Солнечная - Иэн Макьюэн

В комнате повисла удушающая тишина; прошло несколько секунд.

– Нет, нет, только не это, – бормотал Биэрд, возвращаясь от двери.

Олдос лежал, вытянувшись, как будто его уложили так в похоронном бюро, руки были чуть-чуть отодвинуты от тела, глаза открыты, рот тоже, халат целомудренно запахнут. Под головой образовался кровавый нимб с четверть метра поперечником, и почему-то он не увеличивался. Биэрд опустился на колени возле его плеча. Не дышит, пульса нет. Потом Биэрд разглядел, что кровь просачивается – нет, льется – в щели между половицами. Олдос умер бы от одной только потери крови.

– О, дьявол… дьявол, – снова и снова шептал Биэрд.

Совершилось что-то невозможное, и он хотел его прогнать, отменить, обратить вспять, просто потому, что этого быть не может. Это слишком невероятно. Но с каждой секундой реальность наступала на него, отметала его усилия и наконец утвердилась. Все так и есть. Еще он подумал, что ему следовало сделать – массаж сердца, дыхание изо рта в рот. Как всем лабораторным работникам, ему полагалось освоить эту технику. Но что-то неподвижное внутри, властное, не столько голос, сколько ощущение, тихо прятавшееся за ужасом, советовало ему не прикасаться к телу.

Он встал и подошел к телефону. Его трясло. Его рука зависла над телефоном, тишина над Белсайз-Парком сгустилась. Тот же разумный некто предложил как следует подумать, прежде чем набирать номер. По натуре Биэрд не был нерешительным человеком. Так что же с ним не так? Рука будто отнялась. Понадобилось некоторое время, чтобы к нему вернулась трезвость мысли и он увидел ситуацию глазами посторонних. И вот как она выглядела: муж возвращается из-за границы и застает в доме любовника жены. Происходит столкновение. Через двадцать минут любовник мертв от удара по затылку. Говорю вам, он поскользнулся, поскользнулся на шкуре, когда бросился ко мне. Вот как? Почему же он бросился, мистер Биэрд? Чтобы обнять меня за колени и умолять, чтобы я его не уволил и вместе с ним спасал мир от глобального потепления. Будут скептики. В последний раз, мистер Биэрд: вы не мазали кровью угол стола? И что вы сделали с орудием убийства, мистер Биэрд? Невиновность достанется дорогой ценой. Тяжелым трудом; за нее придется сражаться. Пресса вцепится мертвой хваткой. Секс, измена, насилие, красивая женщина, маститый ученый, мертвый любовник – изумительно. Патриция искренне или из зловредности будет главной обвинительницей. Два года ни о чем другом не думать. Нобелевский лауреат, плешивый грамотей, правительственный назначенец на скамье подсудимых, отбивается от тюрьмы.

При этой мысли у него ослабли ноги, сухожилия под коленями, но он не сел. Все ясно. Ему поверят только те, кто его любит. А его никто не любит. Надо было иметь детей, взрослых дочерей, они были бы возмущены подозрениями, встали бы на его защиту. Он прошел через всю комнату к передней, потом вернулся. Он не знал, что делать. Потом понял. Вышел из гостиной в переднюю, осторожно перешагнул лужицы на полу и пошел на кухню к ящику, где хранилась фольга, упаковочная пленка и рулоны бумажных полотенец. В том же ящике лежала коробка прозрачных одноразовых перчаток.

Он надел пару. Никакого криминала, но когда он натянул их на руки, возникло ощущение невидимости, неуязвимости, распространившихся по всему телу. Состояние, конечно, помраченное, но какое еще тут могло быть? У него не было плана, он просто выполнял его. Тело выполняло. И он его слушался, как бы для пробы, веря на каждом этапе, что можно отменить сделанное, вернуться к началу, ничего не потеряв и ничем не рискуя. Все, что он делал сейчас, было продиктовано всего лишь принципом предосторожности. Он мог вернуться к телефону, мог вызвать «скорую помощь». Но на случай, если он этого не сделает, надо быть подготовленным. Действовал он бездумно и при этом мыслил ясно. Он прошел через кухню к задней двери и вошел в темную кладовку, где хранились лампочки и разное хозяйственное барахло. Она стояла на прежнем месте, у стены – грязная брезентовая сумка с инструментами. Биэрд порылся в содержимом и нашел молоток, один из нескольких, с узкой головкой, как будто бы подходящий. Заодно увидел еще несколько предметов, которые могли пригодиться. Расческу, использованную бумажную салфетку, засохший огрызок яблока. Восстановив в сумке прежний порядок, он унес все четыре вещи на кухню и положил в полиэтиленовый пакет. Оторвал несколько кусков от бумажного полотенца, часть из них смочил и направился было в гостиную, но передумал. Вернулся в кладовую, взял сумку, отнес в переднюю и поставил перед входной дверью.

