Первозимок - Михаил Касаткин

- В порядке! - выдохнула плачущая Галка.

- Молодец! Так и должно быть!

Они с Никитой всю дорогу почти бежали, держась за руки. А возле дома она более или менее пришла в себя. Остановилась возле сарая.

- Все... - сказала Галка, отнимая у Никиты руку.

- Чего ты? - спросил Никита, заметив, как ее трясет.

- Страшно немножко... в дом идти...

- Давай я с тобой побуду.

- Нет, тебе лучше не заходить!.. Тут встретимся.

Дома Галка на ощупь, чтобы не зажигать свет, подбросила несколько полешек в печь, быстро вымылась, чтобы избавиться от преследующей ее вони, и когда заварила себе малиновый чай - окошки вдруг вспыхнули ярким светом и всю избу встряхнуло от мощных, один за другим нарастающих взрывов со стороны спиртзавода...

Галка налила себе полную чашку...

Белела в темноте на углу стола эмалированная кружка, из которой пил Штольц...

В последний раз пил. Ну, что ж, ведь Галка не звала его в гости... И в свой дом не звала... Чтобы он разлучил ее с отцом, с матерью... Чтобы такие, как он, а может, и он сам жгли деревни, убивали и вешали людей, как повесили в первый день оккупации председателя сельсовета дядю Василия.

Галка неожиданно опять заплакала и добавила себе в чай ложку бабушкиного настоя, чтобы успокоиться и уснуть.

Приговор приведён в исполнение

Щуплый, с большущими серыми глазами на маленьком лице, узенькими плечиками, Евсейка Торопыгин всего и всех остерегался... Да и было отчего.

Заступиться за Евсейку с братом Павликом некому. Отец их, раненный на войне с белофиннами, промучившись несколько месяцев после войны, умер от ран. Вернее, от одного осколка, который не сумели вынуть врачи и который круглые сутки жег в отцовской груди. Хворая мать не перенесла горя, и вскоре ее захоронили рядом с отцом.

Евсейка и Павлик слышали, как, собравшись после похорон, подруги матери, тоже все одинокие, так как проводили недавно мужей на новую войну - с гитлеровцами, обсуждали судьбу сирот. Кто-то из женщин обронил: «Так или иначе надо поставить в известность милицию».

- Слыхал, собираются заявить о нас, - испуганно сказал Евсейке Павлик. - Придут, заарестуют, что тогда?

- Надо бежать! - решил старший брат. - Хата наша завалюха, чего ее стеречь? Подадимся на лесопилку.

И братья убежали в дальний конец большого села Каменки, устроили себе жилье в заброшенном, зато рубленном из смолистых сосновых бревен сарае при лесопилке.

Для своего возраста хлипкий на вид Евсейка не был слабым. С любым из сверстников мог потягаться, беря не столько силой, сколько выносливостью.

Кто мог бы, как он, укрыв Павлика захваченным из дому барахлишком, ночевать зимой в сарае почти раздетым? А напиться воды из проруби при тридцатиградусном морозе и не схватить даже насморка?.. Евсейка мог.

Одень в нехитрую Евсейкину одежду хотя бы вот толстощекого Тюльнева, которого Евсейка называл Морданом, - тот через полчаса затемпературит. А Евсейка всю зиму проходил одетый кое-как: не ждали они зимы с Павликом, не готовились к ней. И не за себя, а за брата беспокоился он. Рожденный годом позже Евсейки, Павлик был, наверное, в хворую мать. А Евсейка в отца пошел, в красноармейца.

Выходить брата - главная забота Евсейки, потому что ему самому всего на земле хватит. Самое главное, наверное, это родиться. А уж тогда... Хорошо все-таки жить на земле! Солнце есть, зелень есть, рыба в речке... Что еще человеку надо?.. Да и милиции они, как убедился Евсейка, в общем-то зря так боялись.

Обо всем этом и думал он, возвращаясь с ночной рыбалки. За спиной у него болталась увесистая снизка окуней, плотвы и красноперок с поблекшими плавниками.

Сейчас они наварят с Павликом ухи в тени заброшенного сарая, близ давно уже не работающей лесопилки, наедятся досыта, и он доспит: проведенная возле реки ночь была почти бессонной.

Война - та, прежняя - вошла в жизнь Евсейки жгучим осколком в груди отца. А новая, хоть и напугала поначалу, потом, пока шла где-то далеко, в чем-то даже помогла Евсейке и Павлику. И главным образом, потому, что люди стали заметно добрее.

Не далее как пару недель назад Евсейку зазвал к себе старик Михеич и, наделив продуктами, приказал своей невестке:

- Отбери что-нибудь у детишек своих из одежды для сирот.

