Музыкальный приворот. На волнах оригами - Анна Джейн

– Господин Бартолини безмерно счастлив и ждет концерта, – пресным голосом сообщил переводчик.

– Ох, Джуно, мой друг, – фривольно положил итальянцу на плечо руку Томас. – Нас ожидает чудное квартирное выступление. Только вот наверняка нам начнут мешать. Знаете ли, Джуно, у нас крайне чувствительные соседи! – стал жаловаться Томас. В последнее время, после того, как его в очередной раз назвали сатанистом, а нашу квартиру – берлогой ужаса, это стало его коньком. – Не знаю, как в Европе, в благословенной солнечной Италии, а вот в нашей замшелой России к искусству относятся с неуважением и предубеждением. Особенно если искусство выходит за границы рамок их сознания… Ну или просто громкое.

– Ты серьезно сделаешь это? – тем временем шепнула я Тропинину, ожидая, честно говоря, отказа.

– Я музыкант, – тихо ответил он мне, беря за руку и вежливо кивая миллионеру, словно обещая, что желание того исполнится.

Мы вышли в коридор.

– Показывай свои гитары, – решительно произнес Антон, глядя на меня, не мигая, как кошка на добычу. Стояли мы почти вплотную.

– Они не мои. Их, знаешь ли, у нас забыли. А лежат они в кладовке, – улыбнулась я.

– Жестоко вы с инструментами, – тронула его губы легкая улыбка-усмешка, и я не знала, шутит ли он или говорит всерьез. – Веди, Катя.

– Следуй за мной, мой рыцарь, – фыркнула я, отчего-то избегая смотреть парню в глаза. Как будто знала – посмотрю один раз и не смогу отвести взгляда; буду очарована им и сделаю все, что он захочет.

Около незаметной двери, ведущей в крохотную кладовую, более похожую на свалку ненужных вещей, куда я старалась без надобности не заглядывать, боясь расчихаться от пыли, Антон внезапно остановил меня и, положив руки на плечи, поцеловал – коротко, неспешно, просто, без изысков, но разбудив во мне миллион чувств. Губы горели, а в руках появилась слабость. И я хотела продолжения, но Антон уже отстранился с довольным лицом, как будто бы зная, что происходит со мной, и уверенно открыл дверь.

Вот же сволочь! Он меня дразнит!

– Прошу, девочка моя, – галантно пригласил меня войти первой Антон. – Тебе понравится моя импровизация, – добавил он зачем-то и ласково провел рукой по моей щеке. Я хотела коснуться его лица в ответ – просто чтобы понять, что он – не фантом, не призрак, не видение, но… Нам помешали.

За спинами раздалось выразительное цоканье. Неподалеку от нас, прислонившись спиной к косяку и скрестив на груди руки, стоял в весьма выразительной позе Алексей. В глазах его было то ли осуждение, то ли возмущение с толикой восхищения.

– Чего? – смутилась я – взгляд дядюшки едва ли не сверлил насквозь.

– Того, – передразнил меня он. – Вот, значит, как. В кладовку пойти решили. Для импровизаций. Больше мест никаких нет, как кладовка.

– Ты о чем? – не сразу поняла я.

– Да так, о своем, о девичьем, блин. Борщ вам сварил, не знаю, как предложить. – Леша театрально вздохнул. – Катя, у тебя комната свободна, там бы могли… кхм… обосноваться, импровизировать вволю, – покачал головой дядя. – Зачем в кладовке-то прячетесь?

– Не прячемся мы там!

Я покраснела, поняв, на что так усиленно намекает родной дядя. Лицо же Тропинина осталось невозмутимым; более того, мне показалось, что ситуация его искренне потешает.

– Ладно, Катька, она как ребенок, но ты-то, друг мой, уже взрослый человек, опытом обремененный, так сказать, – укоризненно обратился дядя уже к Антону, до которого смысл его слов дошел гораздо быстрее. – Объяснил бы, что в кладовке – тесно и неудобно. И жутко пыльно. Там ведь наша королевишна не изволит убираться. Это я тут вместо прислуги, – не смог не добавить Леша, искренне считающий, что весь дом держится исключительно на его плечах, тех самых, на которых накинут очередной брендовый пиджак. – И готовлю, и убираю, и скоро, наверное, трусы за ними всеми стирать начну. На руках. Потому что машинка барахлит.

– Леша, да хватит уже, – рассердилась я. – Если я отсутствовала некоторое время, это не значит, что я ничего не делаю!

– Ой, Катька, не причитай. И вообще, Антон, – не слушая меня, обратился к парню дядя. В голосе его сквозило неприкрытое ехидство. – Я, конечно, все понимаю, дело молодое, да и я не безгрешен, и экстрим уважаю, но ты не борзей так. Ее отец хоть и лох, – обласкал он старшего брата, как мог, – но дома, да и я, как-никак, дядя родной. Я не то, чтобы поборничек нравственности, – хмыкнул Леша, совершая странные пасы в воздухе одной рукой, – но это же наша Катька. За ней только глаз да глаз.

