Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Пруит оторвал от газеты полоску, заложил ее между страниц и отодвинул книгу к другому краю стола, чтобы нельзя было дотянуться.

— Честно говоря, пока никаких. Это что, так важно?

— Фу, не кофе, а черт те что, — сказала Альма.

— Кофе как кофе, — запальчиво возразил он. Ее замечание насчет кофе, как и все остальное, казалось, было направлено против, него.

— Он у тебя перекипел. Бурда какая-то. — Альма встала, выплеснула чашку в раковину, потом вылила то, что оставалось в кофейнике, сменила бумажный фильтр, налила воды для новой порции и опять поставила кофейник на огонь.

Пруит наблюдал за ней. Она еще не успела причесаться, и длинные черные волосы висели спутанными прядями, — на тонком ситцевом халатике белели пятна пудры. Рука его опять потянулась к книге, но книга лежала далеко, и пришлось бы встать. Вставать ему не хотелось. Он для того и отодвинул книгу, чтобы не дотянуться.

Она вернулась от плиты и снова села напротив него.

— Ну? Что же ты все-таки решил?

— Ничего, — сказал он, жалея, что не встал и не взял книгу. — Чего сейчас забивать себе голову. Все пока хорошо.

— Да, — кивнула она. — Пока да. Но я здесь пробуду меньше года. Я уеду в Штаты. Домой. И до того времени тебе все равно надо будет решить.

— Хорошо, — сказал он. — Буду думать. Пока год пройдет, что-нибудь решу, время еще есть. Сейчас-то ты чего ко мне пристала?

— Может быть, ты думаешь, что я возьму тебя с собой в Орегон? Это совершенно исключено, — спокойно сказала она, даже слишком спокойно.

Да, он думал об этом. Но отбросил эту идею даже как вариант.

— А я что, просил тебя?

— Нет, не просил. Но я бы не удивилась, если бы ты сложил чемодан и…

— Подождала бы, пока попрошу, тогда бы и отказывала. Почему ты высовываешься раньше времени?

— Потому что не хочу сесть на пароход и увидеть тебя в моей каюте.

— Не бойся, не увидишь. Можешь мне поверить. Зря ты сейчас волнуешься. Еще не время. Я же тебе говорю, пока все хорошо.

— Еще бы. — Альма фыркнула. — Три недели палец о палец не ударил. Сидишь тут как истукан, и никаких забот, только читаешь, пьешь и пялишься на Жоржетту. Конечно, тебе хорошо!

— Так ты из-за этого распсиховалась?

— Ты что, решил переключиться на Жоржетту? Дождешься, пока я уеду, и останешься здесь с ней?

Да, об этом он тоже думал. У него, вообще-то, было много разных идей. Но его взбесило, что она высказала это вслух.

— Между прочим, не такая уж плохая мысль, — заметил он.

— Возможно, — холодно сказала она. — Но только на первый взгляд. Начнем с того, что Жоржетта вряд ли сможет одна платить за дом и вдобавок содержать тебя. Ей будет трудно обеспечить тебе ту жизнь, к которой ты, кажется, уже привык. Пока что мы с ней платим за все это вдвоем. Кстати, из-за тебя мой бюджет и так уже трещит по швам.

— Ничего, мы с ней что-нибудь придумаем, — сказал он.

— А во-вторых, — продолжала она, — если ты действительно так решил, то можешь сию же минуту убираться к черту! Дождешься, когда я уеду, тогда и вернешься. Я не собираюсь жить под одной крышей с таким дерьмом. Да и, если уж на то пошло, Жоржетта скорее выберет меня, а не тебя.

— Наверно, — сказал Пруит. — Тебя она знает дольше.

— Ни минуты не сомневаюсь, что она так и сделает. И совсем не потому, что я тоже плачу за дом.

— Ладно. — Он вылез из-за стола и встал. — Мне уйти прямо сейчас?

У Альмы расширились глаза, она сделала огромное усилие, чтобы не вскрикнуть.

Пруит молча смотрел на нее и очень гордился собой.

— Куда же ты пойдешь? — наконец спросила она.

— Какая тебе разница?

— Не валяй дурака! — рассердилась она.

Пруит усмехнулся, понимая, что каким-то образом сумел добиться преимущества. Теперь день ото дня это будет все больше походить на теннис: моя подача — я впереди, твоя подача — ты впереди, одно очко мне, одно тебе.

— Думаешь, мне некуда деться? У меня большой выбор. — Добившись перевеса, он не хотел его терять. — Могу уйти бродяжить. Если повезет, найду какую-нибудь другую проститутку, которой нужен сутенер. Могу даже вернуться в армию. Никто небось и не знает, что это я убил Толстомордого, — соврал он.

Насчет проститутки — это, конечно, был выстрел вхолостую. На такое она никогда не реагировала.

— Это все равно что самому лезть в петлю, — сердито сказала она. — И ты это прекрасно понимаешь.