Невестка помедлила. Михеич прикрикнул на нее:

- Не жадничай! Война идет. Сиротам все помогать должны...

И теперь Евсейка с Павликом были одеты, как все другие мальчишки.

Люди делились с ними хлебом, даже мясом. А Михеич велел, когда голодные, заходить, не стесняясь. Приглашали и другие. Но только Евсейка знал, что нельзя злоупотреблять человеческой добротой, и пользовался приглашениями лишь в крайних случаях.

Ему оставалось пройти мимо высоких, с резными наличниками и камышовыми крышами домов еще две улицы и свернуть к лесу, когда он невольно задержался возле единственного дома под железом, на просторном крыльце которого ухмылялся Мордан, с хрустом, аппетитно уминая сочное желто-розовое яблоко. Жадно глядевшему на Мордана Евсейке почудилось кисло-сладкое у себя во рту.

- Сколь натягал? - поинтересовался Мордан, перегибаясь через перила и стараясь заглянуть за спину Евсейки.

Евсейка приподнял удилишко, показал.

- Ничего... - заключил Мордан, вытаскивая из кармана новое яблоко и принимаясь за него.

- Белый налив?.. - зачем-то спросил Евсейка, отлично зная, что это именно и есть белый налив.

Мордан утвердительно промычал в ответ.

- Свои?..

- У нас другой сорт. Это папаня пять ящиков достал.

- Пять... - невольно повторил Евсейка.

Что такое «достать» он представлял очень смутно. Если это похоже на то, как достает пропитание он, кто же пять ящиков отдаст за здорово живешь?

Мордан почувствовал, какое впечатление на Евсейку произвело его сообщение, похвалился:

- У нас и зимой яблок - во! - Он провел ребром ладони себе по горлу.

Евсейка постарался сделать равнодушное лицо и двинулся дальше своей дорогой. Не привыкший таить зло на людей, Евсейка думал о Мордане не с обидой, а даже с некоторым сожалением: «Как это плохо, когда не можешь понять другого; и может, не от жадности Мордан не угостил яблоком, а потому, что - как говорили взрослые - сытый голодного не разумеет... Пять ящиков!.. Им бы с Павликом хоть два яблока... Но ничего! Спать после обеда не будет, пойдет в лес, наберет дичка-скороспелки».

Он хорошо знал, как и где найти в лесу малину, душистую смородину, дикие фрукты. Лес ему был знаком больше, чем Мордану собственное крыльцо!..

И они с Павликом в этот день действительно не бедствовали. Ночной улов был вполне приличным, они похлебали ухи. А потом до отвала наелись диких яблок и груш.

Чтобы сделать этот день до конца праздничным, Евсейка решил пойти к деду Михеичу, попросить немножко хлеба.

Павлик уснул, а он отправился на станцию, рядом с которой жил Михеич.

Не знал Евсейка, что тут его ждало неожиданное приключение.

Он шел по платформе, когда его вдруг ухватил за руку станционный дежурный. Никогда раньше он не трогал Евсейку.

- Оп-па! Ты-то мне и нужен! Идем. - И он так быстро потащил Евсейку в комнату начальника станции, что Евсейка даже сообразить ничего не успел.

Начальник, сидя за столом, просматривал документы хорошо, по-городскому одетого мужчины, который спокойно стоял напротив, заложив правую руку за борт пиджака.

- Вот! - сообщил начальник, обращаясь к мужчине и возвращая документы. - Это, кажется, прямо по вашей профессии? Работа облоно?

Мужчина на секунду-другую как будто растерялся.

- Беспризорник?

- Да, и не один! Братишка еще у него имеется! - подтвердил дежурный.

- Как они ведут себя? - спросил тот, пряча документы и внимательно разглядывая Евсейку. - Знаете их?

- Да они уже несколько месяцев на глазах у нас, - ответил дежурный. - Зимой приходится иногда пускать в дежурку. Хоть это и против инструкции. Но бывает, что зал не отапливается, а мороз сильный. Не замерзать же мальчонкам? А ребята, скажу я вам, стоящие. Обретаются здесь, чтобы пропитаться. Не нахулиганят, не набалуются, хотя возраст такой - только бы пошалить. Иголки чужой не возьмут...

- Отменная характеристика для беспризорника! - восхитился мужчина. Голубые льдистые глаза его смотрели по-прежнему пристально, тонкие губы были упрямо сжаты.

- Я не в похвальбу, - заметил дежурный. - Какими знаю - такими и характеризую.

- За это спасибо. - Мужчина достал карманные часы, глянул на них. - Скоро поезд. Мальчика этого я определю, а за братом его приеду попозже.

- Ну, что ж... Дай-то бог! - вздохнул дежурный. А мужчина взял Евсейку за плечо.