Бита за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

— Будет лучше, если люди увидят, что ты делаешь это по собственной инициативе, — пояснил он свой отказ.

Все еще озадаченный поведением родственника, Помпей Руф разгуливал повсюду, очень дружелюбно приветствуемый каждым встречным — от центуриона до рядового. Мнением младшего консула интересовались по любому поводу, чем он был весьма польщен. Однако Помпей Руф оказался достаточно разумным, чтобы держать свои наиболее опасные мысли при себе, по крайней мере до тех пор, пока не уедет Помпей Страбон и командование не перейдет к Помпею Руфу не на словах, а фактически. Руф был поражен полным отсутствием гигиены и вопиющим антисанитарным состоянием лагеря. Помойные ямы и отхожие места были переполнены и находились слишком близко от тех мест, откуда люди брали питьевую воду. «Как это типично, — думал Помпей Руф. — Когда эти равнинные жители решают, что место достаточно ими загажено, то просто встают и переходят на новое».

Когда младший консул увидел большую группу солдат, идущих ему навстречу, то не испытал ни страха, ни дурного предчувствия, поскольку все они улыбались и, казалось, были страшно рады встрече. Помпей Руф даже воспрял духом. Возможно, ему удастся растолковать им свои соображения о лагерной гигиене. Поэтому когда они приблизились вплотную, он дружелюбно улыбнулся — и едва почувствовал, как лезвие первого меча рассекло его одежду, вонзилось между двумя ребрами и застряло там. Посыпались удары, быстрые и многочисленные. Помпей Руф не успел и крикнуть — он даже не успел вспомнить о мышах и изъеденных ими сандалиях. Он был мертв прежде, чем упал на землю. А его убийцы тотчас исчезли.

— Что за скверное дело! — обратился Помпей Страбон к своему сыну, поднимаясь с колен. — Мертв как камень, бедняга. Его ударили не меньше тридцати раз. Да, все мы смертны. Но хорошая чистая смерть от меча должна настигать именно хорошего человека.

— Но кто? — спросил один из юношей, поскольку Помпей-младший ничего не ответил.

— Очевидно, солдаты, — ответил Помпей Страбон. — Думаю, они не желали смены полководца. Я что-то слышал об этом от Дамасиппа, но не воспринял всерьез.

— Что ты будешь делать, отец? — спросил наконец Помпей-младший.

— Отправлю его обратно в Рим.

— Но это же незаконно! Убитых на войне полагается хоронить на месте.

— Война окончена, а убитый является консулом, — терпеливо объяснил отец. — Полагаю, Сенату хотелось бы увидеть его тело. Сын мой, займись приготовлениями, а Дамасипп будет эскортировать тело.

Все было проделано с максимальной быстротой. Помпей Страбон послал курьера на общее собрание Сената, а затем доставил тело Квинта Помпея Руфа в Гостилиеву курию. Никакие объяснения не предусматривались, кроме тех, которые Дамассип должен был передать лично. Таким образом, все свелось только к сообщению о том, что армия Помпея Страбона не пожелала иметь другого командира. Сенату было вручено послание. Гней Помпей Страбон скромно спрашивал: его преемник мертв — должен ли он, Помпей Страбон, понимать это так, что сохраняет свое командование на севере?

Сулла, уединившись, читал письмо, присланное ему лично от Помпея Страбона:

Ну, Луций Корнелий, не правда ли, печальное дело? Боюсь, никто из моей армии не скажет, кто именно сделал это. А я не могу наказывать четыре славных легиона за то, что совершили тридцать или сорок человек. Мои центурионы сбиты с толку. Остается еще мой сын, который находится в прекрасных отношениях с рядовыми, а потому лучше всех бывает осведомлен о происходящем. Но в целом это, безусловно, моя вина. Я раньше и не представлял себе, насколько сильно любят меня мои люди. Кроме того, Квинт Помпей был пиценом. Я не думал, что они хоть немного его знали.

В любом случае я надеюсь, что Сенат во всем разберется и сохранит за мной верховное командование на севере. Если мои люди не одобрили пицена, они тем более не одобрят никого чужого, не так ли? Мы, северяне, немного грубы.

Я хотел бы пожелать тебе успеха во всех твоих делах, Луций Корнелий. Ты блестяще пользуешься испытанными методами, но делаешь это крайне своеобразно. У тебя есть чему поучиться. Знай: ты можешь рассчитывать на мою полную поддержку, и не стесняйся давать мне знать, чем еще я могу быть тебе полезен.

