Костры на башнях - Поль Сидиропуло

— А вот и мама пришла, — торжественно объявил Виктор, он первый увидел ее. Поднялся, поцеловал в щеку. — Что-то случилось? — спросил Виктор: Надя была бледная и, кажется, вот-вот расплачется.

— То, что я видела в больнице… Как только там работают? Все это видят постоянно… Это ужасно, Виктор. Наши сдали Пятигорск… Говорят, там ад кромешный!

— Я слышал, — ответил он. — Ну! Не будем падать духом. Сейчас нам этого делать никак нельзя.

— Мамочка! — Алексей вскочил с пола. — Когда я вырасту, мы с папой поднимемся на самую высокую гору. Правда, папа?

— Обязательно, сынок. — Виктор потеребил вихрастую головку сына и задержал на нем долгий взгляд: дай-то бог, чтоб не только внешностью, но и в главном он был похож на своего деда, чтобы прожил свою жизнь так же ярко и с честью.

Глава шестая

Он снился за ночь дважды, и, когда приснился уже во второй раз, Тариэл Хачури, проснувшись в тревожном недоумении, решил более не искушать судьбу, не стал дожидаться, когда Амирхан Татарханов явится еще и в третий раз, встал с кровати.

Был ранний час. Только-только стало рассветать. Заколыхалась, ожила после ночной дремы неподвижная синева неба, зарябила, как потревоженная легким ветром, поверхность воды в озере — из далекой глубины выплывало жаркое солнце, источающее золотые россыпи лучей. Сквозь распахнутые настежь оконные створки донеслись птичьи трели.

Тариэл вышел в сад, здесь, под краном, он любил умываться — кстати, эту привычку перенял от старшего Соколова. Но замешкался, глядя на раздавшиеся вширь кроны деревьев: вон как потяжелели ветви от крупных краснобоких яблок, налились янтарным соком медовые сорта, за которыми он ездил в Ларису.

Да, тогда, в тридцать третьем году, привез Тариэл саженцы, высадил возле дома. И какими богатырскими стали за эти годы некоторые из них! Деревья для него — как живые существа, близкие сердцу: у каждого свое имя, свой характер, привычки. Яблоня, например, проявила свой норов в том, что нежданно-негаданно зацвела однажды осенью — дала только три цветка, и они долго пестрели среди поспевших плодов. У груши обильными бывали урожаи только в четные года. Орех, крупный, со сладким зерном, отличался еще и тонкой коркой кремоватого цвета, так что особого труда не составляло раздавить его руками.

Тариэл открыл кран, но умываться повременил, смотрел на воду; ручей потянулся от ствола к стволу по извилистой тропке — первую влагу охотно поглощал чернозем.

Успокаивающе шумела вода, самозабвенно пели птицы, а где-то неподалеку шли жаркие бои. И гнев охватил Тариэла. «Проклятые фашисты! Было время — гнали немцев из гор как шелудивых собак. Не образумились, не учли уроки прошлого, снова нагрянули, как оголтелые разбойники! Но не избежать вам возмездия и на этот раз…»

Вспомнилось Тариэлу, как Амирхан Татарханов, сопровождающий немецких карателей в тот год в горах, схватил его мать и поволок в сарай… Тариэл не понимал тогда, что этому мерзавцу нужно было от нее, он бросился ей на помощь.

— Пустите ее! Пустите!

— Убирайся прочь! Убью! — угрожал оружием Амирхан.

— Тариэл, сынок… — стонала мать, смущенно отводя от него глаза, — платье на ней было разорвано. — Он убьет тебя…

Она не думала о себе, беспокоилась о нем. Но Тариэл не собирался уступать: пусть стреляют, убивают — наплевать. Ему нужно спасти мать. Чьи-то сильные руки оттащили его от Татарханова и отбросили к поленнице дров, которые он с матерью заготовил на зиму. Поленья покатились, обрушились ему на голову, но он вскочил на ноги и снова набросился на Амирхана, как кошка.

Татарханов никак не мог избавиться от Тариэла, не помогали и удары, которые он наносил ему кулаками по голове. Мать могла воспользоваться моментом и выбежать из сарая: Амирхан ее уже не держал. Однако она не скрылась, напротив — стала помогать сыну.

В сарай ворвались дюжие немцы. Схватили Тариэла за руки и за ноги и отбросили в сторону, словно мешок. Тариэл ударился головой о что-то твердое, потерял сознание. Пришел он в себя, когда матери уже не было в живых. Горело село. А вокруг него стояли односельчане в скорбном молчании. Он лежал на траве, его отнесли подальше от горевших домов, и горько плакал.

Никто толком не знал, как убили мать, никого из односельчан не было поблизости, никто не поспешил ей на помощь — каждый боялся за свою жизнь и оставался у своего очага. Да и чем бы они могли помочь? В селе оставались одни женщины да дети.

