VIP значит вампир. (Трилогия) - Юлия Набокова

— В таком случае, — скучным голосом сказал он, — мы вынуждены зачитать вам список рисков, связанных с проведением ментального допроса.

Он взял верхний лист бумаги со стопки, которая лежала на столе перед ним, и начал:

— Ментальный допрос — воздействие высокого риска. В ходе ментального допроса возможно развитие психических расстройств, неврозов, психозов, неврастении, панических атак, фобий…

Если говорить коротко, самыми безобидными из списка были депрессия и бессонница. Я, поежившись, скосила глаза на Вацлава. Тот с непроницаемым видом смотрел на тени на стене, и на лице его не дрогнул ни один мускул. Не сбрендил же он, приободрилась я, и меня, надеюсь, эта беда обойдет. В конце концов, с тех пор как я приехала в Париж, у меня было столько шансов тронуться умом, что мое психическое здоровье все–таки внушает оптимизм на будущее. Которого у меня нет. Потому что если я не тронусь рассудком, то, с большой вероятностью, получу смертный приговор в результате выяснения некоторых подробностей моего недавнего прошлого.

Ипполит многозначительно кашлянул и задал вопрос, который, судя по всему, произносил не впервые:

— Вы по–прежнему согласны на процедуру?

— Да, — кивнула я. — Не терпится начать.

— Что ж, — Ипполит неприязненно взглянул на меня, — присаживайтесь.

И указал на три кресла перед столом. Центральное из них, предназначавшееся для меня, было повернуто лицом к старейшинам. Два других стояли перпендикулярно по бокам, так, чтобы сидевшим в них Вацлаву и Андрею был виден мой изящный профиль.

Кресло, которому отводилась роль пыточного, оказалось на удивление мягким и удобным. Век бы сидела. Но затянувшаяся пауза начинала меня раздражать. Старейшины сурово таращились на меня, но допрос все не начинался. Я уже исподтишка косилась то на Вацлава, то на Андрея. А вдруг допрос уже идет, они вовсю копаются в моих мозгах, а я ничего не чувствую? Но нет. Они просто ждали. Вацлав — напряженно стиснув подлокотник кресла, так что побелели костяшки. Андрей — нетерпеливо барабаня пальцами по колену.

— Ну и чего мы ждем? — не выдержала я.

— Мы ждем четвертого старейшину, — сухо пояснил Эмиль.

Я невольно укорила Вероник. Могла бы в такой день быть пунктуальнее. Ожидание ужаса страшнее, чем сам ужас. А мне уже с трудом удается сдерживать нервную дрожь. Хотя что взять с Вероник? Наверняка она пытается выбрать платье, соответствующее случаю, или зависла перед зеркалом, не зная, помаде какого цвета отдать предпочтение. А может, у «Шанель» сегодня началась распродажа?

— Вероник что, решила прошвырнуться по бутикам? — нервно вырвалось у меня.

— А при чем здесь Вероник? — надменно спросил Ипполит.

— Но ведь мы ждем четвертого старейшину, — растерялась я.

— Именно так, — повел подбородком Ипполит. — Но Вероник Нуар ею больше не является.

Я пораженно взглянула на него. Что он такое говорит?

— Вероник Нуар отстранена от дел, так как ее легкомысленное поручительство за вас обернулось трагической гибелью Элен Громов.

Оглушенная этим известием, я поникла. Щеки заполыхали от чувства вины. Я подвела Вероник, ее исключили из старейшин. Но если не ее, тогда кого же мы ждем?

Дверь распахнулась с таким грохотом, что чуть не слетела с петель. В комнату ворвался отец Лены.

— Прошу простить меня за опоздание, — прерывисто сказал он, на ходу расстегивая пальто. — Я отдавал распоряжения по поводу похорон дочери.

Он рванул шарф на шее с такой силой, как будто тот душил его.

— Мы понимаем, Василь, — с сочувствием кивнул Эмиль и указал на свободный стул рядом с собой. — Садитесь.

— На каком основании… — начал Вацлав, поднимаясь из кресла, но ответ Пьера упал ему на плечи, усадив обратно.

— Василь Громов избран в Совет старейшин согласно правилам нашего Клуба минувшей ночью.

Отец Лены занял свое место среди старейшин и поднял глаза на меня. Его потемневший от ненависти и горя взгляд впился в меня уколом общего наркоза, от которого мигом онемели руки и ноги.

