Большая книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать (сборник) - Мирзакарим Норбеков

Возможно, он тронет сердце крылатой ослицы. Об этом единственном в мире цветке рассказывал сурок дядюшка Амаки. По его словам, цветок любви раскрылся в Базизагане – в саду Ворона.

Если смотреть с окраины сада Багишамал, из-под пирамидальных тополей, далеко в пустынном мареве время от времени показывался, как остов корабля, потерпевшего крушение, сухой и голый, мертвый сад.

Его деревья, будто надломленные мачты и косые телеграфные столбы, зловеще чернели, проступая на нежно-бирюзовом рассветном или же розовом закатном небе.

Сад-призрак. Вернее, бывший сад, погибший почему-то.

Шухлика давно тревожила несчастная судьба сада Ворона. Что с ним случилось? Отчего скончался?

– Сколько себя помню, этот сад всегда именно такой – мертвый, – сказал как-то дядюшка Амаки – Слышал только, что там ужасно! Трясины и зыбучие пески. Кишмя кишат скорпионы, змеи, летучие мыши, пауки да крысы. Словом, всякая гадость! Но в одном месте на кусте саксаула, – зашептал сурок, – горит огненный цветок небывалой красоты. Цветок любви Оч. Ну, очень, очень яркий. Чистое, говорят, пламя. Сплошной свет! – И дядюшка важно надул щеки. – Кукушка Кокку, пролетая, сама видела!

Шухлик расспросил кукушку. Впрочем, ничего нового не узнал. Да, огненный цветок посреди черного сада Базизаган. Кокку больше куковала о том, как ее едва вороны не заклевали. Там их, как комаров, – тучи!

В конце концов ослик выяснил подробности у Дивана-биби.

– Грустная история, – сказал дайди, полевая из лейки лютики-цветочки на голове. – Я знал человека, который вырастил изумительный сад – в себе и вокруг себя. Настолько хорош был этот сад, так благоуханен и свеж, что человек, а звали его Одам, возгордился!

По лицу Дивана-биби текли струйки воды. Казалось, он плачет о том человеке.

– Одам сложил высокую глинобитную стену, чтобы никто просто так не заходил в сад, не обрывал плоды, не пил из родника. Он пускал людей через ворота, собирая плату – деньгами, золотом, верблюдами или овцами. В его саду к деревьям были прикованы цепями раскладушки. И путники, оплатившие вход, покупали еще и ключ, дабы открыть амбарный замок и отдохнуть на раскладушке, потому что Одам запрещал ложиться на его шелковую траву.

Сидевшие поблизости еноты так горестно трясли головами и полосатыми хвостами, что в глазах рябило.

– Да, скорбная, увы, история! – повторил Диван-биби.

Отложил лейку и поднялся в полный рост, оказавшись вдруг под два метра.

«Чем это он себя поливает?» – удивился Шухлик.

– Совершенно не важно, чем! – тут же ответил дайди. – Важно – с каким чувством! Так вот, и года не прошло, как сад Одама начал увядать. А вскоре и совсем зачах – голые, черные деревья, как после пожара.

– Горим?! – выскочил откуда-то заспанный тушканчик Ука, услыхавший краем уха о пожаре. – Где огонь?!

– Спокойно, дорогуша, – погладил его Диван-биби. – Можешь безмятежно дрыхнуть! А что касается пожара, то он действительно случился в душе Одна. Все спалил, оставив пустыню, жаждущую не воды, а богатства! Любой сад пропадет, если думать только о деньгах. И теперь мертвым садом владеют вороны. Не советую приближаться к Базизагану – опасно!

– А что с этим человеком? – спросил Шухлик, пропустив совет мимо ушей. – С Одамом?

Дайди, вылепливая нечто из глины, отозвался нехотя:

– Был человек Одам, а превратился в Одамхура, то есть в злодея, погубившего сад в душе своей и вокруг себя. Одамхур – злодей перед самим собой. Воздвиг он высокий дворец на песке. Живет один в покое и достатке. Но его покой холодный, могильный. Вокруг голая пустыня. Не приживаются даже кусты верблюжьей колючки. Тишина, как в склепе. Только шуршит песок, собираясь в ползучие барханы. И дворец день ото дня ниже и ниже. Все, что лишено души и света, налито тяжестью, подобно чугунной гире, и уходит навеки в песок.

Так сказал дайди, открыл ладони, и оттуда выпорхнула маленькая, вроде горихвостки, птичка…

И вот теперь ранним утром, увидав именно эту горихвостку на вишневой ветке, Шухлик припомнил все рассказы о саде Базизаган, об огненном цветке любви.

Сад Ворона как раз маячил на светлеющем горизонте, точно скелет гигантского древнего ящера. Не мешкая, золотой ослик отправился в путь.

Он спешил. Скакал вприпрыжку. Переходил с рыси на галоп, а черный сад никак не приближался. Висел над пустыней в дымке, будто мираж. Казалось, даже отодвигается, ускользает от Шухлика. Нарочно морочит голову.