…Пока Тариэл брился, жена приготовила завтрак. Она удивилась, конечно, что он встал намного раньше обычного, но не стала приставать с расспросами: время такое — мало ли какие спешные дела могут быть у начальника отделения милиции.

После завтрака он шел по улице не спеша: время раннее, в такой час еще не жарко. Но вдруг из-за угла появился мужчина — точь-в-точь Амирхан Татарханов. Тариэл оцепенел, ноги приросли к земле, и он не смог сделать ни шагу, как стреноженный конь. «Что это со мной? Нервы стали сдавать, что ли? Ну-ка, возьми себя в руки, страж порядка!»

Наконец он справился с секундным замешательством, рванулся вперед, на ходу расстегивая кобуру.

Мужчина тем временем свернул в переулок и пошел в сторону больницы. Тариэл настиг его уже у подъезда и хотел было крикнуть: «Руки вверх!» — но смутился: те был Азамат, а не Амирхан. Вот тебе и следопыт! Посмотрел бы на него Василий Сергеевич Тимофеев сейчас!

Чтобы не вызывать подозрения, — бог весть что может подумать Азамат, скажет: следит за ним начальник отделения, как за опасным преступником, — Тариэл сразу же свернул в первый попавшийся проулок.

Да, нервы стали сдавать. И неспроста: время тревожное. Вчера на заседании в райкоме партии говорилось о необходимости особой бдительности: немцы используют белоэмигрантов, — переодетые в форму советских солдат и командиров, они проникают в наш тыл.

Тариэл направился в отделение милиции. Дел было много: в городке проводились митинги и собрания, на них зачитывались обращения Советского правительства, чтобы народ подымался на борьбу с фашистскими захватчиками. На митингах люди принимали решения, в них выражалась горячая любовь к Родине, горцы клялись в безграничной верности ей: «Мы превратим в неприступные рубежи каждую тропу, каждое ущелье. Всюду, за каждым выступом, врага будет подстерегать смерть. Мы никогда не склоним голову перед хищными германскими разбойниками, какие бы тяжелые испытания ни пришлось нам перенести. Мы знаем, горячо верим, враг будет разгромлен!»

На одном из митингов, который состоялся на площади Терека, выступил недавно и Тариэл. Собрались не только горожане, съехались крестьяне из ближайших сел. Площадь была заполнена до отказа. Тариэл тогда сказал:

— Наши войска стремятся остановить грозное продвижение фашистов на нальчикском направлении, у Терека и Баксана. Обстановка, конечно, напряженная. Но так будет недолго, товарищи! Иноземцы не раз уже пытались захватить наши горы, покорить нас. Но каждый раз разбивались о кремнистую стойкость братских народов, как о скалистую твердь наших гор. Так будет и с фашистами! Наши отцы, братья завещали нам отстоять свободу и независимость родной земли. Клянемся! Содрогнется враг перед нашей ненавистью и местью!

…Тариэл ответил на приветствие дежурного милиционера и прошел к себе в кабинет. Открыл окно, чтобы проветрить комнату. Все это он проделывал не спеша, чтобы, казалось, отвлечься.

Время от времени Тариэл ловил себя на мысли, что думает о своем странном сне и о недавней нелепой встрече — как же это он обознался! Азамат появлялся перед его главами с насмешливой улыбкой: что — не вышло? Азамату только дай повод: будет опять трепаться на каждом углу, как тогда, когда Тариэл выступил на бюро райкома против того, чтобы Азамата приняли в партию. Каждому встречному жаловался историк: блюститель порядка, член бюро райкома, а с пережитками прошлого — мстит, мол, за дядьку. Разумеется, не болтовни Азамата остерегался Тариэл на сей раз — он не желал посвящать Татарханова-младшего в сокровенную тайну: никогда, никому не говорил Тариэл о том, что не теряет надежду найти однажды Амирхана и рассчитаться с ним за все. И за мать, и за Алексея Викторовича Соколова.

К открытому окну, у которого стоял Тариэл, подбежал возбужденный подросток:

— Дядя Тариэл, скорее! Они убьют друг друга.

…Никто уже не помнит, как и когда началась нелепая вражда между родными Махара Зангиева, водителя комбината, и Асхата Аргуданова, молодого чабана. Этого не помнят даже их родители и родственники, живущие по обе стороны одной улицы. Кому-то, однако, понадобилось снова поссорить двух парней, чтобы возобновить вражду, расстроить назревающее сватовство Махара к сестре Асхата, семнадцатилетней Заире.

Асхат, пожалуй, не вспомнит, кто передал ему обидные слова, оброненные якобы Махаром: пусть, мол, за честь посчитают кабардинцы, что придет сватать их дочь осетин… Но не это важным было для оскорбленного до глубины души Асхата: трепался ли сосед языком, или именно так высказывался Махар, — выяснять не стал.