– Я понял, – чуть склонил голову Антон. Нет, серьезно, ему это нравится! Его это веселит!

– Леша, – каменным голосом произнесла я, устав слушать этот бред. – Мы пришли за гитарой.

– Как же, – не поверил, естественно, тот. – Теперь это так называется, – растянулись его губы в ехиднейшей из улыбочек, – поиграть на гитаре. Постучать ложками. Погреметь маракасами. – И он сам, довольный своей шуткой, заржал.

– У тебя совсем ум за разум заехал, – устало проговорила я. – Мы пришли за гитарой. Потому что итальянский гость попросил Антона ему сыграть.

– Отмазывайся-отмазывайся, – явно не поверил родственник и, окинув нас последним подозрительным взглядом, ушел.

– А мне нравится ход мыслей твоего дяди, – шепнул мне на ухо Антон и зачем-то подул сзади на шею – я высоко заколола волосы заколкой, и теперь лишь несколько тонких прядей обрамляли лицо и касались скул.

– Вы оба – идиоты, – прошипела я, резко обернувшись. – Иди и выбирай гитару.

– А если у меня аллергия на пыль? – веселился он, явно припомнив слова дяди.

– У тебя она на лимоны была! – припомнила я.

– Моя самая большая аллергия – на глупость, – шепнул мне Кей и тихо засмеялся.

– У тебя с печенью все в порядке? – буркнула я. – Говорят, когда аллергия, с нею проблемы. Пьете, господин Тропинин? Или наркотиками балуетесь? – положила я ему руку на плечо. Никогда не прощу ему, что он курил травку! И подозреваю, не один раз, и не только ее!

Господи, Катя, это музыканты. Они на воде сидеть должны, что ли?

Ну не на кокаине же!

– Мне так нравится твоя заботливость, – я не знала, шутит ли он, или говорит серьезно.

– Выбирай уже гитару, Антон, – вздохнула я. В кладовке их было две. Поскольку в гитарах я не разбиралась, они казались мне похожими, но вот Тропинин, видимо, знал в них толк, ибо заинтересованно сначала взял в руки одну, затем вторую. Провел пальцами по струнам, извлекая звук, осмотрел внимательно, почти с любовью.

Первую, с корпусом из черного дерева, на котором был изображен аэрографический паук с ангельскими крыльями, он со вздохом отложил в сторону. Вторую – более простую на вид, даже чуть потрепанную, с корпусом из красного дерева, на котором были чьей-то щедрой рукой нацарапаны значки анархии, портрет девушки и пара бунтарских надписей, он из рук больше не выпустил – выбрал ее.

– Паук не понравился? – уже в своей комнате, стоя перед сидящим на моем диване Антоном, легкомысленно спросила я. Мне казалось, он выберет первый инструмент, более стильный и новый.

– Никогда не играл на Yairi, – признался светловолосый парень.

– Что это? – заинтересовалась я, отодвигая ногой стопку манги под стол. Отчего-то не хотелось, чтобы аккуратный Антон, у которого в комнате царил порядок, подумал, что мы с Нелли – запущенные неряхи.

– Японская компания, производящая гитары. Их мало экспортируют из Японии, поэтому достать сложновато, – пояснил Тропинин. Его взгляд был полон восхищения, да и вообще, как я потом заметила, к гитарам он относился куда более бережно, нежели к людям, и это даже стало моим маленьким глупым поводом для ревности.

– Но вообще любопытно, – продолжал он задумчиво. – Видимо, я не скоро перестану поражаться твоему дому, Катя.

– Поясни, – потребовала я.

– У вас в чулане…

– Кладовке, – поправила я его, но Тропинин будто не слышал.

– … хранятся две потрясающие гитары, – он почти нежно провел ладонью по грифу. – Yairi и Taylor. Отменные модели. Просто лежат. Без дела, Катя. Понимаешь? Просто. Лежат. Без. Дела. В чулане. А, черт, это же… – он замолчал, видимо, не желая говорить при мне нецензурные выражения – такой невыносимой казалась ему эта крамольная мысль.

Я села рядом.

– А если обе гитары такие классные, как ты выбрал?

– На «тейлоре» играл какой-то мудак, – самодовольно заявил Антон.

– Почему же? – заинтересовалась я.

– Малышка поцарапана.

– Просто ее забыли у нас лет так пять назад, – улыбнулась я ему нежно и слегка помрачнела. Лица того, кто оставил эту гитару, я и не помнила, зато помнила тот день, когда он появился в нашем доме. Но об этом я не хотела сейчас и думать. – И на ней много кто играл.

– Не понимаю, как можно забыть гитару. Я не доверяю таким людям. Оставить гитару – это как оставить… – он вновь замолчал, зачарованно смотря на гитару.