Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

Самым распространенным способом было удушение жертвы полиэтиленовым пакетом, надетым на голову. Многие ослабленные заключенные не выдерживали жестоких пыток и умирали. Первыми жертвами становились женщины — им выпадали самые ужасные издевательства. Палачи оправдывали свои методы эффективностью — пытки безотказно вытягивали из несчастных «правду». В одном из отчетов о допросе написано, что сначала «заключенного допрашивали мягко, без побоев. Однако это не давало возможности удостовериться, правдивы ли его показания».

В наиболее серьезных случаях, когда «признания» сулили дальнейшие аресты, заключенного переводили на следующий уровень тюремной системы. Из местной тюрьмы его могли отправить в районную, потом в зональную, наконец, в центральную — Туолслэнг. Конец всегда был одним и тем же: когда в результате многонедельных, а то и многомесячных допросов из заключенного выколачивали все, что было возможно, его выбрасывали, как ненужную вещь, то есть убивали — обычно холодным оружием. Здесь существовали местные особенности: например, в Трамкаке человеку ломали шею железным прутом. Крики агонии заглушались бравурной музыкой из громкоговорителей.

Среди причин заключения фигурировали такие, за которые можно было поплатиться жизнью и в кооперативе. В тюрьму попадало и много простых воришек, но лишь в тех случаях, когда воровство принимало широкие масштабы или совершалось группой сообщников. Часто в тюрьмы попадали за внебрачные половые связи, еще чаще — за «подрывные» высказывания: осуждение неравенства в продовольственном снабжении, падения уровня жизни, подчинения Китаю; выражение усталости от сельхозработ, проводимых как военная кампания; вышучивание революционного гимна; распространение слухов об антикоммунистических партизанах; упоминание буддийских предсказаний насчет неизбежной гибели мира, где властвуют атеисты. Так, была арестована женщина (принадлежавшая к категории «70»), сломавшая в столовой ложку, чтобы таким образом выразить свой гнев — голод уже унес четырех ее детей, а с пятым, умирающим в больнице, ей не разрешали находиться…

Наряду с «политическими» делами существовали и «социальные»: люди, скрывавшие свою прежнюю профессию или компрометирующие эпизоды своей биографии, например, продолжительное пребывание на Западе. Кроме того, определенный процент заключенных приходился на «местных», даже солдат и чиновников из числа красных кхмеров. Так, в тюрьме Трамкак таких было 46 из 477. Причиной их ареста тоже была усталость или «дезертирство», то есть отлучка с целью навестить родных. Что касается кадров среднего и высшего звена, то их чаще всего отправляли в распоряжение Центра, в тюрьму Туолслэнг.

Выжить в аду

«Моим преступлением было владение английским языком. Красные кхмеры схватили меня и приволокли на веревке в тюрьму Катьротех вблизи Баттамбанга. Это было только начало. Меня приковали цепью, рассекшей кожу, к другим узникам. На ногах у меня остались следы от кандалов. На протяжении месяцев меня часто пытали. Единственным спасением был для меня обморок. Каждую ночь надзиратели, ворвавшись в камеру, вызывали одного, двух, трех заключенных. Их уводили, и больше я их не видел. Их убивали по приказу красных кхмеров. Насколько мне известно, я попал в число немногих заключенных, выживших в Катьротехе — настоящем лагере пыток и уничтожения. Я выжил только благодаря тому, что рассказывал басни Эзопа и классические кхмерские сказки про зверей охранявшим нас детям и подросткам».

Посещение Туолслэнга — бывшего лицея, обозначенного в организационной схеме ККП кодом S-21, — равносильно схождению в ад. А ведь это всего лишь один из сотен центров заключения, далеко не самый страшный, хотя в нем содержались 20 тысяч узников. В этой тюрьме были убиты только 2 % всех погибших, через нее прошли 5 % всех заключенных. Никаких специфических методов пыток, за исключением широкого применения электротока. Особенности были обусловлены статусом «тюрьмы Центрального комитета», принимавшей разжалованных ответственных работников. Это была настоящая «черная дыра», откуда в принципе нельзя было выйти живым: в общей сложности из тюрьмы освободились шестеро-семеро узников… По нашим сведениям, всего с 1975 до середины 1978 года в эту тюрьму были посажены 14 тысяч человек, из которых удалось выбить несколько тысяч подробных показаний; как свидетельствуют протоколы, во многих показаниях изобличаются видные фигуры режима.

