На крючке - Эмили Макинтайер

шкаф разрушен, кучи нарядов устилают пол. Я стону, глядя на эти кучи. Как можно владеть миллионом предметов одежды и не иметь ни одной единственной вещи, которую можно было бы надеть?

Нервы бегут по позвоночнику, когда я смотрю на часы и понимаю, что у меня есть полчаса до встречи с Джеймсом в «Ванильном стручке».

Блин.

Я могла бы попросить его забрать меня отсюда, но от одной мысли, что он увидит, где я живу, у меня сводит живот. Если он увидит особняк, он будет удивляться, как я живу в нем, а учитывая, что он первый человек в моей жизни, которому я нравлюсь такой, какая я есть, а не такой, каким является мой отец, я надеюсь избегать этого как можно дольше.

Множество мужчин пытались проложить себе путь в мое сердце, и все они улыбались с какой-то целью. Их взгляды были милыми, но это был лишь вопрос времени, когда их глаза загорятся для моего отца так, как они никогда не загорались для меня. Не то чтобы я влюблялась в них сама. В юном возрасте — точнее, в шесть лет — я поняла, что людей больше интересует, как я могу послужить их благополучию, а не их забота о моем. Даже дети понимают, что такое одиночество, и когда умерла моя мать, все, на кого я так полагалась, от меня отвернулись. Как будто я была проблемой. Как будто мое горе было слишком тяжелым бременем для них.

И, возможно, именно поэтому меня так тянет к Джеймсу. Потому что впервые в моей жизни есть кто-то, кто хочет меня ради меня, а не ради всего остального дерьма, которое приходит вместе со мной.

Вздохнув, я останавливаюсь на черном платье, достаточно облегающем, чтобы продемонстрировать мои изгибы, но достаточно простом, чтобы не казалось, что я слишком стараюсь, и закончиваю собираться, прежде чем спуститься по лестнице.

Джон сидит в семейной комнате, сто частей модели самолета в разобранном виде занимают весь журнальный столик. Я опускаюсь в кресло напротив него.

Он поднимает взгляд, его глаза расширяются, когда он рассматривает меня.

— Ты хорошо выглядишь. Большое свидание?

Я улыбаюсь, в моей груди теплеет от его комплимента.

— Спасибо, да, вообще-то… у меня действительно свидание.

— Круто, — он улыбается. — Я собираюсь начать заниматься домашним обучением.

Его слова ударяют по моим внутренностям, заставляя мою грудь тяжелеть от нерешительности. Я не рассказала ему о школе-интернате. Мне кажется неправильным знать и не говорить ему, но папа сказал, что он вернется домой. Он должен увидеть выражение лица Джона, когда тот поймет, что его отправляют.

Я оглядываюсь вокруг, отмечая готовые модели самолетов, расставленные в разных местах. Это то, чем всегда увлекался Джон, но с тех пор, как мы переехали, он мог бы заполнить ими весь дом.

— Как ты со всем справляешься? — спрашиваю я.

Он наклоняет голову, направив суженые глаза на кусочки, которые он склеивает.

— Расплывчатый вопрос, Венди.

— Я имею в виду… всё. Типа, переезд и все такое? Ты в порядке?

Он пожимает плечами

— Я в порядке. Предпочитаю так, вообще-то. Если бы я мог остаться здесь, в этом доме, навсегда и никогда больше не уезжать, я бы не расстроился.

Чувство вины прокладывает себе путь через меня, плотно обхватывая, пока не лопается. Может быть, еще есть время отговорить папу от этой дурацкой идеи с интернатом. Но опять же, насколько полезно для здоровья ребенка в его возрасте сидеть целыми днями в доме, где компанию ему составляет только старшая сестра?

Он потирает нос.

— Серьезно, Венди. Я в порядке. Ты слишком много беспокоишься.

Я ухмыляюсь.

— Кто-то должен.

— Иди, наслаждайся своим свиданием, — он отмахивается от меня.

Я жую внутреннюю сторону щеки, мои пальцы крутятся на коленях.

— Может быть, я могу отменить свидание, и мы могли бы потусоваться вместо этого?

Взгляд Джона наконец покидает самолет, его глаза расширяются, когда он смотрит на меня.

Я тяжело вздохнула.

— Ладно, но ты не должен выглядеть таким убитым этой мыслью.

Он улыбается на это, ямочки на его щеках заставляют мое сердце болеть от того, насколько они похожи на ямочки нашей матери.

— Хорошо. Увидимся позже, я думаю, — я встаю, чтобы уйти.

— Не делай ничего такого, чего бы не сделал я.

Мои глаза сужаются.

— Ты ничего не делаешь.

Он хихикает.

— Вот именно.

На полсекунды я все равно думаю об отмене встречи с Джеймсом. Он пугающий — всепоглощающий в том смысле, что заставляет ваши внутренности трепетать, а разум затуманиваться. Но как только эта мысль приходит мне в голову, я отбрасываю ее в сторону, зная, что не сделаю этого.

Внимание Джеймса — это уголек, мерцающий в моем сердце и освещающий все на своем пути. И в самых темных уголках моего сознания я надеюсь, что если мой отец услышит, что я шляюсь с таким человеком, как Джеймс, — который немного старше и намного сильнее, — то он, наконец, вернется домой. 

По дороге в кафе мое беспокойство нарастает, как штормовая волна. Я иду к входной двери, мои липкие руки скользят по платью, я глубоко дышу, чтобы успокоить нервы.

О чем вообще я думала, соглашаясь на это?

Я специально приехала немного раньше, чтобы у меня было время, но когда я вхожу внутрь, он уже здесь, болтает с Энджи, как будто они старые друзья, его костюм идеально сидит на нем. Мне интересно, как бы он выглядел в джинсах или старой, запятнанной рубашке. Кажется, что он никогда не бывает менее чем идеально одетым.

Я обвожу взглядом кафе. Сегодня здесь многолюдно, а Джеймс еще не заметил, что я здесь. Мое сердце бьется о ребра. Идти к нему — все равно что нырять в глубокую воду, не умея плавать, но мои шаги не замедляются. Более того, я ускоряю шаг, странное чувство возбуждения заставляет меня хотеть узнать, как далеко внизу находится вода.

Энджи видит меня первой, ее глаза сверкают, когда она