Искры в камине - Николай Спицын

– Хорошо, тогда вот тебе… – она взяла из книжного шкафа несколько больших альбомов. – Посмотри пока живопись, а я мигом. Советую начать с импрессионистов…

И она выбежала на цыпочках из комнаты.

«Так вот где ты живешь, Рита… Или, как ты сказала, доживаешь? Не говори так больше никогда о себе! Доживают дряхлые старики, это не твое слово – доживаю… Ты – живи! Ходи, дыши, разговаривай, смейся… От этого многим делается хорошо, от того, что ты живешь. У людей в жизни смысл появляется… Ведь ты не задавака, хоть и красивая, очень красивая, по-настоящему красивая… Ты простая, добрая, веселая, юморная девчонка – я таких никогда не встречал за всю свою жизнь и вряд ли встречу… Да точно – не встречу! Нет больше таких. Вот все и очаровываются тобой, а ты никого не отталкиваешь, всем, даже тем, кто и ногтя твоего не стоит, все равно даешь какую-то надежду, и это очень правильно, хоть и делаешь ты это бессознательно. Ведь любовь придает смысл и самой серой, ни на что ни годной жизни, так что все верно, все правильно… Живи, Рита, слушай музыку, рисуй, ходи в музеи, читай стихи и вообще умные, полезные книги – может, кто-то научится тоже так жить, глядя на тебя, и станет на тебя похожим, станет чуточку лучше, чем был до того, как узнал тебя… Что ты читаешь, Рита, можно я посмотрю? Что должен прочесть человек, чтобы мог он с тобой разговаривать и не было тебе с ним скучно? Ремарк, Мопассан, Александр Грин… Бунин, Цветаева… И «Декамерон» у тебя есть? Читали, читали, как же… «Королева Марго»? Больше всего у Дюма я люблю этот роман… А рядом что? Михаил Булгаков… Ну-ка, ну-ка… Правильно, «Мастер и Маргарита», еще бы тебе не иметь этой книжки, ты ведь сама – Маргарита… Говорят, страшно интересная вещь, вот только жаль, нигде не достать… Я слышал, в Москве и других больших городах ее продают за бешеные деньги на черном рынке, ну что поделаешь, у нас такого нет… Но я найду, обязательно отыщу, во что бы то ни стало! Надо будет, и в Москву поеду, подумаешь, ночь в поезде…»

– А вот и чай! – вошла Рита с разрисованным алыми цветами черным подносиком. – Растворимый кофе у нас, оказывается, кончился, а обыкновенный я варить не умею… Ничего, что чай?

– Мне идти надо, правда, Рита…

– Ну вот, попьешь чаю, и тогда я тебя отпущу. Что же я, зря старалась?

Она поставила поднос на журнальный столик, придвинутый к тахте, потом выбежала из комнаты и тут же вернулась, осторожно ступая с носка на пятку, прижимая к животу полную пригоршню конфет. Высыпала их на столик, взяла чашку и уселась напротив меня на ковер, поджав ноги, как все шамаханские царицы и делают. И еще ей так, должно быть, удобнее смотреть исподлобья и улыбаться краешками губ…

– А ты очень похудел за каникулы, – заметила Рита. – У тебя сейчас прямо какое-то аскетическое выражение… Но тебе идет.

«Говори, говори еще, Рита… Хоть что-нибудь говори, мне голос твой запомнить нужно, чтобы в себе его держать долго-долго, вот этот голос, я прежде и не слышал его, в школе он совсем другой…»

– А почему бы тебе не зачесывать волосы вот так… Ой, ты знаешь, так тебе гораздо больше к лицу!.. Хочешь, я зеркало принесу?

– Нет, нет, не нужно…

«И еще это прикосновение запомнить… Эту теплую, сухую ладонь, узкую и нежную… Запомнить, потому что больше ты никогда не дотронешься до меня, не погладишь по голове…»

– Нравится тебе чай?

– Лучше не бывает…

– Ну, слава богу! Одни комплимент удалось выудить.

– Ты любишь, чтобы тебя хвалили?

– А ты разве нет?

«А за что меня можно было бы похвалить, милая Рита… Я ведь знаю себя, вижу сам – не за что. Может быть, это моя беда, но я выучился смотреть на себя со стороны и отказаться от этого уже не в силах… Это – счастье, вот так сидеть с тобой, только с тобой, пить чай, просто беседовать, видеть тебя, лицо твое, волосы твои сказочные, тяжелые, каштановые, золотую тесьму, что их стягивает, этот веселый оранжевый апельсин у тебя на майке, на который и глядеть-то неловко, и в то же время глаза трудно отвести… Дышать воздухом этой комнаты – счастье… Но я не заслуживаю, не имею права… Не заслужил я и глотка вот этого остывшего чая и не имею права, как Горшок, подарить тебе цветы… если бы я хоть что-то мог тебе дать! Если бы меня хоть покалечили из-за тебя! Но я сбежал в окно… А не смылся бы тогда, принял все, что мне грозило, – не от Горшка, от себя принес бы… не гвоздики Рита, не казенные гвоздики… Но и только. Когда я понял, что… люблю тебя… я тут же понял, что никогда не посмею в этом тебе признаться. Потому что заранее известно, что я – не тот, кто тебе нужен, а раз так… Понимаешь, мне легче отказаться, чем перенести твой отказ, а я в нем не сомневаюсь, мне смешно рассчитывать на другое, мне, такому, какой я есть… Ведь если я тебе хоть капельку интересен, так это потому, что я закрыт, и не знаешь ты, что мне совершенно нечего тебе дать, у меня мало что есть, и то – слишком серо, убого и примитивно, а ты… Просто ты человек добрый…»