Том Олдос выглядел по-прежнему, но когда Биэрд опустился перед телом на колени, беззвучный смех медведя показался ему зловещим. В твердых стеклянных глазах зверя застыли кривые параллелограммы гостиной и смертельная угроза. Видеть удается только мертвых белых медведей. Биэрд выложил четыре предмета рядком и смотрел на яблочный огрызок, раздумывая, чем он может быть полезен. Но никакого применения ему не придумал и положил его обратно в пакет. Взяв в руки молоток, он понял, что его соображения насчет принципа предосторожности, о том, что можно вернуться к началу, к телефону, – все неверны. То, что он намеревался сделать, не отменишь. Его невиновность осталась позади. Он макнул головку молотка в лужицу крови, испачкал рукоятку и отложил сушиться. Затем взял использованную бумажную салфетку, тоже испачкал кровью и закинул поглубже под диван. С расческой, как он и предвидел, было сложнее. Он вытащил несколько волосков из зубьев и сумел поместить их между пальцами Олдоса. Волосы липли к перчаткам, но Биэрда это не беспокоило. Головка молотка наполовину высохла, но легко приняла волосы, и ручка тоже. Один волос он положил на подлокотник кресла. Потом посудным полотенцем смочил и досуха вытер угол стеклянного столика, хотя и до этого на нем не было видно невооруженным глазом следов крови.

Наконец он выпрямился и постоял, соображая, не допустил ли какой-нибудь простой ошибки. Пока что – нет. Он положил в пакет молоток, расческу и посудное полотенце и отнес к входной двери. По-прежнему в перчатках он прошел по садовой дорожке, остановился у калитки и огляделся. Ни души кругом. Он вынул молоток и забросил его в кусты у передней стены, а потом вернулся в дом, снял перчатки, положил в пакет с яблочным огрызком, расческой и посудным полотенцем, аккуратно сложил пакет окровавленными ручками внутрь, засунул в боковое отделение своего чемодана и застегнул на нем молнию.

Пока, насколько он мог видеть, крови на нем не было – ни на одежде, ни на туфлях. Он взял свой багаж и сумку с инструментами, вышел наружу и ногой закрыл за собой дверь. Непрекращающееся облагораживание Белсайз-Парка гарантировало, что где-то, в нескольких сотнях метров найдется мусорный контейнер. Он бросил туда сумку с инструментами. Через несколько минут он был в Хейверсток-Хилле и на такси поехал на Портленд-Плейс.

Он полагал, что его бесчувственное спокойствие – последствие шока и скоро оно сойдет. Но до того он надеялся встретить кого-нибудь, кто его узнает. Такси высадило его перед Институтом физики – когда-то он был его вице-президентом, – и перед тем, как войти, он нашел урну и избавился от полиэтиленового пакета. В институте все произошло более или менее так, как он рассчитывал. У него там было небольшое дело, и он поговорил с одним из администраторов, который его знал. По ходу разговора он сказал, что прилетел со Шпицбергена, а потом, вскользь, что приехал сюда прямо из Хитроу на такси – и по дороге попал в пробку. Администратор посочувствовал. Он согласился присмотреть за чемоданом, пока Биэрд съездит в Британскую библиотеку.

В такси до Юстон-роуд ноги у него начали дрожать независимо от тела. Но Биэрд пересек двор библиотеки, как любой другой ученый, вошел в здание и нашел свободную кабинку. Он запросил кое-какие статьи – исторические материалы к лекции, которую ему предстояло прочесть, и корпел над ними несколько часов, дожидаясь времени – примерно четверти пятого, – когда, по его расчетам, в кармане должен завибрировать мобильный телефон.

Склонившись над документами, он ничего не читал, но заставил себя набросать несколько заметок. Он был в изумлении от того, что сделал. Всякий раз, когда он задумывался об этом, он задумывался словно в первый раз. Удивлялся тому, что сделал и как спокойно действовал, без размышлений, – вел себя как убийца, заметающий следы, уничтожая истину, которая могла его спасти. Теперь он увяз, единственный свидетель своей невиновности. Фактически он паниковал, хотя ему казалось, что мыслит ясно. Что он знает о судебной медицине? Возможно ведь, что его сегодняшние, свежие отпечатки пальцев отличаются от тех, которые он оставлял в доме неделями и месяцами раньше. В таком случае они покажут, что он был утром в доме, и он станет подозреваемым.

Какие еще ошибки он совершил, какие невидимые соседи наблюдали из окон за его приездом и отъездом? Или видели, как он выбрасывает что-то в контейнер? Правильно ли он сделал, что забрал сумку с инструментами? Пока он стоял на коленях над Олдосом, на парня и на халат могли просыпаться его собственные волосы, микроскопические кусочки кожной шелухи и каких-нибудь других компонентов. Впрочем, это его халат, и так уже хранивший органические следы его существования. Значит, не так страшно. Если весь дом хранит его следы – они его прикрытие. Но только если свежие отпечатки пальцев неотличимы от старых. Где-то здесь на стеллажах стояли сотни книг, в которых это объяснено, но он боялся их заказать. Да и что от этого изменится, если он узнает?