Уже солнце перекатилось через весь небосклон и, покраснев, прилегло на бок. От каждого бугорка, от каждой ямки поползли синие тени.

Быстро, как из засады, выскочила полная яркая луна, не давая Шухлику разглядеть звезды, среди которых летела, наверное, осьмикрылая Ок-Тава.

Вероятно, он долго бежал, задрав голову. Потому что совершенно неожиданно возникла перед ним оплывшая от дождей и ветра глинобитная стена, из-за которой так мрачно – оторопь брала! – глядел пустыми мертвыми глазами сад Ворона.

В лунном свете голые ветки, мерещилось, дрожат и вытягиваются, как ведьмины руки, намереваясь тут же ухватить и придушить золотого ослика.

Густые черные тени ползали по земле, и непонятно было, куда ступать – канава здесь или холм?

Первыми, как остервеневшие упыри, бросились на Шухлика комары и москиты. Такой плотной стаей, словно попону накинули. Ослик отмахивался хвостом, прядал ушами и фыркал в обе ноздри. Однако комары умудрялись залезать даже в рот, норовя укусить за язык.

«Ничего! – думал Шухлик. – Вытерплю! У меня шкура толстая. Хорошо, что комары, а не змеи!»

Под копытами то сухо хрустело, то мокро хлюпало. Ослик не видел, куда ставит ноги. В саду было черным-черно, несмотря на полную луну в небе. Она, кажется, не хотела сюда заглядывать.

«Зато огненный цветок в такой кромешной тьме сразу покажется! – ободрял себя Шухлик. – Издали примечу!»

Но не тут-то было! Там да сям бледно мерцали, как затухающие головешки, синевато-зеленоватые мелкие бродячие огоньки. Вспыхивали диким светом чьи-то хищные глаза. И мутно отблескивали странные лужицы.

«Не слишком подходящее место для цветка любви, – задумался Шухлик. – Может, дядюшка Амаки и кукушка Кокку напутали чего-нибудь? А Диван-биби так и вообще не поминал о цветке!»

Ослик шагнул незнамо куда и увяз по колено в пузырящейся вонючей трясине. Напрягся и выпрыгнул, угодив в немыслимо колючие кусты. Ободрал бока и ноги. А хвост отнялся и онемел, словно пропал оторванный, но через миг будто завопил, озарившись до самой кисточки яркой болью.

Услыхав быстрый шорох и злорадное шипение, Шухлик понял, что это змеиный укус.

Бедный хвост так отяжелел и опух, точно его свинцом накачали, и колотил по ногам, как дубина.

«Все в порядке! Змея не слишком ядовитая! Не кобра и не гюрза, – утешался золотой ослик. – Да и хвост не такой уж важный орган – не голова в конце-то концов».

И тут же на спину и голову обрушилось гнилое дерево, так что Шухлик прилег от неожиданности.

«Хорошо, что трухлявое, – поднимался он на дрожащих ногах. – Иначе бы хребет переломило».

От шума проснулись вороны. Закаркали вразнобой и хором, как взбешенная базарная толпа, поймавшая воришку.

«Пускай себе каркают! – улыбнулся Шухлик. – Среди белого дня могли бы заклевать!»

Впрочем, и в ночи хватало клевальщиков и кусальщиков.

Во-первых, самый главный, наверное, ворон не поленился – подлетел и клюнул ни с того ни с сего в левый глаз. А во-вторых, накинулась со всех сторон, отчаянно попискивая, целая свора летучих мышей. Царапались, щипались и кусались! Впивались и в уши, и в нос, и в разнесчастный хвост, и в гриву.

Шухлик не испытывал ничего подобного за всю сорокадневную войну. На войне хоть какой-то порядок и правила, а в саду Ворона – чистой воды бандитизм и разбой.

Повалившись на спину, золотой ослик отбивался копытами.

«Как здорово, что нет летучих крыс!» – думал он, лягаясь и брыкаясь.

И ощутил сразу несколько жалящих ударов по шее скорпионьими хвостами. Ослик подскочил метра на три и тотчас увидел невдалеке огненный цветок любви!

– О, благодарю вас, скорпионы! – крикнул Шухлик. Не обращая внимания на выходки всяких злобных насекомых, только вздрагивая израненной шкурой, золотой ослик поскакал к цветку.

Он полыхал на сухом кусте саксаула. Пожалуй, лишь издали, имея сильно развитое поэтическое воображение, можно было принять горящую простым желтоватым пламенем макушку саксаула за огненный цветок любви.

То есть огонь, конечно, был! Но любовью и не пахло. А воняло горючими, легко возгораемыми газами, которые, вероятно, вытекали здесь из-под земли.

Шухлик не то чтобы глубоко расстроился и огорчился, но как-то временно опустошился.

– Вот так встреча! – услыхал он злобный голосок. Перед ним стояла на задних лапах крыса Каламуш, и в глазах ее посверкивали желтые искры.

– Позвольте приложиться к вашей ручке! – оскалилась крыса.