Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада"

Но оставаться дающим наслаждение вскоре стало невыносимо. Илья отвлекся на мгновение, чтобы расстегнуть брюки, обнажая собственную эрекцию. Теперь правой рукой он дрочил Сереге, а левой — себе и делал это быстро, жестко, с давлением, жмурясь и шумно дыша.

— Задери майку… — потребовал Добрынин и, быстро сплюнув на ладонь, сделал так, чтобы выжать из Зайцева оргазм можно было совсем быстро. Он не отпускал зрительный контакт, пока Серега смотрел — потому что хотел, чтобы тот понял: Илья собирался потом тоже кончить на него, запачкать, пометить своим семенем. Хотел, чтобы Серега предвкушал это. Но тот ничего уже не мог предвкушать, ибо был уже давно втянут в омут собственных ощущений. И только приказ заставил его среагировать, двинуться и задрать майку, зацепив край зубами, чтобы она не сползла обратно и не скрыла живот. Тогда он и поднял последний раз взгляд и уперся в глаза Добрынина. Зайцев вдруг сдавленно застонал на выдохе. Глаза закатились, веки задрожали, тело смяло в истоме, и Серега излился. Стонал, дергался, крепко стискивал пальцами край парты, а зубами — ткань борцовки он ровно до того момента, пока не вышла из его тела последняя капля сока. А дальше — гулкое хриплое дыхание, томное мычание в попытках что-то сказать и выплюнуть проклятую майку. Илья вторил, видя его. Оставив Серегу, он сжал правой ладонью уже себя, согнувшись над распростертым юным телом, и в одночасье потонул в этом переживании, примешивая к расплескавшемуся на животе семени собственное. Впервые за долгое время Добрынин получил оргазм такой силы, что хотелось упасть. Но он держался, сохраняя последние минуты угасающего возбуждения в трепетной близости. Гладил подрагивающие сильные ноги Зайцева, любуясь им. Тот тянулся к Добрынину, утыкался острым носом и шумно втягивал им воздух.

Отошел Серега нескоро. Он долго не мог двигаться вообще. А после — долго не хотел выпускать из захвата ног Илью Александровича. Самым последним аргументом стало то, что, набрав на палец сперму, он попробовал ее, хитро поглядывая в сторону преподавателя.

— Сергей… — начал Илья таким тоном, будто собирался сделать выговор, но только рассмеялся. На самом деле жест Сереги показался ему забавным и чувственным. — Я тебя сейчас вытру, — и отошел, по пути заправляясь, к своему рюкзаку, где нашлись влажные салфетки. Заботливо очистив живот Зайцева, Добрынин опустил на место борцовку. Илья Александрович выглядел счастливым, но взгляд его был одновременно расстроенным. — Прости… Нужно вытащить керамику из печи, а потом покинуть место преступления. Уже восемь, сюда может зайти охранник, проверить…

— Ну да, — отозвался Серега, почти физически ощущая, как рассыпается иллюзия и его задевает осколками. Зайцев поднялся и начал собираться. — Ну, правда, мы не все решили с татуировкой. Потом встретимся? — с надеждой поинтересовался студент.

— Да… Встретимся… — Добрынин отвел взгляд. Хрустнул суставом на руке, огладил бороду. — Ладно, ты беги, — улыбнулся он. — А я тут еще доработаю.

Серега распрощался. Уходил он опустошенным и потерянным. Но, что абсолютно точно, безнадежно влюбленным.

========== Глава 5 ==========

Серега выпал на первую пару декабря в смешанных чувствах: с одной стороны, трепещущее сердце едва дало ему возможность дожить до конца недели, чтобы увидеться с Добрыней, с другой — окончание их встречи показалось Сергею смазанным и холодным. Но страшно не было. Он не чувствовал тяжести на душе, когда привычно шел в университет с остановки трамвая, минуя голые деревья, когда стоял с остальными студентами перед закрытой дверью любимой аудитории в ожидании преподавателя, когда тот пришел и запустил шумную ораву внутрь. По-настоящему неприятно стало тогда, когда Зайцев никак не смог поймать Добрыниного взгляда. Он блуждал везде и всюду, но совсем не оседал на самом Сереге. Тот уговорил себя, что Илья Александрович просто не желает показывать лишнего в отношении студента.

