Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

личности. Огонь отбрасывал кривые тени на окрестные поля, и все вокруг окрашивалось розоватым, нереальным светом.

Мясники услышали, как мы подъехали, и вышли наружу. Мы поздоровались, и я осведомился о месте для отдыха. Один из них подошел ко мне, осмотрел и рассмеялся:

— Мучной червь попробовал мучишки, теперь зарится на окорочок?

Остальные тоже засмеялись и стали образовывать круг. Я хотел резко ответить, но Халеф опередил меня:

— Что ты несешь, подушка с жиром?! Сначала вымой рожу и сотри с нее сало, прежде чем смеяться над другими! Если ты думаешь, что твои крокодильи зубы и морда бульдога, проглотившего редьку, обворожительны, то сильно заблуждаешься. У тебя есть сын?

Это прозвучало так неожиданно и напористо, что мясник растерялся.

— Да…

— Бедный мальчик, потомок безмозглого отца, который относится скорее к обезьянам, чем к людям. Сочувствую ему!

Только теперь мясник «въехал» в смысл сказанного Халефом на одном дыхании. Он потянулся к шерстяной накидке, в которой лежал длинный разделочный нож, и гневно вопросил:

— Что ты сказал? Я не ослышался?

— Я вижу, ты даже не понимаешь, что тебе говорят. Повторить?

— Замолчи, несчастный, или я проткну тебя насквозь!

Я попытался поставить жеребца между ним и Халефом, но тут один из мясников схватил первого за руку и воскликнул:, — Молчи, у них копчи!

С этого момента наша встреча претерпела некоторую метаморфозу. Человек оглядел нас внимательно и проговорил извиняющимся тоном:

— Простите, мы сразу не заметили.

— Открывай в следующий раз глаза пошире! — сказал Халеф более миролюбиво. — Совсем нетрудно разглядеть, что этот эмир, наш друг и покровитель, носит копчу предводителя. Ты задел нас своими шутками. Еще немного, и я ударил бы тебя, а ты повис бы, как окорок. Но мы принимаем ваши извинения. Дайте нам возможность отдохнуть, найдите корм для лошадей и щетку для нашей одежды, а потом посмотрим, кто из нас на самом деле мучной червь!

Халеф был начисто лишен чувства опасности. Но, надо же, своим вызывающим поведением он нас еще ни разу не подводил! И сейчас он не выказал ни малейшего страха перед этими громилами, хотя его внешность никак не соответствовала его действиям. Мясник смотрел на него с удивлением, как породистая собака на дворняжку, осмеливавшуюся ее облаять. На его физиономии читалась одна мысль: несчастный червяк, стоит мне рот раскрыть, и я проглочу тебя, но не стану этого делать.

Мы спешились и получили рубленую кукурузу для лошадей. Я попросил старую тряпку и сделал из нее влажную повязку. Когда я накладывал ее жеребцу, мясник спросил меня, не повредил ли он ногу.

— Да, — ответил я. — У него порез повыше копыта.

— И ты смачиваешь его! Это мало поможет. У меня есть средство получше!

— Какое же?

— Да ты, я вижу, сомневаешься, можно ли мне доверять, а ты любого спроси — меня здесь все знают как коновала. Я знаю одну мазь, которая забирает жар и быстро лечит раны. Попробуешь это средство — не пожалеешь.

— Давай попробуем.

Действительно, подействовало отлично. Раньше я слышал, что в саханах можно найти докторов, дающих сто очков вперед любым дипломированным врачам. Я не пожалел, что доверился такому лекарю. Ри носил мазь три дня, и укол булавки быстро зажил.

Мы с Халефом легли возле лошадей на свежем воздухе. Оско и Омар выбрали дом. Перед рассветом нас разбудил шум: мясники привели нескольких волов, проданных по причине старости или негодности для вязок. О сне, конечно, не могло быть и речи, хотя спали мы всего пару часов.

Животных собирались тут же убить. Мне интересно было посмотреть. Вола за рога привязывали к столбу. Вверху, на поперечной балке стоял забойщик, который колотил топором по черепу несчастное животное до тех пор, пока то в страшной агонии не погибало.

Я попросил разрешения пристрелить приготовленных для заклания быков. В ответ мне рассмеялись. Они не верили, что пули могут повергнуть столь мощных животных. Я доказал им обратное. Первый вол, получивший пулю, какое-то время неподвижно простоял с опущенной головой, только кончик хвоста подергивался. Уставив на меня налитые кровью глаза, он стоял на широко расставленных ногах, уподобившись металлической скульптуре тура, которую я где-то однажды видел.

— Топоры сюда! Топоры и тесаки! Он сейчас убежит!

— Спокойно, — ответил я. — Он вот-вот свалится. Так и случилось. Бык свалился как подкошенный и больше не шевелился. Точно так же я поступил и с остальными. Незавидная это работа — расстреливать беззащитных животных, но меня успокаивало то, что они могли погибнуть хотя бы без мучений, так ничего и не поняв.

Меня удивило, что никто не спрашивает нас, откуда и куда мы направляемся. Наверное, потому, что у меня была копча предводителя. Никто просто не осмелился задавать вопросы.

Перед отъездом мы запаслись пастырмой — сушеными полосками мяса с филейной части вола. Это мясо долго хранится и очень вкусно и полезно. Но когда я заикнулся об оплате, они заявили, что об этом не может быть и речи. Здесь это было не принято, и мы весьма дружелюбно попрощались, хотя встреча была не особенно теплой.

За час мы добрались до Дербенда, а к полудню уже были в Еникеи, на левом берегу Струмицы. Здесь немного отдохнули и поскакали дальше к Текирлыку.

Лошади устали — это и неудивительно, ведь от самого Эдирне они не отдыхали как следует. Мы медленно двигались вперед. Слева была река, а справа — холмы, плавно переходившие в плоскогорье Плачковица-Планина. Халеф слегка приуныл, что с ним случалось довольно редко. Я спросил, в чем дело, и он сказал, что у него болит грудь.

Этому должна была быть какая-то причина. Скорее всего, она крылась во вчерашних событиях: наверное, он ударился обо что-то, когда падал с голубятни. Я решил сократить сегодняшний отрезок пути.

Приехав в Текирлык, я спросил постоялый двор. Мне указали на двор, внешне не очень-то гостеприимный. Но тем не менее мы спешились, оставив лошадей под присмотром Омара, и вошли внутрь. Тут нашим взорам предстало далеко не аппетитное зрелище.

В небольшом прокуренном помещении сидело множество мужчин. Один был занят тем, что срезал кинжалом ногти на ногах. Рядом другой, державший в руках некое подобие щетки, обрабатывал то, что когда-то было штанами. Этот предмет туалета был настолько грязен, а работник действовал с таким воодушевлением, что его окружало плотное облако пыли. Напротив них сидел третий, у того между ног был зажат горшок с молоком, он рубил чеснок и кидал его в молоко. У стены, прямо на полу расположился еще один и брил пятого — городского арнаута.