Дело - Чарльз Сноу

Итак, Скэффингтон сидел в своем кабинете и безо всякого интереса просматривал последние тетради.

— Теперь уж они все у нас? — спросил Мартин.

— Все, насколько известно душеприказчикам.

Безо всякого интереса Скэффингтон просматривал тетради одну за другой. «Главным образом материалы по его части», — сказал он. Заметки относительно опытов, которые Пелэрет уже никогда не сможет осуществить; разрозненные данные, исправления, которые надлежало внести в прежние научные труды. И вот наконец в субботу, за день до рождества, кое-что всплыло.

— Должен признаться, что сразу я просто не понял всего значения этого. Я сидел в своем кабинете, потом вышел в сад, погулял немного и все никак не мог сообразить, в чем же, собственно, дело. Должен признаться, что я оказался на редкость недогадливым.

Он взглянул на Мартина.

— Между прочим, я захватил все это сюда.

— Можно посмотреть? — Даже всегда выдержанный Мартин начал проявлять признаки нетерпения.

Скэффингтон открыл портфель, который был у него с собой, и достал толстую общую тетрадь, вроде тех, что я употреблял в старших классах Оксфордской школы. Из тетради торчала закладка.

— Вот, — сказал Скэффингтон, — я заложил то место.

Его слова звучали до смешного прозаично. Тем же тоном он заверил нас, что дал расписку клерку в канцелярии казначея в том, что тетрадь находится у него.

— Хорошо, хорошо, Джулиан! — сказал Мартин.

Тогда Скэффингтон тонкими пальцами, приплюснутыми на концах, взял закладку и проговорил:

— Вот, пожалуйста!

Я подошел и через плечо Мартина заглянул в тетрадь. В первый момент мне показалось, что передо мной совершенно чистая страница. Затем я прочитал сверху дату: «Двадцатое июля 1950 года», выведенную заостренным старомодным почерком. Под датой было написано еще несколько строчек, начинавшихся словами:

«Ставил опыты по дифракции нейтронов с использованием источника „А“ и кристаллической решетки „В“. Многообещающие результаты».

В центре страницы было пустое место, обведенное по краю полоской высохшего клея, словно оттуда что-то содрали. В самом низу страницы снова появлялись написанные тем же почерком строчки:

«Верхний снимок решительно подтверждает точку зрения, что картина дифракции быстрых нейтронов в точности совпадает с картиной дифракции медленных нейтронов (см. Дж. Б. П., протоколы Кор. о-ва, А… 1942, 1947). Всегда предсказывал это. Продолжать».

— Но ведь снимка нет? — спросил Мартин.

— Вся суть в том, — громко сказал Скэффингтон, обращаясь ко мне, — что это не может быть правдой. А то, что он пишет здесь в конце, и есть исходный пункт диссертации Говарда. — Он постучал пальцем по странице. Это не может быть правдой!

— Если здесь и был какой-нибудь снимок, — в раздумье сказал Мартин, — то он или абсолютно ничего не доказывал, или же…

— Или тоже был раздут.

— Где же он? — сказал Мартин.

Скэффингтон пожал плечами.

— Что-то ведь было здесь прежде наклеено?

— Вся суть в том, — все так же громко продолжал Скэффингтон, — что если Говард видел этот снимок и эту запись, то не может быть никакого сомнения в том, что его объяснения вполне правдивы. Как ни толкуй эту запись, выходит, что в лучшем случае старик обманывал себя. Не знаю, что он замышлял, по-видимому, он просто-напросто рехнулся. Но я знаю, что это подтверждает версию Говарда, и никуда от этого не денешься. Как вы считаете?

— Если бы снимок был на месте, — сказал Мартин негромко, — тогда, возможно, и я считал бы, что деваться некуда.

— Но все же?

Мартин сидел нахмурившись. Он взял у меня сигарету. Немного погодя он сказал:

— Трудно поверить, чтобы этому нельзя было бы найти какого-то объяснения.

— Неужели вы думаете, что мне так хочется поверить этому? — тон Скэффингтона был вызывающий и раздраженный, как в начале объяснения. — Для меня не такое уж большое удовольствие разводить грязь вокруг имени старика, и, если бы мне пришлось разводить грязь вокруг кого-то, имеющего отношение к моей семье, я, право, предпочел бы сделать это не ради Говарда. Не нужно было нам допускать в свою среду этого господина. Но дело в том, что мы его допустили, и я верю, что он не виноват…

— Ну, конечно, Джулиан, — встрепенулся Мартин, он говорил непривычно возбужденным тоном, саркастически и нелюбезно. — Мы понимаем, что вы этому верите. Это напоминает мне старый анекдот Дж.-Х. Харди. Когда архиепископ Кентерберийский утверждает, что верит в бога, то делает это он по долгу службы, но если он скажет, что в бога не верит, можно с уверенностью считать, что он: говорит правду. Мы понимаем, что вы верите в то, что он не виноват. Вот только я не вижу, что это нам может дать.

