Запретная. Не остановить - Инна Стужева

свалиться с кровати и кубарем скатиться под нее.

— Аккуратнее, Бельчонок, если не хочешь, чтобы все произошло на полу, — шепчет Гордей и прикусывает теперь мочку моего уха.

Несильно на этот раз, но все равно опаляя и вводя меня в нереалистичный чувствительный транс.

А в голове так и стучат набатом его слова "если не хочешь, чтобы все произошло на полу… ", "все произошло… ". Резонируют в теле, отчего то мгновенно идет мелкими щекотными мурашками, и, помимо страха, окутывает тягучей, неизведанной, но такой сладкой и упоительной истомой.

— Гордей…

Его рука скользит под мою футболку и, о боже, он начинает поглаживать одну из моих грудей. А потом властно ее сжимает.

Я не снимала лифчика, потому что так мне оказалось спокойнее, но и того, что его пальцы трогают и сминают через ткань, для меня более, более чем достаточно.

— Гордей, ты… ты пьян, наверное,… и…, - нахожу единственное объяснение такому его поведению и вспыхнувшему вдруг острому интересу ко мне.

Я и сама, когда выпила, попала в полный неадекват и какую-то дикую, ненормальную зависимость от его присутствия.

Хотя и на трезвую голову ощущаю примерно то же самое. Я же его люблю. Но он, он…

Неожиданно для самой себя с моих губ вырывается тихий задушенный стон.

То, как умело и со знанием дела он трогает, выбивает этот стон из меня и не дает мне строить свои предположения дальше.

Внизу живота взрывается щекотная дрожь, между ног начинает ощутимо ныть и потягивать, и я… не нахожу слов, застигнутая врасплох такими острыми и яркими впечатлениями.

Вместо ответа Гордей отпускает, но лишь на какие-то доли секунд. Рывком разворачивает меня к себе, и тут же, не дав времени опомниться, ложится сверху, плотно вжимая мое изнывающее тело в матрас.

— Гордей, — ахаю я, а он, так и не дав мне отдышаться, начинает покрывать поцелуями мои скулы, ключицы, шею. Все, что не скрыто вырезом моей более, чем скромной футболки.

Сам же при этом… его торс полностью обнажен. Когда я пытаюсь оттолкнуть, я упираюсь ладонями в его гладкую и горячую под моими чувствительными трясущимися пальцами кожу.

Я пытаюсь выскользнуть и тут же впечатываюсь шортами в его напряженное возбуждение. Теперь по телу прокатываются более крупные волны, подхватывающие и перемещающие меня в совершенно другое измерение, где все опаснее, острее, жестче, по-взрослому.

— Гордей…

— Что ты там задвигала про люблю и хочу снова быть с тобой? Сейчас самое время это продемонстрировать. Так что, смелее, смелее, Бельчонок.

— Гордей, я…

Замолкаю и дышу, дышу, дышу.

Он отталкивается от кровати, выпрямляется, при этом оставаясь сидеть на моих бедрах сверху. Подцепляет мою футболку и начинает тянуть ее наверх.

Я приподнимаюсь и через секунду, рухнув обратно на кровать, остаюсь перед ним снова практически незащищенной, в одном лишь только лифчике. И на этот раз я абсолютно трезвая, а он…

— Ты пьян, — шепчу я, — и не понимаешь, что делаешь. Я не хочу так… я…

Он снова склоняется надо мной, облокачиваясь на локоть одной из рук, и языком раскрывает мои губы. Поток красноречия истекает во мне в этот же момент.

— Пьян от того, что нашел тебя в своей постели, Бельчонок, — шепчет мне в губы, отрываясь, но не собираясь, даже не думая отстраняться. — Не представляешь, как от этого повело.

Смотрит мне в глаза и говорит, а его пальцы между тем стягивают одну из чашечек лифчика и начинают трогать и скручивать мой, до боли чувствительный сейчас, сосок.

Горячая волна удовольствия, настолько острая, насколько запретно-сладкая, пронзает тело тысячей горящих стрел так невыносимо мучительно, что я не в силах сдержать рвущегося с губ нового пронзительного стона.

— Сладкая желанная девочка, — шепчет Гордей мне в губы, а потом снова раздвигает их и быстро проникает в мой рот языком.

Целует жадно, порывисто, отрывисто.

Мир взрывается, и я что есть сил вцепляюсь в его широкие, твердые и очень напряженные в эти мгновения плечи.

Но вот его теплые, с привкусом алкоголя губы, перестают терзать мои, но начинают бесцеремонно спускаться ниже, ниже… О боже, они…

Накрывают тот сосок, который до этого он трогал и с которым так возбуждающе играл, выбивая из моего тела острые вспышки наслаждения.

Я и представить себе не могла.

И это… уже от одного осознания того, что он целует в одно из запретных мест… Что Он… целует… в обнаженную перед ним грудь… О боже, что может быть ужасней, опасней, ядовитей, но вместе с тем приятней, упоительней, горячей и более волнующим?

Я полностью теряю ориентацию, закрываю глаза, и сама выгибаюсь навстречу его губам.

Чувствую, как его ладонь скользит к застежке и вот уже обе мои груди обнажены перед ним, и он набрасывается. Гладит их, целует и ласкает.

Мои соски очень острые в этот момент, а стоны срываются с губ буквально один за одним.

— Как же хорошо с тобой, как же…, блядь, крышу сносит, — отрывисто шепчет Гордей и целует, целует, целует…

Я пьяная и озабоченная ненормальная.

Ведь я позволяю…

Но я так соскучилась, так устала, безумно устала без него…

И сейчас мне настолько нереально приятно, так нравится, так, до боли, до одурения просто, хорошо…

Как не бывало со мной уже долгий, мучительно долгий период…

***

Гордей вдруг останавливается, я кое-как выныриваю из омута и не без усилия распахиваю глаза.

Пытаюсь осознать, сфокусироваться, вернуться.

И тут же встречаюсь с его пронзительным, до мурашек ярким пожирающим меня взглядом.

Открываю рот, но не успеваю ничего сказать, как он впивается в мои губы в новом, глубоком и далеком от целомудренности поцелуе.

Его язык хозяйничает в моем рту так требовательно и порочно, так жарко сплетается с моим, исследует, пожирает, искушает…

Его тело двигается на моем в волнующем, животном, первобытном ритме. Чуть ослабляя контакт, потом вжимая, и снова ослабляя, и снова вжимая… вжимая… вжимая.

Его рука… я чувствую, как его ладонь скользит по моему животу и… остановившись всего на мгновение, решительно ныряет под резинку моих просторных спальных шортиков.

А потом… я не успеваю ни пикнуть, ни дернуться, ни возразить, как его пальцы подцепляют еще и трусики, и его ладонь оказывается там, прямо там… прямо между моих судорожно сведенных вместе ног и… накрывает.

Боже, боже, боже… о боже мой…

От переизбытка нахлынувших на меня эмоций я начинаю задыхаться, и тогда Гордей перестает целовать и утыкается в мою шею.

Замирает так, но руку никуда не убирает.

— Дыши, Бельчонок, — хрипло произносит мне в ухо, находя его и