'Канцелярская крыса' - Константин Сергеевич Соловьев

к черепу, схватил Герти за руку и тряхнул, пытаясь вырвать пистолет, но заработал дырку меж ребер, откуда потянулся дымный хвост, завопил, и отскочил в сторону. Другой, чьи руки напоминали обожженные ветви дерева, впился Герти в грудь. Выстрел снес ему часть макушки, обнажив серую от пепла иссохшую губку.

Окруженный со всех сторон огнем, кашляя от дыма и почти не разбирая ничего вокруг из-за облаков пепла, Герти продолжал стрелять. В тянущиеся к нему руки, в лица, что угадывались за ними, в изувеченные и чадящие тела. Кому-то пуля попала в глаз, образовавшееся отверстие полыхнуло огнем, вышибив наружу тлеющие влажные куски плоти. Кто-то, хрипло визжа, пытался пристроить обратно отстреленное плечо, рассыпающееся жирным пеплом. Кто-то проклинал все на свете, катаясь на земле и пытаясь сбить пламя…

При всей своей ярости, горевшей в них вечным огнем, угольщики не способны были слаженно действовать без вожака, но вожак, превратившийся в прилипшее к стене дергающееся чучело в лохмотьях горящей одежды, уже ничем не мог им помочь. Они рычали, выли, сталкивались друг с другом, испуганные шипением и треском горящей кожи, их оглушали выстрелы и слепило пламя.

Поняв, что огонь, вырывающийся из пистолета Герти, хоть и бьет вслепую, жжет весьма болезненно, угольщики бросились врассыпную. Отталкивая друг друга и рыча нечленораздельные проклятья, обитатели Пепелища забивались в щели и выскакивали прочь, рассыпая тлеющие искры и подволакивая ноги. Один за другим они исчезали в темноте, оставляя после себя лишь запах паленой плоти.

Герти продолжал стрелять до тех пор, пока пистолет сам собой не замолчал, оставив в ушах звенящий гул. Не оттого, что хотел внушить убегающим угольщикам ужас, просто палец заклинило судорогой на спусковом крючке. К тому моменту, когда ему удалось разжать кулак и выронить оружие в золу, Пепелище было уже покинуто. Лишь трещал в углу остов Паленого, сделавшийся похожим на ворох осенних веток. Расколотый череп ухмылялся Герти, темнея на глазах и медленно рассыпаясь.

Все еще оглушенный, чувствующий себя одновременно и смертельно пьяным и истощенным Герти машинально попытался оттереть испачканные в пепле ладони. Тщетно, гарь въелась в них так основательно, что едва ли помогло бы и дегтярное мыло. Не кровь, всего лишь пепел. Но Герти делалось дурно, когда он видел собственные ладони, запятнанные серым. Во рту он до сих пор ощущал едко-кислый привкус пороха.

«Полковник был бы доволен, - подумал он отстраненно, все еще шатаясь и тщетно пытаясь сообразить, в какой стороне лежит выход, - Интересно, сколько времени у меня уйдет, чтоб выбраться отсюда?..»

֎ ֎ ֎

За то время, что он был вынужден дышать затхлым воздухом Ржавого Рубца, погода в Новом Бангоре разительно переменилась. Лишь оказавшись на поверхности, среди руин старых цехов, Герти понял, что имел в виду мистер Шарпер, когда говорил о непредсказуемости климата в тропических широтах.

Сперва ему показалось, что он провел в царстве угольщиков целый день и выбрался лишь к вечеру, слишком уж темно было кругом. Как будто на город упали густые сумерки, совершенно скрывшие свет солнца. Вместо удушливой сухости летнего дня его встретил порыв ветра, показавшийся Герти ледяным. И достаточно сильный, чтоб сбить с его головы котелок, если бы тот находился на привычном месте.

Задрав голову, чтобы понять, где солнце, Герти пробормотал:

- Сушеный карась…

Неба не было. Вместо прозрачной стеклянной чаши с обжигающим желтком солнца над Новым Бангором от горизонта до горизонта раскинулся еще один океан. Пугающий, нехорошего цвета, океан, не имеющий ничего общего с ласковой акварельной лазурью, свинцовый, тяжелый, подступающий к берегу грозными белыми утесами волн. В этом океане бурлила еще не высвобожденная энергия, и от одного его рокочущего дыхания поневоле хотелось спрятаться в убежище, пусть даже разоренный остов цеха в Ржавом Рубце…

Грозы еще не было, но Герти не сомневался в том, что это лишь вопрос времени. То, что скопилось в небе Нового Бангора, не могло рассосаться само по себе, оно должно было извергнуть из себя злую энергию, которой были буквально пропитаны черные глыбы облаков. Порывы ветра стегнули Герти вдоль спины, точно кнутом, яростно и нетерпеливо. Ветер этот показался ему ледяным.

Удивительно, он взял с собой целый арсенал оружия, но позабыл то, что действительно могло бы ему пригодиться, обыкновенный зонт! Герти рассмеялся нервным, царапающим легкие изнутри, смехом.

Обратная дорога до границ Ржавого Рубца заняла считанные минуты. Герти уже не щадил обувь и не пытался отыскать троп, он бросился вперед, прямо сквозь бурьян, лишь бы скорее оказаться подальше от разоренного Пепелища, над которым бушевал небесный океан. И испытал облегчение лишь тогда, когда миновал остов забора и обнаружил в сгущающейся предгрозовой темноте фигуру Муана, скорчившуюся в боком экседре[2] ближайшего дома. Он выглядел одиноким, промокшим и уставшим. Но остался в условленном месте и все еще держал в руках оставленную ему Герти трость.

- Тангароа! Мистра!

Референт смотрел на приближающегося хозяина едва ли не с ужасом. И Герти хорошо мог представить, отчего. Перепачканная пеплом рубашка висела лохмотьями, пиджак лишился рукава и превратился в подобие половой тряпки, котелок пропал, а ботинки пришли в совершенно непотребное состояние. Что творится у него на голове, Герти не хотел и представлять. Надо думать, то, что некогда именовалось «персидским каштаном», давно превратилось в грязные, обильно засыпанные золой, бесформенные вихры.

Но сейчас Герти менее всего на свете был занят мыслями о том, что являет собой внешне. Пережитый на Пепелище шок, все еще отзывающийся гальванической дрожью в пальцах, гнал тело вперед наперегонки с мыслями, и надвигающаяся буря лишь распалила его. Что-то подсказывало ему, что времени очень мало, но Герти сам не мог понять, что. Разбуженное приближающейся грозой чувство немилосердно саднило, заставляя едва ли не бежать вприпрыжку.

«Это все нервы, - уговаривал он сам себя, стуча зубами, - Я перевозбужден. Лучше всего вернуться домой и попытаться забыть все то, что было со мной сегодня. Гиена никуда не денется. Ей не покинуть остров, как и мне. Надо успокоиться и выпить чего-нибудь покрепче. И привести себя в порядок, конечно. Я больше похож на угольщика, чем на канцелярского клерка…»

Но чувство это не унималось. Оно шептало ему – «Торопись, Уинтерблоссом!» - и шепот этот