– Ну мне пора! – поднялся я бодро с тахты. – Спасибо за угощение, все было очень…

– Ну почему ты так торопишься? Ведь еще рано…

– Я ведь сразу сказал тебе, меня во дворе ждет… один человек. Это он, кстати, и цветы просил тебе передать… Так что пойду я…

«Все, Рита, хватит! А то ведь чем дольше я сижу здесь, тем труднее мне с тобой распрощаться. Да и тебе завтра предстоит выслушать обо мне такое, что… Кто же первым тебе поведает мою починкинскую одиссею? Впрочем, какая разница… Ну прощай, Рита…»

– Как глупо… – сказала она. – И довольно пошло…

Я быстро вышел в прихожую и начал одеваться.

– Рита! Открой мне, пожалуйста, дверь!

Она появилась с цветами в руках, бледная, сунула мне букет и, не глядя в глаза, поджимая губы, произнесла каким-то усталым голосом:

– Передай тому, кто тебя прислал… Извини, чуть не вырвалось – у кого ты на побегушках… Передай, что я от таинственных незнакомцев ничего не принимаю.

* * *

– Ну, Юрец! Тебя только за смертью посылать! Чего ты там валандался?

– Так получилось…

– Ну как, все нормально? Взяла?

– А куда она денется… Роскошные такие цветы, да еще от тебя!

– А ты что, сказал ей…

– Да нет, нет, – успокоил я его, а может, наоборот – огорчил. – Пока что ты для нее – таинственный незнакомец. Что-то вроде графа Монте-Кристо…

– Да? – обрадовался Горшок. – Ну, а как она вообще…

– Это уж ты сам у нее узнаешь. Это уж вы, ребята, давайте без меня… Ну пока?

– Пока! Спасибо, Юрец! Ты настоящий друг, я тебе этого не забуду!

– Ты лучше вот что, Витя… Ты береги ее. Понял?

– Чего беречь?

– Не чего, а кого. Риту береги, Завьялову…

– Не понял… – открыл он рот. – Как это? Как беречь-то?

– А никак! Просто береги, и все! – крикнул я, не сдержавшись, испортив душещипательную сцену. – Ну давай топай домой, а то еще нос застудишь…

Должно быть, я здорово его огорошил. И предки Завьяловой тоже, наверное, будут огорошены, когда увидят на коврике под своей дверью рассыпанные гвоздики…

* * *

Крепкий чай, вот это как раз то, что сейчас нужно. Нахлебаться так, чтобы не спать как можно дольше, чтобы завтра целый день ходить полусонным… Тогда проще будет все перенести: и классного руководителя, и директора школы, все эти проработки, пропесочивания… Можно будет вяло пропускать все из одного уха в другое и не особенно нервничать…

Мама с отцом смотрят вместе кинокомедию по телику. Они сблизились за эти дни… Это из-за моей болезни, вспомнили время былое… Господи, да ради этого я готов годами валяться с температурой… Пусть даже меня парализует… Почему вот только не понимают они друг друга, когда жизнь идет ровно, когда не о чем беспокоиться? Странные люди…

Как мама весело хохочет! Только хорошие люди так могут, только те, кто не помнит зла, не таит обиды ни на кого… А может, все еще наладится? Нет, правда… Может, и на Савалу даже мы вот так, все вместе летом…

Да… Размечтался… Завтра такая мне будет Савала в школе… Ладно бы мне одному, это полбеды, а вот мама… Обязательно же вызовут…

– Дз-зынь! – звонок.

Кого еще нечистая сила принесла! Пол-одиннадцатого ночи… Что-нибудь с бабушкой? Она все жаловалась последнее время…

Мы выбежали открывать одновременно с отцом. У него тоже лицо было встревоженное.

Но это, слава богу, был всего лишь мой лучший друг Сережа Курилов.

– Добрый вечер! Я не слишком поздно?

– Что ты, Сергей! – сказал отец.

– Заходи, заходи, Сережа! – пригласила мама. Она тоже прибежала. – Да ты никак с музыкой пожаловал?

– Вот, – счастливо потупился Курилов. – Папа из командировки привез.

Он погладил нежно черный дерматиновый футляр.

– Шестиструнная… Классическая…

Сережа бережно прислонил свою ношу к стене и, раздеваясь, попросил:

– Покажешь мне аккорды?

– Нашел кого просить! Я их и сам-то всего четыре знаю…