Братья Стругацкие - Ант Скаландис

Подведём итог. Чтобы создать сорок девять машинописных страниц довольно реденького (диалоги же сплошные!) текста, они работают два года, месяц и ещё десять дней. Много? Изрядно. Встречаются за это время двенадцать раз. Дни посчитать труднее, потому что непосредственного писания было всего-то неделя, а вот обсуждений и размышлений… Но ведь именно это и есть главная работа. Последний шедевр АБС рождался действительно долго, но вспоминается невольно в связи с этим старый еврейский анекдот. Известному портному заказывают брюки. И он их шьёт месяца полтора. Наконец, возмущённый клиент пришел на примерку — всё нормально, то есть просто идеально, лучше не бывает, но он продолжает ворчать. «У вас какие претензии к брукам?» — спрашивает портной. «Претензий никаких, но послушайте, Господь мир сотворил за семь дней, а вы сколько провозились?!» «О да! — соглашается портной. — Но вы посмотрите на этот мир и посмотрите на эти бруки!»

А вы, читатель, посмотрите эту пьесу. Не знаю, как в других городах, а в Москве она по-прежнему идёт в театре на Малой Бронной и даёт стабильно высокие сборы.

Борьба между новым и старым становилась с каждым годом всё более ожесточённой. И году к 1988-му стало отчётливо видно, кто берёт верх. Перестройка, гласность, новое мышление наступало на всех фронтах: и в политике — всё смелее, всё решительней становятся заявления с трибун всех уровней, от советов трудовых коллективов до ЦК КПСС; и в экономике — не только бурно развивается частный сектор, но и госпредприятия начинают вести себя гибко, дают людям возможность по-настоящему заработать; наконец, идеология — в условиях «разгула свободы» «Огонёк» и «Новый мир» уверенно берут верх по тиражам над «Молодой гвардией» и «Нашим современником».

А интеллектуальное превосходство одной стороны над другой очень хорошо иллюстрирует, например, ответ АНа авторам «Нашего современника». Искренне жаль, что мы не можем привести всё письмо целиком, но вот его яркий финал:

«О. Казанцева упрекает Тихомирова в том, что он предоставил слово Окуджаве и Стругацкому, а не РУССКИМ писателям или, на худой конец, писателям народов ханты, манси и ненецким.

Упрёк опять несостоятелен. Я, например, именно РУССКИЙ писатель. Мои предки жили в России. Я думаю и пишу именно на русском языке, а не на английском и не на японском. И, если я правильно понял Ваш любезный намек, О. Казанцева, не на еврейском, из которого знаю всего одно предложение: „Киш мир ин тохес унд зай гезунд“, что означает, кажется, „поцелуй меня в… и будь здоров (здорова)“. Это предложение я выучил недавно со слов одного моего приятеля-украинца.

О. Казанцевой вторит З. Тоболкин: „…я не понял, это наша газета или чья? Почему мне, русскому литератору, приводят сплошь нерусских божеств?“ (Бог знает что. Где З. Тоболкин учился русскому языку? В Одессе на Привозе? Или это такой юмор?)

Оно, пожалуй, и лестно, когда тебя публично обзывают божеством. Но опять-таки, зачем же нерусским? Нет уж, лучше я не буду божеством, а останусь, как и был, простым русским литератором. И что означает слово „сплошь“ в применении к двум индивидуумам? „Иванов и Петров были сплошь членами кооператива“? <…>

Как ни посмотри, нелепая получилась статья. И я повторяю: мне приятно, что авторы её меня не любят. Должен признаться, мне они тоже не нравятся. Истеричные они какие-то. И с большими претензиями при ограниченных данных. Если все литераторы, выступающие за „Наш современник“, на таком уровне… Но этого, конечно, быть не может. К счастью для „Нашего современника“.

На этом и заканчиваю.

Спасибо за внимание.

г. Москва 31.08.88».

