На деревню дедушке - Михаил Лифшиц

Недавно, гуляя по стогнам нашего Юго–Запада, я услышал такую речь:

— Что это у тебя лицо сегодня такое абстрактное? Может, недобрал?

А вчерашний день был воскресенье. Значит, помнят наши районные пьяницы, что на свете есть абстрактная живопись, слыхали об этом, хотя не всякий даже парижанин может похвастать такой информацией. Вот интересный предмет для лингвиста или социолога! Слово «абстрактный» прочно вошло в быт и применяется народными массами в самых различных, весьма неожиданных значениях. А все потому, что печать уже много лет трубит о страшных абстракционистах, так что через эту информацию, говорят, и у нас теперь бородатые молодые гении завелись. Иначе откуда бы им знать? В прежние патриархальные времена никто об этих страстях у нас понятия не имел. Такой был порядок, что ни один заяц с другой стороны не перескочит. Сей же час его, как вы, дедушка:

— Держи, держи… держи! Ах, куцый дьявол!

Но теперь уже не то, другие времена и разговоров много — все рассуждать стали, у каждого свое мнение, а то и два…

Что же в таком случае делать, если очерки и фельетоны о безобразиях необходимы? Мне кажется, что более общие выводы нужно делать и поскорее, время не терпит. Тем хороша эстетика, милый дедушка, что нет в ней этого газетного академизма — выводы близко, вот они, здесь, под рукой.

Какие же это выводы? Надо подумать. Вот послушайте народный рассказ из старой хрестоматии для детей.

Нашел мужик в дупле гнездо лесных пчел. Сделал зарубку на дереве и думает: «Как бы медведь не проведал! Косматый любит сладкое». И придумал такую шутку. Веревку от пояса отвязал, колоду в лесу нашел. Привязывает ее к дереву за оба конца, чтобы она пониже дупла висела, а сам домой пошел.

Вот приходит на запах медведь. Полез — совсем близко мед, только колода мешает. Он ее несильно лапой толкнул, а сам дальше лезет. Опять колода мешает, по голове бьет. Медведь уже в сердцах ее подальше толкнул — она обратно летит. Тут озверел косматый, как махнет ее лапой, а колода трах его по голове и оглушила. Упал медведь, под деревом лежит. Мужик пришел, обухом его совсем убил. «Будет, говорит, мне и шуба, и мед!».

Кто виноват в этой мрачной истории, скажите, дедушка? Ну, конечно, виновата колода — зачем она по голове била. Потом мужик виноват, он хитер, изворотлив. Но, кажется, нельзя совершенно оправдать и медведя. Надо же было ему вступить в неравный поединок с механикой твердых тел!

Если вас не прельщают лавры медведя из хрестоматии для маленьких детей… А зачем это нужно? Если вы хотите достигнуть цели… Ясное дело, хотим. Тогда откройте уши и слушайте внимательно диктат действительности. Кто это сделает — ну, хоть на самую малость и с любыми даже намерениями — тому и достанется мед.

Тут не «созерцательность» какая–нибудь, не преклонение перед объектом, а прямой закон великого мировоззрения, лежащего в основе Октябрьской революции. Самая большая опасность для всякой глубоко народной революции состоит в желании людей поправить диктат действительности во имя их революционной воли, государственной целесообразности и всякой пользы. Никто не будет спорить, что стремление к целесообразности — один из главных мотивов человеческого действия, а чтобы достигнуть цели, нужно, понятное дело, сильно к ней стремиться. Здесь воля чувствует себя в своем праве, но, по опыту жизни, она должна быть «разумной волей», знающей объективное содержание дела и не только на словах. Иначе самая напористая целесообразность может превратиться в нечто прямо противоположное, то есть станет источником полного беспорядка и бесцельных потерь.

Это верно, что целесообразность выше всяких формальных соображений. Но как же нам узнать, что именно будет целесообразно в данном случае? Этого заранее знать нельзя, и никто вам этого не скажет, без действительного знания объективной истины, независимой от человеческих целей. Допустим, вы хотите принести пользу собаке, сказал Маркс. Для этого нужно изучить собачью природу, а не конструировать ее, исходя из принципа пользы. Но как ни понятно все это, ну, прямо из хрестоматии для школьников, есть, стало быть, причины, заставляющие взрослых людей думать, что они хитростью или усилием, организацией или приказом и особенно твердостью воли сумеют любую объективную истину на своей лад повернуть. В частных делах это бывает: «Сумел!», говорят, и все. Победителей не судят. Когда же эта психология по каким—то, тоже объективным причинам, на более широкие дела переходит, то держись и не жалуйся. Хорошо еще, если жив остался, а дело все равно переделывать надо.

