Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

Порк еще накануне вырыл могилу рядом с могилой Эллин и сейчас застыл с лопатой в руке возле горы влажной красной глины, которую ему предстояло скоро сбросить назад в могилу. Скарлетт стояла чуть позади него в пятнистой тени сучковатого низкорослого кедра, обрызганная горячим солнцем июньского утра, и старалась не глядеть на разверстую красную яму. Вот на дорожке, ведущей от дома, показались Джим Тарлтон, маленький Хью Манро, Алекс Фонтейн и младший внук старика Макра – они несли гроб с телом Джералда на двух дубовых досках и двигались медленно и неуклюжие. За ними на почтительном расстоянии беспорядочной толпой следовали соседи и друзья, плохо одетые, молчаливые. Когда они вышли на залитую солнцем дорожку, пересекавшую огород, Порк опустил голову на ручку лопаты и разрыдался, и Скарлетт, поглядев на него просто так, без любопытства, вдруг с удивлением обнаружила, что в завитках у него на затылке, таких угольно-черных всего несколько месяцев тому назад, когда она уезжала в Атланту, появилась седина.

Она устало поблагодарила бога за то, что выплакала все слезы накануне и теперь может держаться прямо, с сухими глазами. Ее бесконечно раздражали рыдания Сьюлин, которая стояла сзади, за ее спиной; Скарлетт сжала кулаки – так бы развернулась и смазала по этому распухшему лицу. Ведь это же она, Сью, – преднамеренно или непреднамеренно, – свела в могилу отца, и ей следовало бы приличия ради держать себя в руках в присутствии возмущенных соседей. Ни один человек ни слова не сказал ей в то утро, ни один с сочувствием не поглядел на нее. Они, молча целовали Скарлетт, пожимали ей руку, шептали теплые слова Кэррин и даже Порку и смотрели сквозь Сьюлин, словно ее и не было.

По их мнению, она не просто довела до гибели своего отца. Она пыталась заставить его предать Юг. Тем самым, в глазах этой мрачной, тесно спаянной группы, она как бы предала их всех, обесчестила. Она прорубила брешь в монолите, каким было для всего окружающего мира это графство. Своей попыткой получить деньги у правительства янки она поставила себя в один ряд с «саквояжниками» и подлипалами, врагами куда более ненавистными, чем в свое время солдаты-янки. Она, женщина из старой, преданной Конфедерации семьи, – семьи плантатора, пошла на поклон к врагу и тем самым навлекла позор на каждую семью в графстве.

Все, кто был на похоронах, невзирая на горе, кипели от возмущения, а особенно трое: старик Макра, приятель Джералда еще с тех времен, когда тот перебрался сюда из Саванны; бабуля Фонтейн, которая любила Джералда, потому что он был мужем Эллин, и миссис Тарлтон, которая дружила с ним больше, чем с кем-либо из своих соседей, потому что, как она частенько говорила, он единственный во всем графстве способен отличить жеребца от мерина.

При виде свирепых лиц этой тройки в затененной гостиной, где лежал Джералд, Эшли и Уиллу стало не по себе, и они поспешили удалиться в кабинет Эллин, чтобы посоветоваться.

– Кто-то из них непременно скажет что-нибудь про Сьюлин, – заявил Уилл и перекусил пополам свою соломинку. – Они считают, что это будет только справедливо – сказать свое слово. Может, оно и так. Не мне судить. Но, Эшли, правы они или нет, нам ведь придется им ответить, раз мы члены одной семьи, и тогда пойдет свара. Со стариком Макра никто не совладает, потому что он глухой как столб и ничего не слышит, даже когда ему кричишь на ухо. И вы знаете, что на всем белом свете нет человека, который мог бы помешать бабуле Фонтейн выложить то, что у нее на уме. Ну, а миссис Тарлтон – вы видели, как она закатывает свои рыжие глаза всякий раз, когда смотрит на Сьюлин? Она уже навострила уши и ждет не дождется удобной минуты. Если они что скажут, нам придется с ними схлестнуться, а у нас в Таре и без ссор с соседями хватает забот.

Эшли мучительно вздохнул. Он знал нрав своих соседей лучше Уилла и помнил, что до войны добрая половина ссор и даже выстрелов возникала из-за существовавшей в округе привычки сказать несколько слов над гробом соседа, отбывшего в мир иной. Как правило, это были панегирики, но случалось и другое. Иной раз в речах, произносимых с величайшим уважением, исстрадавшиеся родственники покойного усматривали нечто совсем иное, и не успевали последние лопаты земли упасть на гроб, как начиналась свара.