— Не бойся, — успокаивающе шепнул Вацлав, — он всего лишь наблюдатель.

— Что ж, раз все в сборе, — Пьер обвел взором присутствующих, — приступим.

Он поднялся с места, взял в руки графин с водой, стоявший в центре стола, и до краев наполнил хрустальный бокал. Только сейчас я заметила, что других бокалов на столе нет. Значи, это не вода, а что–то другое?

Пьер поставил бокал на край стола и велел мне:

— Выпейте.

Я растерянно оглянулась на Вацлава. Он, бледный и вытянувшийся, как стрела, коротко кивнул.

— Это часть процедуры, — снизошел до пояснения Пьер. — Это для того, чтобы вы не сопротивлялись и не закрывали свои мысли.

Я поднялась с места, взяла бокал и поднесла его к губам. В нос ударил запах спирта.

— Но это же… водка? — в изумлении спросила я.

— У нас нет времени, чтобы поить вас шампанским, — ядовито процедил Ипполит. — К тому же можете считать это знаком уважения к вашей стране.

Ага, значит, никакой магии и сыворотки правды. Что у трезвого в голове, то у пьяного на языке. А что у пьяного на языке, то и при ментальном допросе обнаружить легко. К тому же учитывая, что за свои двадцать три года водки я не удосужилась отведать ни разу, развезти меня должно капитально.

Мое замешательство Ипполит расценил по–своему.

— Быть может, желаете сделать чистосердечное признание? — Он с гадкой улыбкой придвинул ко мне листок на краю стола.

Я отчаянно мотнула головой и влила в себя содержимое бокала. Желудок скрутило судорогой, как в первый раз, когда Вацлав заставил меня попробовать кровь. Перед глазами поплыло. Тени от свечей, стелившиеся по полу, внезапно оскалились страшной пастью химеры, я пошатнулась и рухнула в кресло. Хрустальный бокал выскользнул из руки и рассыпался колокольчиками по полу. Не сомневаюсь, химера жадно поглотила его звон.

— Жанна, — колоколом прогудел в ушах голос Пьера, — посмотрите на меня.

Противиться ему было невозможно, я подняла голову, встретилась взглядом со старейшиной, и перед глазами как будто выключили свет.

— Она ваша, — пропел колокол, — приступайте.

Кресло подо мной исчезло, и я рухнула в пропасть.

Чернота была повсюду. Она черноземом стелилась под ноги, чернилами заливала глаза, шершавым саваном пеленала руки, вулканическим песком забивала губы, беззвездной бездной разверзалась вокруг.

Это было странно, непонятно, но совсем не больно. До тех пор, пока чернота не закружилась черным смерчем, захватив меня в самый эпицентр, и паника не нахлынула на меня девятибалльной волной, не давая выплыть, погружая в пучину ужаса. Я закричала — громко, страшно, отчаянно. И в тот же миг смерч рассыпался черным песком, а вокруг меня повсюду с хлопками, прорывая темноту, стали открываться многочисленные двери. Я метнулась к первой, желая укрыться за ней, но даже не успела ступить за порог — ко мне с заливистым лаем кинулась дворовая собака, та самая, с разорванным ухом и злобно горящими глазами, которая так сильно напугала меня в детстве. Я бросилась наутек мимо распахнутых дверей, за которыми что–то зловеще ухало, злобно вопило и пугающе стонало, а собака неслась за мной по пятам, продолжая лаять. Я вбегала в раскрытые двери, и сердце еще больше заходилось от ужаса: там меня поджидали то чудовища из фильмов ужасов, то ожившие персонажи моих кошмаров. За одной из дверей оказалось кладбище с ожившими мертвецами, за другой — тупик в центре Москвы, куда меня загнала одетая в черный плащ и маску Нэнси, за третьей — туалетная комната в клубе «Аперитив» с телом несчастной циркачки Мэй, которую я обнаружила первой, за четвертой — Инесса, замахивающаяся на меня шприцем со смертельной инъекцией, за пятой — непроглядная ночь в парке Замка Сов, и я бегу по проваливающемуся снегу, падаю и вижу мертвое лицо незнакомого мужчины и разбитый фотоаппарат… И сердце колотится от страха точно так же, как тогда, когда я нашла мертвую Мэй.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});