Это лишь одно из публицистических выступлений АБС того времени. Как никогда много дают они в этот период интервью, как никогда много пишут статей, не жалеют времени на выступления перед публикой, соглашаются возглавлять всевозможные организации, участвовать во всяких советах, комиссиях, редколлегиях, иногда — свадебными генералами, а иногда и реальными работниками, потому что знают: сегодня это действительно важно; как никогда много жарких споров и на семинаре БНа в Ленинграде, и на московском семинаре фантастов. Что-то происходит с этими семинарами: если раньше люди приходили просто общаться, учиться чему-то, приходили с целью повзрослеть и поумнеть, то теперь уже брезжат иные цели: напечататься, достичь чего-то, стать кем-то… Это не хорошо и не плохо, это — просто тенденция нового времени. Но учителям тяжело.

АНу особенно тяжело, хоть он и не учитель в полном смысле. Он уже серьёзно болен, ему в Питер-то нелегко ездить, по Москве мотаться тяжко, но он заставляет себя выбираться и в другие города — ради молодых, ради того чтобы поддержать их, сказать свое веское слово, напутствовать. Конечно, здесь не только альтруизм, он и сам получает массу удовольствия. Вот как сказано об этом в «Хромой судьбе»:

«Это может показаться странным, но я, пожилой, замкнутый, в общем-то, избегающий новых знакомств человек, консерватор и сидун, — я люблю публичные выступления.

Мне нравится стоять перед набитым залом, видеть разом тысячу физиономий, объединенных выражением интереса, интереса жадного, интереса скептического, интереса насмешливого, интереса изумленного, но всегда интереса. Мне нравится шокировать их нашими цеховыми тайнами, раскрывать им секреты редакционно-издательской кухни, безжалостно разрушать иллюзии по поводу таких засаленных стереотипов, как вдохновение, озарение, божьи искры.

Мне нравится отвечать на записки, высмеивать дураков — тонко, чтобы никакая сука, буде она окажется в зале, не могла бы придраться; нравится ходить по лезвию бритвы, лавируя между тем, что я на самом деле думаю, и тем, что мне думать, по общему мнению, полагается…

А потом, когда выступление уже позади, нравится мне стоять внизу, в зале, в окружении истинных поклонников и ценителей, надписывать зачитанные до дряхлости книжки „Современных сказок“ и вести разговор уже на равных, без дураков, крепко, до ожесточения спорить, всё время испытывая восхитительное чувство защищенности от грубого выпада и от бестактной резкости, когда не страшно совершить ложный шаг, когда даже явная глупость, произнесенная тобой, вежливо пропускается мимо ушей…

Но особенно я люблю всё это не в Москве и не в других столицах, административных, научных и промышленных, а в местах отдаленных, где-нибудь на границе цивилизации, где все эти инженеры, техники, операторы, все эти вчерашние студенты изголодались по культуре, по Европе, просто по интеллигентному разговору».

И он ездил, не взирая на все свои хвори. В марте 1988-го — на Всесоюзную конференцию КЛФ в Киев. И согласился потом стать председателем Всесоюзного Совета КЛФ. В мае 1988-го — в любимый уже Свердловск на праздник «Уральского следопыта» и очередную «Аэлиту». В сентябре 1989-го — в Коблево Николаевской области на берегу Чёрного моря, на первый и последний в истории уникальный международный слёт фантастов социалистических стран «Соцкон-89». Правда, «международность» этого мероприятия была весьма условной: приехали фэны из Болгарии, Польши, Румынии общим числом чуть более десятка. Понятно: всем остальным было как-то не до того, да и не причисляли они уже свои страны к социалистическим, в конце концов, до разрушения Берлинской стены оставалось всего два месяца. Но праздник фантастики получился хорошим, несмотря на все происки стихий — были и буря на море, и какая-то крупная авария, в результате которой в пансионате отключили не только электричество, но и воду. Сам АН ходил с ведром за водой на какой-то родник, и говорят, даже была такая фотография. А Гена Прашкевич пошутил тогда, что он шёл с этим ведром задумчивый, как жук в муравейнике.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});