Жаворонок над полем - Анатолий Нутрихин

Разбежались глаза мальчишек и в кондитерской. Пирамиды из пряников, конфетная гора, ряды затейливо украшенных пирожных, - при деньгах можно набить сластей полные карманы... Приятели купили баночку разноцветных, приятно пахнущих леденцов. Сладость во рту располагала к душевному разговору, и Митя сказал:

- Болтают, будто в гостином дворе подземный ход есть.

- Яшка-музыкант говорит, что видел, - ответил Фешка. - Я не верю. Вакарину верю, дед говорит , что такой ход в кремле раньше был, а может и сейчас есть. Его из рентереи прокопали в овраг, чтобы сокровища вынести, если враг в крепость ворвется. Однако границы теперь далеко. Воры стали в тайнике награбленное прятать, лаз у них был в стене возле рентереи. При губернаторе Сулиме шайку поймали. А лаз полиция камнями забила, глиной замазала, но присмотришься - след увидишь...

Тут Фешка вспомнил о приказчике, и мальчики направились в пиленковскую лавку. Вот и она, длинная, тесная, в ней - три отдела. В первом торгуют съестным. На полках хлеб, банки с крупами, пестери с яйцами. На полу кадушки с сельдью, солеными грибами. В следующем отделе - галантерейные и писчебумажные товары, разные металлические штуковины. Третий отгорожен от других занавеской и именуется "рейнским погребом". Там продают вино распивочно и навынос, оттуда постоянно плывет табачный дым и доносится говор подвыпивших завсегдатаев.

В середине лавки, возле приказчика, одетого в демикотонный сюртук серебряная цепочка через грудь - несколько покупателей. Это и есть Гаврила.

- Мы, почтенные, плохой товар не держим, - убеждает он. - Лучших топоров во всем Тобольске не сыщите, лезвия - чистая бритва! Хошь - кол теши, хошь - тещу кроши..

Приказчик улыбается, довольный своей шуткой.

- Нам, Гаврила Федотыч, никого крошить - крушить не надобно, - говорит покупатель. - Топоры, не спорю, отменные. Но и цену ты назначил несусветную. Сбавь пятак, любезный, сразу три возьму...

Мужик хитро щурится: торг доставляет ему удовольствие. Гаврила извлекает из нагрудного кармана расческу и неторопливо поправляет пробор, извинительно говоря:

- В цене уступить коммерция не позволяет. Желаешь дешевле - ступай к Косоротову. Вон лавка наискосок. Только через месяц из его топора получится славная пила! Ха-ха-ха!

Все же приказчик сбавляет копейку, и мужик, кряхтя, лезет в карман за мошной. А приказчик заворачивает топоры в бумагу и перевязывает бечевой. К нему уже обращается другой покупатель, но его перебивает Фешка:

- Здрастье, Гаврила Федотыч, батяня кланяется. Просил о деньгах напомнить...

- Не видишь что ли? У меня народ, - морщится приказчик. - Мог бы и подождать малость. У нас с Северьяном особый расчет будет, пусть сам прийдет. А ты - ступай!

На улице Фешка в сердцах в сплевывает:

- Хоть бы полтинник, сквалыга, отдал...

- Не огорчайся, у меня еще двадцать копеек есть,- Митя увлекает приятеля вдоль торгового ряда.

А базар, хотя и не велик, но шумен, многоголос.

- Вот пряники печатные, екатеринбургские, - приговаривает лоточник. Леденцы пензенские, пышки тобольские!

- Квас, кислый и сладкий. На любой вкус, - старается парень в розовой рубашке и черном картузе.

Мальчики покупают у него по кружке холодного сладкого кваса и медленно выпивают. А рядом раздается усталый монотонный басок:

- Подходи, кто грамотей! Лучшая в России бумага: белая и голубая, желтая и зеленая. Глянцевая и простая, тонкая и потолще. Бумага для деловых записей, дружеских посланий и амурных записок... Перья гусиные, шадринские и местные! Орешки чернильные!

Здесь же продают муку: пшеничную, ржаную, овсяную, картофельную, рис персидский. На мешках - табличка: "Кто берет пуд и больше - тому скидка". Миновать торговок яблоками выше ребячьих сил. Фешка спрашивает:

- Почем, хозяйка, райские?

- Пробуйте, вкусные... - смуглая крестьянка с готовностью протягивает на кончике ножа кусочек яблока. - На копейку пара.

Друзья покупают два краснобоких яблока и, жуя, идут в сторону Казачьей площади, откуда доносятся плавные и умиротворяющие звуки вальса, на звуки которого устремляются любопытные. И не зря: на площади поставили свой балаган бродячие циркачи, из него и льется музыка. Афиша у входа возвещает, что Тобольск посетила знаменитая труппа доктора восточной магии Али ибн Гусейна.

Заплатив по пятаку, Митя и Фешка вошли в шатер, куда уже поднабилась публика. Ее развлекал оркестрик: старичок-скрипач, долговязый юноша-флейтист и трубач из городской пожарной команды. Светящиеся под куполом разноцветные фонарики и музыка создавали обстановку праздничности и ожидания чего-то необыкновенного. Зрители по временам от нетерпения хлопали в ладоши. Наконец, музыканты заиграли бравурный марш, арену осветили ярче. Представление началось.

