Две богатенькие малышки - Миньон Эберхардт

— Джастин, — вмешалась она, — я хочу поговорить с Сэнди наедине. Ты не возражаешь?

— Что ты, что ты, дорогая. — Джастин был сама учтивость. — Я исчезаю.

Он весело помахал им и вприпрыжку пустился по лестнице. Сэнди с ухмылкой посмотрел ему вслед.

— Спасибо! Еще минута — и я вцепился бы ему в горло. Не потому, что он мне неприятен, просто я все время дергаюсь из-за этого суда. Джастин по-своему прав. Я еще молодой адвокат. Я многого не умею.

— Но ты же не бросишь дело! — воскликнула Эмми. — Сэнди, ты не можешь нас оставить!

Сэнди вздохнул.

— Нет. Я бросил бы дело только в том случае, если бы Диана потребовала другого адвоката. Она не желает меня слушать. Всеми правдами и неправдами добивается суда. По-моему, она даже сейчас не понимает, что все складывается не в ее пользу. Видишь ли, Эмми… ты ведь знаешь, это мое первое серьезное дело. Я всегда хотел быть только адвокатом и стал им. И думаю, что во многих смыслах я действительно хороший адвокат. Но… но убийство — это очень серьезно.

— И еще дело в том, что это Диана, — сказала Эмми и испугалась собственных слов.

— Да. Диана. Твоя сестра. Моя приятельница. Человек, которого я давно знаю. — Сэнди встал, плеснул себе выпивки и уселся в любимое кресло Джастина, вытянув длинные ноги. Он хмуро помолчал и произнес: — В том, что касается правосудия, у меня есть идеалы. Когда речь идет о любимом деле, у каждого есть идеалы. По крайней мере должны быть. Я всю жизнь хотел одного: быть хорошим, честным адвокатом, защищать закон и справедливость — и если потребуется, тех, кого несправедливо обвинили.

— Ты не хотел защищать Диану.

— И да, и нет, — не сразу ответил Сэнди. — Хотел, потому что ты меня просила. Не хотел, потому что… Не знаю почему. Может быть, боялся проиграть дело.

— Но, Сэнди, ты же знаешь, что Ди его не убивала!

Сэнди прямо посмотрел ее в глаза.

— Она не дает мне времени. Она постоянно давит на Бигема. Заставляет его делать все возможное и невозможное, чтобы суд состоялся как можно скорее.

— Ну, в этом есть резон,— неуверенно сказала Эмми.

— В этом есть резон только с ее точки зрения. Она говорит, что не убивала его и что хочет поскорее покончить с этой гнусной историей. И склоняет на свою сторону Бигема. А у старика большие связи, он знает, за какие ниточки дергать, так что суд будет очень скоро.

— Чем скорее ее выпустят, тем лучше, — сказала Эмми, но в голосе ее звучала тревога.

— Вот и она так говорит. Но я не уверен. Понимаешь, я чувствую, что мы чего-то не нашли, не учли, не додумали. Хейли — хороший человек и знает свое дело, но…— Он тяжко вздохнул. — Не обращай на меня внимания, Эмми. Просто у меня депрессия. Это мое первое серьезное дело. Вся эта газетная шумиха… Конечно, я могу и ошибаться. Они собрали против нее серьезные улики.— Он встал.— Спокойной ночи, Эмми.

Как и всегда в то лето, он ушел, не поцеловав ее, не проявив никаких признаков нежности. Ну и подумаешь! Что такое два поцелуя, пусть даже неожиданно долгих и страстных! Эмми слегка усмехнулась — настоящая улыбка в то лето была редкостью.

Бесцветный человечек в совиных очках больше не появлялся, и Эмми успела позабыть о нем. Едва ли не за одну ночь резко похолодало. Воздух стал бодрящим и свежим, листья в Центральном парке окрасились позолотой — и начался суд.

Всякий раз, когда Эмми выходила давать свидетельские показания, судьи пристрастно расспрашивали ее о тех минутах, когда она стояла перед парадным входом дома У орда и звонила в дверь. Как долго она там простояла? Несколько минут, точнее она не помнит. И все-таки: десять минут? Пять? Уверена ли она, что не слышала выстрелов? Уверена, до нее доносился обычный уличный шум, никаких выстрелов не было. Но судьи отметили, что дверь в доме не настолько плотна, чтобы не пропускать звуков,— это было установлено в ходе следственного эксперимента. Эмми снова вызвали давать показания. Где именно она стояла? Видна ли с этого места ведущая к подвалу дорожка, на которую вы— | ходит дверь кухни? Да, видна, если смотреть в ту сторону, сказала Эмми. А смотрела ли она в ту сторону? Да, но не все время. Она предположила, что кто-то мог проскочить через эту дорожку как раз в те моменты, когда она туда не смотрела, но судьи сказали, что это всего лишь догадки. Договаривалась ли она с обвиняемой заранее о том, что придет к ней? Нет, нехотя созналась Эмми, она зашла за сестрой просто потому, что хотела прогуляться.

