Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

трагедии. Достаточно разве что отметить, что по этим же самым канонам, в рамках объективной политической целесообразности, его исчезновение, оправдав затраты и сыграв свою роль, дало старт цепи не менее целесообразных событий. Всё строго в рамках исторического детерминизма...

КТО БЫЛ НИЧЕМ...

Самолет, как известно, можно удержать от взлета одним звонком, но если уж он взял разгон, цепляться, чтобы остановить, поздно. Легкость упразднения отщепенца Костова на самом деле была обусловлена более чем объективными факторами, порожденными «великой чисткой» 1944-1945 годов, полностью скосившей старую элиту и открывшей массу социальных лифтов, причем с коренным разрывом кадровой преемственности.

Старых политиков, силовиков, финансистов («чуждых» — сразу, «колеблющихся» — по мере движения вперед) убили и посадили пусть и не всех, но выбросили с парохода истории чохом. Такого не было ни в Чехословакии, ни в Румынии, ни в Албании (где, в общем, выкидывать было некого), ни в Югославии (Тито «бывшим», если без пятен, мирволил), ни даже в Венгрии. А это породило потребность в массовом призыве новых управленцев, полностью зависящих от нового руководства. В идеале, конечно, годились товарищи, проверенные в деле или, по крайней мере, как-то помогавшие проверенным в деле.

Но и первых («хребет партии»: партизаны, подпольщики, эмигранты), и вторых («надежная опора») было не так уж много (7,7 процента и 8,1 процента от числа партийцев соответственно), — и, следовательно, поскольку в партию-победительницу желающие валили валом, заполняя вакансии, ставку приходилось делать на «людей 10 сентября», то есть, как писал тов. Костов, на «молодых, преданных людей, пусть и не особенно подготовленных» (что, к слову, еще очень мягко сказано, учитывая, что 52 процента «новых красных» и читать-то не умели). Правда, полную безграмотность компенсировала полная же исполнительность, ставшая своего рода критерием. Типа, делает, что велят, без вопросов — «здоровый кадр», высказывает сомнения — «чужой».

Короче говоря, налицо была кадровая революция, в рамках которой партбилет БКП гарантировал старт карьеры, а разбирались, годен или нет, уже потом, по ходу дела. Желающих стать «городскими» — при портфелях, кабинетах или револьверах — было много. Но и, поскольку для создания, как указывал тов. Червенков, «действительно нового типа государственной организации» («на низах» и в среднем звене — в местных органах власти, судах, силовых структурах) кадров тоже нужно было много, желающих брали, и аппарат разбухал.

«При фашистском режиме, — писала газета "Свободен народ”, когда писать еще дозволялось, — на софийских перекрестках стояло по одному полицейскому. Теперь народная демократия, и их обыкновенно по два, а в некоторые часы и по паре на каждом углу. Их теперь в десять раз больше. Но разве в полицейщине заключается новая демократическая Болгария?»

Естественно, в такой ситуации неизбежна была грызня. Причем даже не такая, как в эмпиреях, где «зарубежные» вожди волками смотрели на «внутренних», а партизанские воеводы — на шефов подполья, — а куда более жестокая. Поскольку как бы много ни было вакансий, претендентов всё равно было больше, и заняв местечко, его приходилось удерживать, постоянно отбиваясь от желающих обвинить в «безграмотности» и спихнуть и параллельно подсиживая и обвиняя в «безграмотности» тех, кому свезло прорваться повыше — туда, где потеплее.

На реальную работу в такой ситуации ни времени, ни сил, ни даже желания не хватало, и в итоге дошло до того, что 31 января 1948 года Михаилу Бодрову, послу СССР, пришлось докладывать в Москву: «Успехи БРП(к) породили, особенно на местах, головокружение, излишнюю самоуверенность и беспечность. [...] Партия не сумела освоить организационно и идейно-политически такую огромную массу новых членов. [...] Состояние кадров таково, что коммунист подчас не только не в состоянии повлиять на беспартийного крестьянина, но зачастую и сам не понимает цели и задачи своей партии».

Естественно, Москву это сердило. Ей не нравилось, что «до 9 сентября 1944 года компартия была одной из самых популярных в народе. Сейчас ее больше всех ругают. Она находится в ссоре с народом», и еще больше не нравились «разговоры о том, что социалистическая система, применяемая в Советском Союзе, а теперь и в Болгарии, выгодна для государства, но не для трудящегося населения». Так что Кремль делал втыки, и чем дальше, тем более жесткие, — и София реагировала, причем не только потому, что Москва была недовольна, но и просто стремясь хоть как-то наладить управление государством и его экономикой.

Поэтому летом 1948-го решили «ослабить зажим». Прошли конференции, направленные на то, чтобы «выслушать мнение актива», и под присмотром столичных кураторов недовольные «впервые, хотя и в робкой форме» заговорили о запретном. Например, о «личном интересе в ущерб общественному и государственному», о «болезненном восприятии критики», о самодурстве, невежестве, показухе и прочих неприятных вещах, из-за которых в партию перестали идти рабочие и крестьяне, зато просачиваются бойкие болтуны из «бывших».

А выслушав «актив», об опасности «засорения партии чуждыми, карьеристскими и прочими нежелательными элементами» заговорили и «на верхах», ставя задачу «улучшить систему партийного обучения», — но, раз в ряды прокрались и черные кобели, которых добела не отмыть, речь шла и о чистках тоже. Сам тов. Димитров, добрый и мягкий, сравнил чистки с «надрезами по здоровому телу, чтобы без остатка удалить гниль». Ну и чистили. Сперва — от случая к случаю. Но уж когда грянула «трайчокостовщина», всем сразу стало понятно, кто виноват и что делать, — и на повестку дня встали поиски «врага с партийным билетом»...

ГЕНЕРАЛ И ЕГО АРМИЯ

А между тем 23 января 1950 года, совсем чуть-чуть пережив отщепенца Костова, почил в Бозе уже мало что под конец соображавший тов. Коларов, и премьером (с полного одобрения Москвы) стал секретарь ЦК тов. Червенков — как честно заслуживший. А позже, в ноябре, когда партия восстановила пост генерального секретаря, он превратился из «первого среди равных» в ясно солнышко.

Этому, конечно, не все были так уж рады: на низком старте, ожидая смерти тов. Коларова, стояли фигуры, в партийной иерархии куда более крупные, — но оспаривать волю Москвы не посмел никто. Однако и особо всерьез новую метлу не воспринимали. Ибо оснований не имелось. Ну стаж длинный — так у многих длиннее. Ну был когда-то славным боевиком, бегал, стрелял — так это когда было, да и много славных рядовых... Ну зять тов. Димитрова — так пусть в мавзолей цветы носит, и хватит с него.

Однако тов. Червенков вовсе не хотел быть свадебным генералом. Не слишком умный, бестактный, но хваткий, решительный, с огромным самомнением и напористый, он желал не царствовать, а править («Власть — сладкая отрава», —