Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

протянул жене бутылку. Она была так велика, что в нее уместился бы весь запас ртути и, может быть, даже осталось еще место. Жена поднесла бутылку к огню, взглянула на ее содержимое и сказала:

— Там еще есть старый лак!

— А разве это повредит?

— Очень здорово! Возьми-ка воду и отмой бутылку!

Он послушно удалился с бутылкой.

Через какое-то время, проведенное мной в беседах с ученой женщиной, он вернулся, раскрасневшись от напряжения, и в отчаянии промолвил:

— Я так и не отчистил ее. Попытайся сама!

— Ну и бестолочь ты! — сказала она. — Вы, мужчины, ничего не умеете.

Она удалилась с бутылкой. Я не проронил ни слова. Он доверительно принялся рассказывать мне случаи из своей счастливой семейной жизни, пока не вернулась жена, еще более красная, чем прежде был он.

— Эфенди! — пожаловалась она. — Бутылка заколдована. Лак не достать оттуда.

— Я знаю, как это сделать.

— Как? Неужели?

— Да. Его надо удалять оттуда не водой, а скипидаром. Вода не растворяет лак.

— Ты бы мог нам это сказать!

— О нет, это вас обидело бы.

— Почему?

— Аптекарь обязан это знать. Вообще это знает любой, кто даже и не учился химии. Если бы я сказал вам об этом, вы сочли бы мои слова за невежливость, ибо они прозвучали бы как сомнение в том, что вы изучили тысячу и одно лекарство.

— Ты прав. Ты человек учтивый и очень внимательный. Поэтому ты получишь задаром еще и лак. Я наливаю тебе ртуть. Эй муж, где весы?

— Они во дворе. Я вчера взвешивал там кролика, которого мы сегодня собирались съесть.

— Так принеси весы!

О горе! На аптекарских весах взвешивать убитого кролика! Когда он принес их, я увидел, что коромысло весов вырезано из дерева вручную. Стрелкой служил кусок проволоки, болтавшейся между зубьями вилки. Чаши представляли собой круглые деревянные коробки, закрытые крышкой. Однако привести в равновесие сей удивительный прибор оказалось делом несложным.

Итак, с помощью этих весов мне взвесили все, что я заказал, и я остался доволен ценой, которую назвала мне аптекарша; к тому же висмут был кристаллизован в виде ромбоэдров[1170].

Прикупив себе и свинца, я покинул этот странный магазин, получив в дорогу самые теплые напутствия и пожелания.

Оттуда я направился к милой Набатии, которая уже проснулась и встретила меня с огромной радостью.

Она показала мне своего короля-чертополоха. Теперь, при свете дня, я его разглядел. Она хотела мне подарить его, но я не позволил. Конечно, я поблагодарил ее за работу и пояснил, как это важно для меня. Когда я сказал, что она спасла мне жизнь, она изумилась этим словам.

К этой отважной женщине я относился самым сердечным образом. Еще вчера мне пришла в голову мысль, как облегчить ей жизнь.

У меня были деньги, найденные у Манаха эль-Барши, Баруда эль-Амазата и тюремного смотрителя. Вообще-то мне надо было их отдать. Но кому? Властям Остромджи? Ба! Самим верховным властям? Лично у меня на это времени не было. Послать гонца? Пожалуй, он посмеялся бы надо мной втихомолку. Ведь названная троица и так сбежала. Отдать им деньги было бы чистым безумием. Так что мне не оставалось ничего лучшего, как раздарить деньги беднякам. К ним относилась и Набатия.

Конечно, я не мог ей сказать, откуда я получил деньги; это, может быть, напугало бы ее. К тому же всю сумму я не собирался ей отдавать. Я был уверен, что встречу еще немало бедняков, а даже часть этой суммы вполне защитит ее от нищеты.

Она оцепенела от радости, когда, оставшись наедине, я передал ей деньги. Она никак не хотела верить, что располагает теперь подобной суммой, которая в глазах ее была сущим богатством. Слезы катились у нее по щекам. Особенно радовало ее, что теперь она может отвести своего ребенка к нужному врачу. Я же с трудом отстранился от ее объятий и избежал благодарных излияний.

Тем временем Халеф, стоя у ворот, ждал меня с нетерпением. Завидев меня, он воскликнул:

— Наконец-то, наконец-то, сиди! Мы спешим, а ты и так здесь задерживаешься. Как у тебя дела с трюком?

— Очень хорошо. Хозяин уже проснулся?

— Все уже на ногах.

— Тогда я пойду к очагу. Надо варить и плавить.

— Я буду с тобой. Ты мне все объяснишь, чтобы я мог повторить.

— Нет, мой дорогой, с повторением ничего не получится. Тут нужны особые знания, которых у тебя нет, и даже если у кого-то они есть, то по невнимательности он легко может допустить ошибку, которая будет стоить жизни ему или еще кому-то. Поэтому я никому никогда не назову все четыре ингредиента и ни словом не обмолвлюсь о том, как их смешивать. Пусть Оско принесет мне свою форму для отливки пуль; она подходит к калибру здешних винтовок.

Наши приготовления заняли не более получаса. Листья садара были сварены в разбавленном растворе Eau de Javelle, а щелочь процежена через старую простыню. Из имевшегося металла вышло восемь пуль; они напоминали настоящие свинцовые пули. Кроме того, мы отлили несколько свинцовых пуль, слегка пометив их острием ножа. Потом, взяв винтовку Оско, я зашел за дом, никому не позволив меня провожать. Я сунул в ствол одну из ртутных пуль, направил дуло в сторону доски, лежавшей всего в полутора футах от меня, и нажал на спуск. Прогрохотал обычный выстрел, но доска осталась неповрежденной. На земле не было ни следа пули; она исчезла.

Без этой пробы было не обойтись. Теперь я знал, что беды не случится. Предательства я не боялся. Лишь Халеф, Оско и Омар были посвящены в мою тайну, а эти трое уже доказали мне, что могут хранить молчание.

Все было сделано вовремя, потому что, едва я вернулся, прибыли казий-муфтий с наибом и аяк-наибом. С ними были и другие. Когда казий-муфтий заметил меня, он подошел, отвел меня в сторону и промолвил:

— Эфенди, догадываешься, зачем я пришел?

— Решил сообщить, что стало с коджабаши?

— Нет, о нет! Мне хотелось узнать, не ты ли просил своего маленького хаджи, чтобы он дозволил выстрелить ему прямо в голову.

— Это тебя и впрямь очень волнует?

— Да, ведь это подлинное чудо. Он сегодня уже трапезничал листами Корана?

— Спроси его сам об этом!

— Лучше не буду его спрашивать, а то он может обидеться. Ты знаешь, что у него есть нож! Да и плетку он раздает щедро и ловко!

— Ну, он же бравый малыш.

— Так, скажи, спрашивал его?

— Да еще перед сном.

— Что же он ответил?

— Гм! Он, кажется, не