Очень скоро стало ясно, что труппа приехала второразрядная, но неизбалованные тоболяки принимали хорошо и ее. Митя аплодировал вместе со всеми. Особенно понравилось ему выступление маленькой акробатки. Мускулистый партнер держал ее на одной руке и крутил вокруг себя. Потом девочка стояла вниз головой на шаре, который лежал на качающейся доске. По окончании номера циркачка изящно спрыгнула, сделала тройное сальто, книксен и убежала с арены.

- Ловкая девка, - похвалил Фешка. - Я вертанусь раз - и амба, а она, как мельница...

- Артистка, - согласился Митя. - И жизнь у нее - не соскучишься: сегодня в одном городе, завтра - в другом. Сколько впечатлений! Я ей завидую.

- А я нет, - фыркнул приятель. - Она, наверно, вечером пластом лежит от усталости. Покрутись ты так, я погляжу! Из балагана только есть и спать выходит.

Митя озадаченно посмотрел на Фешку. Ведь он прав: жизнь девочки нелегка. Учиться ли она? Есть ли у нее мать? Порасспросить бы у самой...

На арену торжественно под бравурный звуки марша вышел ибн Гусейн. Из-под его зеленой бархатной жилетки проглядывало смуглое тело. Голову мага украшал пышный тюрбан. Оркестр смолк, и факир извлек из кармана дудочку. Он заиграл на ней тягучую мелодию. Из ящика, принесенного служителем, высунулись две змеи. Они раскрыли пасти и извивались в такт музыке...

Где-то в балагане расплакался ребенок. Публика зашикала, и мать понесла его к выходу. Меж тем, факир перестал играть, и змеи убрались в свой ящик. Раздались аплодисменты. Труппа трижды выходила на арену, кланялась и потом исчезла окончательно. Народ покинул балаган.

На площади приятели собрались было расстаться, но насторожились. Люди с Казачьей площади спешили к берегу Курдюмки.

- Погоди, Митяй, на речке, кажись, снова кулачная потеха, - сказал Фешка. - Посмотрим?

Мальчики устремились за толпой. Проходя через базар, они увидели, как торговцы стягивают с себя передники, навешивают на лавки замки.

- И у приказчиков кулаки чешутся. Однако драться будут немногие, предсказал Фешка. - Шевелись, а то поспеем только к концу боя...

18. Заботы Марьи Дмитриевны

В полуденный воскресный час в доме Менделеевых обычно воцарялась та ничем не нарушаемая тишина, когда домашние отдыхали или отсутствовали. Так было и на сей раз. Иван Павлович уехал договариваться с омскими купцами о поставке партии аремзянской посуды и должен был воротиться только дня через два. Впрочем, он мог задержаться и погостить у жившей в Омске дочери Кати и ее мужа Якова Капустина, который служил в губернском правлении и уже имел чин коллежского советника. Сын Ваня, у зятя под рукой, ходил пока в регистраторах, но подавал надежды на большее.

Лизу Марья Дмитриевна с утра отправила на бричке за провизией: дочь должна объехать лавки знакомых купцов, а также сделать покупки на базаре. Полю позвала в гости Екатерина Федоровна Непряхина, давняя знакомая Менделеевых, дама, известная редкой набожностью и благотворительными делами. Паша ушел к Фонвизиным, устроившим в воскресенье детский праздник. Туда звали и Митю, но он отказался: между братьями наблюдалось то явное, то скрытое соперничество, иногда у них случались и ссоры. Но сегодня все было мирно. Просто Митя сказал, что пойдет к Фешке...

Прасковья на кухне чистила к обеду картофель, Марья Дмитриевна ей помогала. Женщины неторопливо переговаривались.

- Не занедужил бы в пути Иван Павлович, - беспокоилась Марья Дмитриевна. - Слабоват он здоровьем стал в последние годы. А раньше был орел. Зимой без рубашки подчас ходил, это на нашем-то сибирском морозе...

- Возраст никого не красит, - поддакнула Прасковья. - Бог милостив, вернется благополучно, не впервой в Омск ездит. Я больше о Полиньке беспокоюсь, хотя ей и полегчало. Вишь, опять к Непряхиной подалась... Правду скажу: тает она словно ледок на вешнем солнышке. Ну, впрямь, сосулечка хрустальная.

- Не береди душу, Параша! - вздохнула Марья Дмитриевна. - Сама вижу: больна Полюшка и телом, и духом. В ее беде себя виню. Все силы и время заводу отдавала. Мало за детьми присматривала, хотя всегда помнила о них. Воспитывала по-христиански, по обычаю родителей наших. Только проповедь моя затронула их сердца по-разному. В Поле такой ответный огонь вспыхнул, какого и возжечь не желала. Теперь она полдня молится, полдня бедным помогает. Да видит - всем не помочь. От того и мается...