Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова

отцом».

— Чего ты добиваешься от меня? Что тебе нужно? Какое тебе дело до этого?

Вплотную он подбирается ко мне, ворчливо говоря:

— Что ты творишь? Врезал бы, черт побери!.. Как ты можешь быть таким? Эмоциональный сухарь! Даже не поворачиваешь голову в её сторону, лаская приказы гордыни в сердце! Пробуди хоть каплю сочувствия к ее отчаянному положению!

Пробудить сочувствие? А он не хочет проявить сочувствие ко мне? Он ни слова не вякнул, что Милана будет с этим бедным и разнесчастным. А я должен терпеть это? Так еще и тратить время на неё, когда она сидит и нагло улыбается ему, хихикает и с беспощадностью бросает на меня взгляды! Так еще и Мейсон увязался за ней.

Я опровергаю его гнусное обвинение:

— Я не лезу в ваши отношения с мадам Жозефиной, так и вы, будьте добры, оставьте меня в покое! Вы, сэр, соблаговолили рассмотреть меня как нанятого солиста. Я сие приглашение принял? Принял. Что еще вам от меня надо?

— Тебе жидкость ударила в голову? То я и смотрю, что не в ту степь начал развивать свои мыслительные способности дурного свойства! Псих! Самый настоящий! Изрядно выпившая бизнес-личность змеей уворачивается от ответов. Это ты прекращай, а то с непривычки такое болеутоляющее средство затопит тебя. Всего лишь один вопрос к тебе: «Тебе не осточертело изображать равнодушного ходячего монумента?» Испортить бы его механизм, но довольно тяжелая у него природа… — Он приметно краснеет от своей опрометчивости в рассуждениях. — И Ритчелл говорит, что ты действуешь не…

Я озадачен его неожиданной аргументацией. «Подготовился».

Прервав его бесполезные доводы, я, исчерпав и без того малый запас терпения, не сдерживая желания наговорить обидных слов, с наполовину притворным высокомерием возражаю:

— Что вы все ко мне прицепились? Делаю — плохо, не делаю — то же плохо! — И осыпаю его оскорбительным упреком на этот счет, заканчивая: — Из твоего заступничества ничего не выйдет! Не растрачивай попусту свои силы перед грядущей брачной ночью! — с издевкой отрезаю я, не выдержав, и разворачиваюсь от него, стремясь идти вперед, но остаюсь на месте.

Не оценив моего юмора, вытерев ладонью глаза, минуту пробыв в немом размышлении, Питер заговаривает:

— Ну прости… ну не думал, что тебя заденет реальная характеристика о том, каким ты являешься в последнее время… — Его лицо проясняется.

С какого перепуга он извиняется?

Прямота души и простота сердца Питера, удивляющие меня, в настоящую минуту неистово раздражают по той причине, что толкует-то он правду. Угрюмый, огрызаюсь на всех и вечно недовольный — за последние недели я стал противен самому себе. Огнем жжет назойливая мысль: она любит другого больше, чем тебя.

«Сердечная боль не проходит», — ставит диагноз разум.

В мрачной меланхолии я молчу, поддевая ногой камешек, и он катится прямо.

— Ну мне-то ты можешь сказать в чем дело? Днем ты изложил о кознях Брендона, о том, что разделял все это время убежище с мистером Ником, пока…

С отрицательным чувством брякаю, перебивая его снова:

— Не с мистером Ником, а с отцом!

Никак он не признает отца и со мной отказывается на эту тему говорить. И сегодня общение не заладилось у них.

— Мы не о нем болтаем, Джексон! — тут же он меня одергивает. — …Пока Милана заботилась о Даниэле. Что ты так открыто избегаешь мою сестру? Что между вами-то случилось, я не пойму?

В душе такой погром, что я твердокаменно отвечаю:

— То, что не должно.

Между тем, хоть я и снова заглох, он продолжает говорить:

— Ты демонстративно игнорируешь её перед Даниэлем? — Я подтверждаю его догадку, сказанным тихо: «Может быть». — Я твой брат и вправе заключить, ты усомнился в собственных ощущениях и считаешь, что ей безразлично на тебя, раз она уделяет ему всё свое время. Я могу судить, хоть мне и не удалось быть свидетелем случившегося, что ей пришлось на это пойти…

— Пришлось. Пришлось, — машинально повторяю я, понизив голос. — Только обо мне никто не хочет подумать, а ее выходку оправдывают.

— Джексон! Что ты, как мальчик, ей-Богу? Я могу тоже начать сейчас говорить о твоих совершениях, и, уж поверь, большую часть из них нельзя оправдать… Например, рассказал ли ты ей о Брендоне? Нет, конечно. Сам себя отправляешь в ад. Ну уж, что есть, то есть. Джексон… — С самым что ни на есть спокойствием, характерным для этого шутника, начинает он говорить. — Я тебя знаю с малых лет. Для тебя никогда не существовало преград быть с ней, с той, которую ты любишь дикой страстью, разве не так? Вспомни ваш день рождения на яхте. То, как ты это организовал и замаскировал себя, не поддавалось, да и сейчас, не поддается моему разумению… Ни я, ни Белла, суженая, ряженая, — с усмешкой молвит он, — ни сам Брендон, великий из великих, не являлись барьером для тебя, а уж какой-то Даниэль, человек не ходящий, сбил с тебя спесь.

— Никто не сбивал меня. Я ради неё пошел на все, а она просто так ушла к нему! Я не нужен ей! Она выбрала для себя другой путь! Я не буду держать того, кто захотел вот так уйти!

Брат делает губы в тонкую линию.

— Она не просто ушла к нему, пойми же, а ушла, чтобы ТОЛЬКО помочь!

Я извлекаю глубоко запрятанные чувства, внезапно ощущая состояние полудремоты от одиночной жизни без любимой:

— Я такой же тебе брат, как и она для тебя сестра, но что ты ее всегда защищаешь?

— Еще чего! — фыркает он. — Я на нейтральной стороне.

— Ну-ну, так бы я и поверил тебе. Ни к чему это всё, и мне нужно идти, иначе твоя женушка разнесет меня, если не исполню крайнюю песню. Я сыграю последний спектакль и покину вас… — Делаю шаг, но он неотступно следует за мной и возводит преграду.

— Брат! — громко тормозит он меня, руками цепляясь за мои плечи. — Неужели ты не видишь ничего? Неужели ты ослеп? Измени занятую позицию, прекрати упорствовать в убеждении о нелюбви и измене! Её взгляды говорят о многом… А она посылает тебе такую нежность… А ты? Что ты? ТЫ ушел в себя, отстранился, незнамо зачем. Ох уж это извечное утверждение влюбленных: «Я ей не нужен». Какая ересь! Не знают, чем мозги свои занять… Самый законченный глупец может понять, что она так сильно любит тебя…

Я настолько отчаялся, что уже с покорным видом проношу сквозь себя его замечания.

— Никудышный ты советчик. — И засмотревшись вдаль, где мерцают приглушенным светом малые светила, уныло выражаюсь: — Мы подчинены суровой необходимости