Скэффингтон не обиделся на необычно резкий тон Мартина. Он только вскинул голову и сказал:

— Кое-что это нам даст, когда я окончательно решу, как мне следует поступить.

К Мартину снова вернулись его спокойствие и выдержка.

— Надеюсь, вы ничего не предпримете, пока мы сообща все не обдумаем, — сказал он.

— Ждать долго я не могу.

— Я и не прошу вас долго ждать.

— Мне бы хотелось повидать Найтингэйла завтра.

— Надеюсь, вы ничего не предпримете, — повторил Мартин, — пока мы сообща не обдумаем это.

— Я не могу с этим тянуть. Мало ли что…

— Никто и не просит вас тянуть с этим. Постойте! Завтра — второй день рождества. Я был бы благодарен, если бы после этого вы дали мне еще сутки на размышление. И тогда я буду готов разговаривать.

Скэффингтон с неохотой согласился.

— Но есть и еще кое-что, и тут мне хотелось бы иметь ваш совет сейчас, — продолжал он. — Обстановка для вас ясна, Люис. Скажите, должен ли я написать этому самому Говарду сегодня же? Видите ли, говорить с ним большого желания у меня нет. Но с ним обошлись несправедливо, и, мне кажется, он имеет право знать, что кто-то — я, например, — считает своим долгом исправить это.

— По-моему, это хорошая мысль, — ответил я, — если, конечно, вы дадите ему понять совершенно ясно, что говорите только за себя.

Я подумал, что Скэффингтон — смелый и благородный человек. С той минуты, как он поверил в невиновность Говарда, он не знал ни малейших колебаний. Он был готов решительно вмешаться в это дело. Он не считался ни с личными отношениями, ни с собственными интересами, не считался он и с общественным мнением. И по натуре, и в силу воспитания он был прямодушен: раз человек оказался прав, значит нужно добиваться, чтобы справедливость восторжествовала. Но за всем этим не было ни тени доброты по отношению к Говарду, ни следа дружеского участия. Единственное чувство, которое он питал к Говарду, было презрение. Он презирал Говарда не потому, что взгляды их расходились буквально во всем, а просто потому, что ему приходилось добиваться для Говарда справедливости. Мне случалось наблюдать подобные чувства и в других честных людях; их страсть к справедливости заслуживала всяческой похвалы, однако с участием она не имела ничего общего. Эти люди относились ко всем свысока, они смотрели de haut en bas[5] не только на тех, по чьей вине свершилась несправедливость, но и на пострадавших, причем нередко в этом случае к их холодности примешивался еще и элемент презрения.

— Главное, — сказал я, — не следует возбуждать ложных надежд. Вы согласны?

— Мне кажется, — заметил Мартин, — было бы лучше, если бы вы вообще ничего не писали ему, пока мы не обсудим этого вопроса. Ведь тогда вам будет виднее, что можно сказать и чего нельзя.

Часть вторая. Что заставляет нас действовать?

Глава VIII. Сомнения и вспышка гнева

Второй день рождества, сырой, дождливый и ветреный, Мартин провел, играя с детьми в большой гостиной. Играл он, совсем как когда-то в дни нашего с ним детства, сосредоточенно и азартно. Он изобрел игру, нечто вроде пинг-понга, осложненного невероятно запутанным счетом, играли в который линейками на низеньком столике, сидя на полу. Айрин и Маргарет очень потешались, смотря, как мы с ним соревнуемся.

Хотя наши жены и знали, что Мартин встревожен, так как еще накануне вечером мы рассказали им о том, какой оборот приняло дело, по виду его догадаться об этом было невозможно. Он старался во что бы то ни стало победить, играя, однако, по правилам, строго по правилам. Его сын Люис следил за игрой сосредоточенными, как у отца, и такими же блестящими глазами. Не менее увлечен игрой был и мой сын. Когда мы кончили, Мартин стал учить их обоих, терпеливо показывая, как нужно «подрезать» мяч, снова и снова повторяя удар, как будто он и думать забыл о перемене позиции Скэффингтоном, как будто сейчас по крайней мере ничто, кроме резаного удара, его не интересовало. За узкими длинными окнами мотались ветви деревьев и сверкала трава, осыпанная блестками дождя.