Сулла засмеялся и сжег письмо, содержавшее одно из немногих ободряющих известий, которые он получил за последнее время. То, что Рим не будет обрадован новым законодательством, Сулла знал наверняка; особенно это касалось плебейского собрания, в которое недавно были избраны десять новых членов. Каждый из них был противником Суллы и поддерживал Сульпиция; среди них были Гай Милоний, Гай Папирий Карбон Арвина, Публий Магий, Марк Вергилий, Марк Марий Гратидиан (усыновленный племянник Гая Мария) и ни кто иной, как Квинт Серторий. Когда Сулла узнал, что Серторий выставил свою кандидатуру, то послал предостеречь его, чтобы тот не делал этого, если желает себе добра. Но Серторий решил проигнорировать предупреждение, спокойно заявив, что в нынешние времена для государства уже не имеет особого значения, кто будет избран народным трибуном.

Получив этот тревожный сигнал, Сулла понял, что должен обеспечить избрание крайне консервативных курульных магистратов — обоих консулов и шести преторов, — которые должны будут стать горячими сторонниками законов Корнелия. С квесторами трудностей не возникало. Все они были или восстановленными в правах сенаторами, или молодыми людьми из сенаторских фамилий, так что на них можно было положиться: они в любом случае поддержат власть Сената. Кстати, среди них оказался и Луций Лициний Лукулл, фактически второй по рангу человек в команде Суллы.

Разумеется, одним из кандидатов в консулы должен был стать собственный племянник Суллы Луций Ноний, который до этого два года был претором. Ноний не пойдет против дяди, если будет избран. К сожалению, он был ничем не примечательным человеком, а потому не мог рассчитывать на восторги избирателей. Его выдвижение в кандидаты произошло благодаря матери — сестре Луция Корнелия Суллы, о которой сам Сулла почти забыл. Его сестра Корнелия время от времени приезжала в Рим, однако Сулла никогда не испытывал желания повидаться с ней. Теперь все изменилось. Счастливая Далматика ни минуты не сидела на месте. Она торопилась сделать для Суллы все, что должна делать гостеприимная и терпеливая жена выдающегося политика. Именно Далматика окружала вниманием его сестру и унылого Луция Нония, надеясь, что тот вскоре сделается консулом.

Два других кандидата в консулы были более привлекательны. Бывший легат Помпея Страбона, Гней Октавий Рузон, определенно был сторонником Суллы. Кроме того, у него, вероятно, имелись указания от Помпея Сервилия Ватии — этот Сервилий происходил из плебейской семьи, но то была прекрасная, старинная плебейская семья. О нем хорошо отзывались представители первого класса. К тому же он имел внушительный список военных заслуг, что высоко ценилось избирателями.

Имелся и еще один кандидат, и он-то беспокоил Суллу больше всего. Особенно потому, что был выдвинут именно первым классом и слыл рьяным поборником сенаторских привилегий и прерогатив всадников. Его звали Луций Корнелий Цинна. Он был патрицием из одного рода с Суллой; его супруга носила имя Анния; он имел блестящий послужной список и был хорошо известен как оратор и адвокат. Но Сулла знал, что Цинна определенным образом связан с Гаем Марием. Вероятно даже, что Марий просто-напросто купил его. Как и у многих других сенаторов, несколько месяцев назад финансовое положение Цинны было весьма шатким. Однако когда сенаторов одного за другим начали изгонять за долги, у Цинны вдруг обнаружился очень пухлый кошелек. «Да, конечно, куплен», — мрачно думал Сулла. Как все-таки умен Гай Марий! Разумеется, все было сделано через Гая Мария-младшего — как и в случае убийства консула Катона. В прежние времена Сулла усомнился бы в том, что Цинну можно купить. Корнелий Цинна не производил подобного впечатления — и это была одна из причин, по которой избиратели из первого класса выдвинули именно его. Но теперь, когда времена настали тяжелые и всеобщий развал прямо на глазах принимал угрожающие размеры, многие из высокопринципиальных людей стали позволять себе быть купленными. Особенно если такой высокопринципиальный человек полагал, что изменение его статуса не поведет к изменению его принципов.

Да, Суллу беспокоили куриатные выборы. И, как будто одной заботы мало, армии надоело оккупировать Рим. Сулла, разумеется, знал об этом. Солдаты хотели идти на Восток — воевать против Митридата. Они не понимали, почему их полководец так засиделся в Риме. Начало также ощущаться возрастающее сопротивление населения дальнейшему пребыванию легионов в городе — и не столько потому, что сократилось количество продуктов, свободных постелей и незанятых женщин, сколько потому, что те, кто никогда не мирился с присутствием солдат, теперь осмеливались мстить. Например, кто-то упорно выливал содержимое ночных горшков из окон на злополучные солдатские головы.