Но дела пошли гораздо хуже, когда работа началась. Сергей старательно выполнял последние приготовления по своему проекту, усердно поднимал руку, но у него складывалось устойчивое впечатление, что Добрынин его банально сторонится. Во всяком случае, тогда, когда он вел себя подобающим образом и не переворачивал все вокруг вверх дном. Зайцев хмурился, но оставлять так, как есть, ситуацию не решился. Начал еще пуще тянуть руку, греметь, махать и подпрыгивать на стуле, как второклассник, знающий ответ на вопрос учительницы.

— Илья Александрович! А так, правильно? — орал Серега на всю аудиторию, тыча указательным пальцем в свою работу. Его проект представлял собой забавную смесь скульптуры и барельефа. Во всяком случае, именно последним методом оказались выполнены клюющие что-то в ногах у взлетающей птицы более мелкие пернатые. На этот раз центром, конечно, был грач, а в лапах у него — голуби и воробьи. Зайцев очень живо проработал перья и хорошо детализировал композицию. Никто не ожидал от него такого рвения. Даже он не ожидал такого рвения от себя самого! Сегодня оставалось расписать скульптуру, и теперь она превратилась бы во что-то очень стилизованное. Что-то, в чем можно было бы узнать самого Серегу.

— Правильно, правильно, Сергей… У вас все отлично получается, вы замечательно освоили все техники. Можете оставить работу — отправим ее на вторичный обжиг. Если хотите, можете уйти раньше с занятия, — Добрынин устало и тревожно улыбнулся, бросив первый и единственный за всю пару взгляд на Серегу, а потом вновь поспешно переключился на какую-то девушку, у которой работа на финальном этапе вдруг поплыла и стала разваливаться под тяжестью отдельных элементов. И Илью Александровича можно было понять — но ведь он славился тем, что всегда был везде и сразу. А теперь — по-настоящему замкнулся. Он словно боялся задерживать взгляд на Серегином лице дольше нескольких секунд. И это оскорбляло, задевало, почти ранило. Но пока что и такому поведению Зайцев мог найти объяснение.

Серега больше не стал звать Добрынина. Он действительно оставил работу на повторный обжиг, но и не ушел — остался рисовать до конца пары. За это время Серый успешно придумал замечательный предлог, под которым он мог бы напроситься на аудиенцию и обговорить с преподавателем свою проблему. Пара кончилась. Добрынина по привычке облепили жадные до знаний и внимания студенты, а Зайцев стоял чуть в стороне, ожидая очереди. И наконец второкурсники, весело переговариваясь и перекрикивая друг друга, покинули мастерскую, а Серега остался наедине с Добрыниным. Тот встал из-за стола и принялся собираться. Молча. Неторопливо. Зайцева он поначалу будто не замечал по-прежнему. Тот настойчиво не уходил, и Илья Александрович был вынужден к нему обратиться.

— Ты что-то хотел спросить, Сергей?

— Да… Я… — Серый не сразу нашелся. Его обескуражило поведение Добрынина. Он начинал злиться, отчего уши раскраснелись. — Я не очень уверен относительно глазури, или как ее там… Посмотрите, пожалуйста, еще раз мою работу.

Добрынин вздохнул. Он выглядел виноватым, но зажатым. Молчал, как всякий человек, который перемалывает что-то в себе и не хочет объяснить ближнему. Он тем не менее покорился — осторожно выдвинул поближе к себе Серегину композицию, осмотрел.

— Нет, с глазурью правда все в порядке, — сказал он наконец. — Ты работаешь очень аккуратно, со вниманием к деталям. Очень ценное качество с твоей скоростью работы.

Добрынин улыбнулся, вернув все на место. Видно было, что он старается быть добрым. Но эта доброта была неуверенной, надломленной.

— А я? На меня еще раз не посмотришь… посмотрите?

Но Добрынин сделал с точностью наоборот — потупил, расфокусировал взгляд. Только ответил тихо и сдержанно:

— Ты тоже выглядишь замечательно. До следующей недели, Сергей… — и вышел, забросив рюкзак на плечо. И Серый вышел… из себя. Оставил аудиторию с одной опрокинутой партой, а себя — с четкой уверенностью в том, что упрется и добьется. «Я так тебе этого не спущу», — рычал Серый, прощаясь с охранником в проходной. Последний решил не отвечать.