Будете вы воробьев истреблять, потому что мешают, — смотрите, как бы не пришлось их опять разводить! Будете кукурузу дуриком сеять или ранний сев в грязь проводить, а которые сомневаются, тем кузькину мать показывать — все это одно к одному. Будете Пушкина и Толстого с «Парохода Современности» сбрасывать; «Растрелли расстреливать», Венеру Милосскую отменять, культурную революцию на китайский лад проводить, или же, наконец, как гоголевский художник Чертков, прыщики замазывать и объективную истину нашей особой правдой исправлять — это все то же самое, опять одно к одному. Дайте же объективной истине немного подышать, не надо ее каждый раз новой субъективной мифологией тискать, а то ведь даже земля устанет.

Кстати, о земле. Прочел я как–то в «Литературной газете» очерки под названием «Земля диктует…». Прочел с интересом. Нет, нельзя пожаловаться на отсутствие критической мысли в нашей стране. Очерки самого критического направления, большей частью о сельском хозяйстве, стали у нас почтенным, вполне устоявшимся жанром. Но особенно мне понравилось название — земля диктует. Что же она такое диктует, позвольте узнать? По—моему, она диктует ленинизм и ничего другого, видимо, в наши дни продиктовать не может. Кто этот диктат станет выполнять или хотя бы немного с ним считаться, того жизнь не спросит, кем он был раньше и какие у него, может быть, личные цели — все равно он будет с медом. А без этого ни кукуруза, ни социология ничего не стоят.

Но мы с вами старые оптимисты, милый дедушка, разве не так? Люди могут быть лучше или хуже, они могут увлекаться разной мифологией, могут за своими интересами не видеть дела, не видеть истины и не хотеть ее, но есть что—то более сильное, чем они. Одним словом — земля диктует. Вот последний источник нашего оптимизма.

Понял это автор очерков, напечатанных в «Литературной газете», как не понять: Но его дело академическое — он очерки пишет, и притом о самых важных вещах. Привел несколько фактов — и разводит руками, а большего от него никто не требует, потому что всякому ясно, что сие от него не зависит. Писал бы он эстетику, милый дедушка, тут бы с него стружку сняли!

— Это что еще за диктат земли придумали? Объективизм разводите? А где будет наша воля, субъективный угол зрения, наше видение? Так вы, пожалуй, скажете, что и нас не нужно.

Потому что это эстетика, милый дедушка, а не очерки в газетах писать, здесь все видно, как на ладони.

Конечно, бывает и в очерках своя эстетика, свои выводы, жесткие, как боровина для коровы, — невкусно, а есть надо, если хочешь жить. Я это понимаю, Константин Макарыч, очень понимаю и всякое честное слово ценю. Но оставим коров и вернемся к нашим критикам.

Впрочем…хотел вернуться, но не могу. Пишу письмо, рука трясется, перо дерет, бумага рвется! Потому что все это меня очень волнует — ведь пишу не кому–нибудь, а на деревню дедушке. Если начну со всякой писаниной разбираться, не будет ли это слишком мелко? Боюсь выйти из образа, как говорят актеры.

Вот только хочу вас поругать, милый дедушка. Зачем вы счетоводу сказали о нашей переписке? Ведь я просил не говорить. Теперь неприятность — дошло до некоторых, и они уже честят меня на всех перекрестках. Придумали, что я обратился к вам через голову нашего коллектива и тем хотел выразить неверие в его силы. Пишу, мол, на деревню дедушке, в безнадежность полную. А некоторые доходят до того, будто никакого дедушки на свете нет, и вообще — что вы имели в виду? Если, например, потомство, значит вы жалуетесь на нас, затаились, то есть не верите в нашу правду. И другое всякое дело на распев.

Неправда, дедушка, ей–богу, неправда! Можно ли сомневаться в вашем существовании? Вы существуете как объективная реальность, данная нам в ощущении, существуете крепко. Считаться с вашим существованием на сегодняшний день приходится всем, и то ли еще будет. А что касается потомства, то я к нему не обращаюсь, потому что где ему разобрать все наши склоки? Их даже в отделении милиции не разберешь. Притом откладывать все на завтрашний день я не люблю. Нет, надо при жизни увидеть, при своих глазах. Ну, а если даже не доживу, чего–нибудь такого очень хорошего и нужного не увижу, то согласитесь, что это уже вопрос не принципиальный, а технический.