Из-за отсутствия священника отпевать покойного предстояло Эшли, который решил провести службу с помощью молитвенника Кэррин, ибо методистские и баптистские священники Джонсборо и Фейетвилла тактично отказались приехать. Кэррин, будучи куда более истой католичкой, чем ее сестры, ужасно расстроилась из-за того, что Скарлетт не подумала о том, чтобы привезти с собой священника из Атланты, – успокоилась она лишь, когда ей сказали, что священник, который приедет венчать Уилла и Сьюлин, может прочесть молитвы и на могиле Джералда. Это она, решительно восстав против приглашения кого-либо из протестантских священников, живших по соседству, попросила Эшли отслужить службу и отметила в своем молитвеннике то, что следовало прочесть. Эшли стоял, облокотясь на старый секретер; он понимал, что предотвращать свару придется ему, а зная горячий нрав обитателей округи, просто не мог придумать, как быть.

– Не помешать нам этому, Уилл, – сказал он, ероша свои светлые волосы. – Не могу же я пристукнуть бабулю Фонтейн или старика Макра и не могу зажать рот миссис Тарлтон. А уж они непременно скажут, что Сьюлин убийца и предательница и если бы не она, мистер О'Хара был бы жив. Черт бы подрал этот обычай произносить речи над покойником! Дикость какая-то.

– Послушайте, Эшли, – медленно произнес Уилл. – Я ведь вовсе не требую, чтоб никто слова не сказал про Сьюлин, что бы там ни думали. Предоставьте все мне. Когда вы прочтете что надо и произнесете молитвы, вы спросите: «Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать?» – и посмотрите на меня, чтобы я мог выступить первым.

А Скарлетт, наблюдавшей за тем, с каким трудом несут гроб по узкой тропинке, и в голову не приходило, что после похорон может вспыхнуть свара. На сердце у нее лежала свинцовая тяжесть: она думала о том, что, хороня Джералда, хоронит последнее звено в цепи, связывавшей ее с былыми, безоблачно счастливыми днями легкой, беззаботной жизни.

Наконец носильщики опустили гроб у могилы и встали рядом, сжимая и разжимая затекшие пальцы. Эшли, Мелани и Уилл прошли друг за другом в ограду и встали подле дочерей О'Хара. За ними стояли ближайшие соседи – все, кто мог протиснуться, а все прочие остались снаружи, за кирпичной стеной. Скарлетт впервые видела их всех и была удивлена и тронута тем, что собралось так много народу. До чего же милые люди – все приехали, хотя лошадей почти ни у кого нет. А стояло у гроба человек пятьдесят – шестьдесят, причем иные прибыли издалека – и как только они успели узнать и вовремя приехать! Тут были целые семьи из Джонсборо, Фейетвилла и Лавджоя вместе со слугами-неграми. Было много мелких фермеров из-за реки, и какие-то «недоумки»[21] из лесной глуши, и обитатели болотистой низины. Болотные жители были все гиганты, худые, бородатые, в домотканых одеждах и в енотовых шапках, с ружьем, прижатым к боку, с табачной жвачкой за щекой. С ними приехали их женщины – они стояли, глубоко увязнув босыми ногами в мягкой красной земле, оттопырив нижнюю губу, за которой лежал кусок жвачки. Из-под оборок чепцов выглядывали худые, малярийные, но чисто вымытые лица; тщательно наглаженные ситцевые платья блестели от крахмала.

Все ближайшие соседи явились в полном составе. Бабуля Фонтейн, высохшая, сморщенная, желтая, похожая на старую рябую птицу, стояла, опираясь на палку; за ней стояли Салли Манро-Фонтейн и Молодая Хозяйка Фонтейн. Они тщетно пытались шепотом уговорить старуху сесть на кирпичную стену и даже упорно тянули ее за юбки, но все напрасно. Мужа бабули Фонтейн, старого доктора, с ними уже не было. Он умер два месяца тому назад, и лукавый живой блеск в ее старых глазах потух. Кэтлин Калверт-Хилтон стояла одна – а как же иначе: ведь ее муж способствовал этой трагедии; выцветший чепец скрывал ее склоненное лицо. Скарлетт с изумлением увидела, что ее перкалевое платье – все в жирных пятнах, а руки – грязные и в веснушках. Даже под ногтями у нее была чернота. Да, в Кэтлин ничего не осталось от ее благородных предков. Она выглядела как самый настоящий «недоумок» – и даже хуже. Как белая рвань без роду без племени, неопрятная, никудышная.

«Этак она скоро и табак начнет нюхать, если уже не нюхает, – в ужасе подумала Скарлетт. – Великий боже! Какое падение!»

Она вздрогнула и отвела взгляд от Кэтлин, поняв, сколь не глубока пропасть, отделяющая людей благородных от бедняков.

«А ведь и я такая же – только у меня побольше практической сметки», – подумала она и почувствовала прилив гордости, вспомнив, что после поражения они с Кэтлин начинали одинаково – обе могли рассчитывать лишь на свои руки да на голову.