— Или даже могу пристроиться на какую-нибудь посудину и слиняю отсюда в Мексику, — сказал он, вспомнив Анджело Маджио. — Стану там ковбоем.

— Если тебе некуда идти, я тебя не гоню, — раздраженно оборвала она. — По-твоему, я кто? Ведьма? Ты ведь достаточно меня знаешь. Если не хочешь, не уходи. Я и сама хочу, чтобы ты остался.

— Что-то не чувствуется.

— Просто мне это действует на нервы. Я же вижу, как ты все время глазеешь на Жоржетту. И я знаю: ты прикидываешь, как бы за нее зацепиться, когда я уеду. Думаешь, мне это очень приятно?

— А что ты мне предлагаешь? Сидеть тут и хранить тебе верность, а потом помахать ручкой, когда ты поплывешь выходить замуж за богатого? Думаешь, мне очень нравится отлеживать задницу и жить за твой счет, чтобы ты меня чуть что попрекала? А что, интересно, прикажешь мне делать, когда ты выйдешь замуж за своего богатого? Пустить себе пулю в лоб? Не слишком ли ты многого хочешь?

— Я хочу только одного. Чтобы меня не меняли на других женщин. По-моему, это не так уж много, — серьезно сказала она. — Хотя бы пока я не уехала. Я ведь мужчин знаю. Кому их знать, как не мне? Я не наивная глупенькая Золушка. И я чудес не жду. Но, по-моему, я прошу совсем немногого.

— Знаешь, очень трудно хранить верность женщине, когда она даже не скрывает, что больше не хочет с тобой спать.

— Очень трудно хотеть спать с мужчиной, когда он предпочитает тебе других. И особенно когда он смотрит на тебя отсутствующими глазами, будто ты не существуешь.

— Ну так что? Ты хочешь, чтобы я ушел, или не хочешь? — сказал он.

Она снова выбивалась вперед, но ему было легко вернуть себе перевес. Потому что она знала, он действительно может уйти. Эта тактика вряд ли принесет ему победу, зато игра растянется надолго.

— Сядь ты, ради бога, и не глупи, — сказала Альма. — Никуда тебе уходить не надо. Я этого не хочу, я же сказала. Может, на коленях тебя умолять?.. Но Жоржетта прежде всего моя подруга, — продолжала она. — И если ей придется выбирать: спать с тобой или сохранить мою дружбу, я думаю, она решит остаться со мной. Ты это учти на будущее, я тебе советую.

Он сел.

— Да, но ты уедешь, и она тебя никогда больше не увидит, — сказал он, давая ей понять, что не сдается. — И она это прекрасно знает.

— Когда я уеду, можешь делать все, что хочешь, — сказала Альма.

— Это называется, ты ничего от меня не требуешь! Уж лучше за гроши служить в армии. Только в армию мне теперь нельзя, — сказал он. — У тебя вода закипела.

Альма встала и убавила огонь. Молча застыв у плиты, она смотрела на забившую под стеклянным колпачком струйку кофе.

— Господи, Пру. — Она повернулась к нему. — Зачем тебе это было надо? Зачем было его убивать? Мы же так хорошо с тобой жили. И вдруг… Зачем ты все испортил?

Он сидел, положив локти на стол, и глядел на свои сжатые кулаки. Но это не был взгляд, замерший в пустоте. Он рассматривал свои кулаки, как рассматривают инструмент, проверяя, годится ли он для работы.

— У меня всегда так — В голосе его не было ни самодовольства, ни признания своей вины — констатация факта, не более. — За что ни возьмусь, обязательно испорчу. Может быть, у всех мужчин так, — добавил он, вспомнив Джека Мэллоя — Про всех я, конечно, не знаю. Знаю только, что у меня так всегда. Почему — сам не могу понять.

— Мне иногда кажется, я тебя совершенно не знаю, — сказала она. — Ты для меня иногда полная загадка. Тербер говорил, что у тебя могло бы обойтись даже без тюрьмы. Он говорил, что, если бы ты захотел, тебя бы оправдали по всем статьям.

Пруит резко поднял на нее глаза.

— Он что, снова к тебе заходил? Да? Что ты молчишь?

— Да нет же. Это он давно говорил. Когда пришел сказать, что тебя посадили. Он всего один раз был. А что?

— Ничего. — Пруит успокоился и опять смотрел на свои руки. — Я просто так спросил.

— Неужели ты допускаешь, что он тебя выдаст? Как ты можешь так о нем думать?

— Не знаю. — Он не отрывал взгляда от кулаков. — Честное слово, не знаю. Я в нем никак не разберусь. Может быть, и выдаст.

— Если ты так думаешь, это ужасно.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Иногда мне даже жалко, что я не в тюрьме, — добавил он искренне.

… Анджело Маджио. Джек Мэллой. Банка-Склянка. Фрэнсис Мердок. Кирпич Джексон. Долгие полуночные разговоры, огоньки сигарет в темноте барака. Если сложить те места, где каждый из них побывал, это же вся Америка. Да что там Америка — почти весь мир, черт возьми!..