Обвинительная сторона сочла разумным не подчеркивать тот факт, что Эмми и Диана — родные сестры, ведь из него непременно вытекало желание Эмми как-то выгородить Ди. Судьи же, чувствовала Эмми, были решительно настроены не слишком доверять ее показаниям.

Диана настояла на том, чтобы выступить в собственную защиту. Речь ее была простой и ясной, но Эмми видела: суд явно не верит словам Дианы о том, что она не ждала Гила, не подозревала о его намерении прийти, не знает, как он попал в дом, и никогда не давала ему ключ.

Свидетельства против Дианы накапливались с ужасающей скоростью. Во-первых, пистолет — и на нем только ее отпечатки пальцев. Сэнди настойчиво подчеркивал, что отпечатки слегка смазаны, а это значит, что оружие могли держать, скажем, в перчатке, но судей, похоже, интересовал не тот факт, что отпечатки смазаны, а тот, что они принадлежат Диане. По всей вероятности, Диана находилась в доме наедине с убитым; пистолет, из которого в него стреляли, был спрятан в холодильник, следовательно, Гил Сэнфорд не мог покончить жизнь самоубийством. А ключ от дома Уордов в его кармане означал, что Гил получил его от Дианы.

Но главной и неопровержимой уликой стало письмо, точнее, записка, обнародованная на суде. Эмми сразу поняла: именно это угнетало Сэнди, именно об этом он не хотел говорить. Записка состояла всего из нескольких слов, но их оказалось достаточно, чтобы решить судьбу Дианы.

Сразу после убийства полиция, разумеется, обыскала квартиру и офис Гила, но не обнаружила ничего, имеющего отношение к делу. Однако на следующий день женщина, которая убирала в квартире Гила, получила из чистки его костюм и конвертик, в который были вложены некоторые вещи, по беспечности оставленные Гилом в карманах: перочинный ножик, несколько монет, карандаш и смятая записка от Дианы. Директор чистки тоже дал показания: он опознал все эти предметы и с достоинством сообщил, что его работники всегда осматривают костюмы перед чисткой, поскольку диву даешься, чего только джентльмены не забывают в карманах, и что он обыкновенно складывает такие вещи в конверт и пришпиливает к вычищенному костюму перед тем, как вернуть его владельцу. На сей раз самым удивительным предметом, забытым в кармане пиджака, оказалась записка от Дианы. Женщина-уборщица прочла ее и, поразмыслив, отнесла в полицию. Это произошло как раз в тот момент, когда Диана и Эмми смотрели премьеру Дуга.

Записка, как провозгласило обвинение, была написана рукой Дианы. Диана наотрез отрицала это. Она выглядела такой хорошенькой, голубые глазки ее смотрели так невинно, что Эмми просто не понимала, как можно усомниться в ее искренности. Но потом записку зачитали вслух: «Гил, милый, ты должен прийти ко мне. Я не могу позволить, чтобы ты женился на этой корове Коррине. Жду тебя». И краткая подпись: «Ди».

Эмми похолодела, а сердце ее забилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Она боялась взглянуть на Диану, боялась вообще поднять глаза из страха, что ужасное открытие написано у нее на лице, и потому неотрывно смотрела на свои стиснутые руки.

«Эта корова Коррина». Именно эти слова произнесла Диана после премьеры, за несколько минут до того, как ее арестовали.

Значит, записку все-таки написала Диана. Ее снова вызвали, и она снова все отрицала, но Эмми уже знала истину: Ди просила Гила прийти.

Должно быть, Коррина интуитивно чуяла правду, обвиняя Диану. До этого момента Эмми ни разу не приходило в голову, что сестра действительно могла убить человека. Сердце ее сжалось при мысли, что она сама убедила Сэнди в невиновности Ди и уговорила его взяться защищать ее.

Тем временем суд продолжался. Мистер Бигем, давно вернувшийся из Рима, усталый и седой, сидел рядом с Сэнди. Свидетели шли нескончаемой чередой, и все равно дни пролетали с неумолимой скоростью. Несколько раз в качестве свидетеля вызывали Дуга. Он сидел в свидетельском кресле, опустив голову, сцепив пальцы. На Диану он не смотрел — наверное, не мог. Да, он был близким другом Гилроя Сэнфорда, да, они были знакомы много лет. Нет, он ничего не знал о делах Гилроя, кроме того, что у него обычно было много свободного времени. Да, Гил часто приходил к ним домой. «Естественно, — добавил он с вызовом.— А почему бы нет?»

Задали вопрос: бывал ли покойный в доме мистера Уорда в его отсутствие? Конечно, сказал Дуг. А возражал ли против этого мистер Уорд? Конечно, нет. Верно ли, что мистер Уорд зимой и весной часто отсутствовал дома? Разумеется: он репетировал пьесу и… Да-да, замахал руками обвинитель, все это мы знаем. Известно ли мистеру Уорду, как часто мистер Сэнфорд приходил к нему в дом… и к его супруге? Да, сказал Дуг, а что в этом такого?