранялись в ужасе, другие с дерзким криком прыгали вперед. "Скажите нам, пожалуйста - явите доказательства. Скажите, что у забвения есть лицо, на лице улыбка, блаженство узнавания. Неужели мы просим столь многого?"

  Но это, понимал он, и есть тайный ужас всех религий. Возможность верить, когда не верить значит - приглашать ужас бессмыслицы. Жизни без цели, надежды отпущенные, брошенные, пусть тонут в густой грязи... "в иле, падающем вниз, пока не похоронит всё.

  Я знал человека, изучавшего ископаемые. Он сделал это делом всей жизни. С великим волнением рассказывал о потребности разрешить загадки далекого прошлого. Десятки лет его влекла эта наука, пока - в записке, оставленной в ночь самоубийства - он не изложил открытую им истину. "Я нашел тайну, единственную тайну прошлого. Вот она. В истории мира было больше жизненных форм, нежели мы можем вообразить, не говоря уже - познать. Они жили и они вымерли, и мелкие останки говорят лишь, что они существовали. В этом и тайна, ужасная тайна. Все было ради ничего. Остались лишь фрагменты костей. Все это... ради ничего"".

  Нетрудно понять, как срываются с поводков черные псы, если понимание обнажает лишь бездонную пропасть.

  Но тут Брюс увидел знакомое лицо в навязчивой памяти или мире снов - чем бы это ни было. Теол, в глазах то выражение, с которым он плюет в лица всех мыслимых богов, чтобы перейти потом к оскорблению прокисших учителей, и философов, и диковласых поэтов. "Прокляни их всех, Брюс. Никому не нужны поводы, чтобы отказаться от жизни, и все их аргументы можно сложить в одну мятую шляпу. Сдаться легко. Сражаться трудно. Брат, помню, что читал об ужасных мечах, в мгновения войны разражавшихся воем и смехом. Есть ли лучший символ человеческого упорства?

  Конечно, Брюс, я помню того собирателя костей. Он не прав. Был выбор при открытии его тайны. Ужасаться или восторгаться. Что бы выбрал ты? Лично я взираю на идиотизм и бессмыслицу сущего - и не могу не восторгаться.

  Всякая тварь умирает, брат - тебе ли не знать? Спорю, что каждая тварь во тьме, душа робкая и сокрушенная, не знала, что ждет впереди. Почему мы, разумные животные, должны отличаться? Смерть уравнивает нас и тараканов, крыс и земляных червей. Вера не в том, чтобы повернуться к бездне спиной и говорить, что ее нет. Вера в том, чтобы взойти по лестнице, встав выше тараканов. На самый верх, парни! Семь перекладин - вся разница. Восемь? Ладно, восемь. Вверх, пусть боги наконец нас заметят. Верно?

  Помнишь другого мудреца? Он говорил, что душу уносят из тела личинки мух? Раздави личинку - и убьешь душу. Однако они ползают медленно, и боги даруют им крылья, чтобы души вознеслись к небесам. До странности логичная теория, верно? Но о чем я, брат?

  И, что важнее, где ты?"

  Лицо Теола уплыло, снова оставив Брюса в одиночестве. "Где я, Теол? Я... нигде".

  Он шатался, вслепую шарил руками, сгибался под невозможной тяжестью - слишком эфемерной, чтобы стряхнуть с плеч, но давящей как горы. Со всех сторон непроглядная тьма...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});