Четыре пятых заключенных сами были красными кхмерами, хотя в 1978 году к ним подсадили рабочих и техников, чаще всего китайского происхождения, и нескольких иностранцев (в основном моряков). В тюрьме постоянно содержались от тысячи до полутора тысяч арестованных, однако текучка была значительной, как следует из данных о поступлении в тюрьму, которые более или менее соответствуют числу жертв за год: максимум 200 заключенных в 1975 году, но уже 2250 в 1976 году, 6330 в 1977 году, 5765 только в первом полугодии 1978 года. Перед следователями стояла дилемма. В одной из инструкций было сказано: «Мы считаем пытки совершенно необходимыми». С другой стороны, пытки могли привести к гибели узника до того, как он успел во всем «сознаться», а это наносило «ущерб делу партии». Заключенные были обречены на смерть, однако при пытках присутствовал медперсонал (…). С некоторыми не приходилось подолгу возиться: от жен и детей заключенных и казненных избавлялись быстро, к конкретным датам. Так, 1 июля 1977 года были убиты 114 женщин, 90 из них были женами казненных; на следующий день настала очередь 31 сына и 43 дочерей заключенных, из которых 15 были специально доставлены из детского учреждения. Максимум казней за один день был достигнут вскоре после официального заявления о существовании ККП: 15 октября 1977 года были уничтожены 418 человек. Подсчитано, что на объекте S-21 были убиты 1200 детей.

Причины безумия

Как в случае с другими массовыми бойнями в нашем столетии, чудовищность происходившего побуждает искать ultima ratio[133], а не сваливать все на одного безумца. Конечно, снять ответственность с Пол Пота немыслимо, однако это не должно служить оправданием ни для национальной истории Камбоджи, ни для международного коммунистического движения, ни для конкретных стран, повлиявших на ситуацию, особенно для Китая. Диктатура красных кхмеров стала результатом их совокупного влияния, но одновременно ее необходимо рассматривать только в конкретном географическом и временном контексте.

Кхмерское исключение?

«Кхмерская революция беспрецедентна. То, что пытаемся совершить мы, ни разу еще не совершалось в мировой истории».

Сами красные кхмеры, едва избавившись от вьетнамских покровителей, принялись настаивать на уникальности своего эксперимента. В их официальных речах почти никогда не делалось ссылок (за исключением негативных) на зарубежные источники, не цитировались ни отцы-основатели марксизма-ленинизма, ни даже Мао Цзэдун. Их национализм сильно напоминает националистические устремления предшественников — Сианука и Лон Нола, в нем перемешаны экстремизм угнетенных и шовинистические амбиции. Страна-жертва, «постоянно попираемая алчными соседями, одержимыми желанием ее погубить (застрельщиком среди которых извечно выступал Вьетнам)», — и одновременно «земля обетованная, любимица богов, гордая своим славным прошлым, населенная самым лучшим на свете народом, призванным встать в один ряд с авангардом планеты». Для этого всегда «недоставало самой малости…»

Хвастовство не знало границ. «Мы стоим на пороге уникальной революции. Известна ли вам хоть одна страна, осмелившаяся, подобно нам, упразднить рынки и деньги? Мы во многом обошли китайцев, глядящих на нас с восхищением. Они пытаются нас копировать, но пока еще не достигли в этом успеха. Мы будем примером для всемирного подражания», — вещал ответственный партиец-интеллектуал, посланный за границу. Даже после свержения Пол Пот продолжал считать 17 апреля 1975 года величайшим революционным событием в истории, «за исключением Парижской коммуны 1871 года». (Здесь слышатся отголоски китайской «культурной революции»: «Шанхайская коммуна» 1967 года тоже подражала Парижской.)

Однако реальность была куда прозаичнее и печальнее: маленькая страна слишком долго оставалась погруженной в себя, а потом оказалась законсервированной французским протекторатом в положении хранительницы старых добрых традиций. Различные кланы, не прекращавшие междоусобицы, никогда не боялись призывать на помощь иностранных интервентов; никто в стране никогда всерьез не задумывался о ее экономическом развитии. В результате там было мало предприятий, средний класс был слаб, недоставало специалистов, доминировало отсталое сельское хозяйство. Одним словом, Камбоджа была типичной отсталой страной Юго-Восточной Азии. (В наши дни ее опыт частично повторяют Лаос и Бирма[134]. Однако первый стал единым государством только в 1945 году, а вторая процветала при британских колонизаторах и никогда не выглядела слабой по отношению к соседям.) Крайняя оторванность от реальности способствует экстремальным методам; из сочетания недоверия к другим странам и неумеренного возвеличивания собственных возможностей рождаются волюнтаризм и стремление к самоизоляции; слабость экономики и нищета большей части населения увеличивают притягательность людей, сулящих стране бурный прогресс. Итак, Камбоджа являла собой слабое звено как экономически, так и политически; остальное довершила международная обстановка, главным образом вьетнамская война. Что касается зверств красных кхмеров, то они стали следствием непреодоленных противоречий между амбициями и тяготами существования.