Разрушенный мост - Филип Пулман

оказывается, что это он папин правомерный сын. Нет, стоп, другое слово. Законный. Законный сын».

Роберт был законным ребенком, а она нет. Она родилась вне брака. Бастард. Таких детей в былые времена называли бастардами.

Сейчас, конечно, те времена давно прошли, и никто не обращает внимания на подобные истории, вот только Джинни прямо чувствовала, как обстоятельства отталкивают ее куда-то на самый край. Она так тщательно растила в себе сочувствие к Роберту, но оно моментально исчезло (а значит, никогда и не было искренним). Да и как сочувствовать этому пока незримому подменышу, который оттолкнул ее прочь, оказался белым сыном белого отца, законным наследником в законном браке, а сама она превратилась в дитя порока, интрижки с женщиной, которая только и остается, что на завтрак…

Обед Джинни так и остывал нетронутым. Папа тоже ничего не ел.

– Этот Роберт… Когда он приедет? – спросила Джинни. Голос ее дрожал.

– Похороны в среду. Я поеду на них и вернусь с ним вместе. Джинни, он милый парень. И ни в чем не виноват…

– Разумеется, – жестко перебила она. – Наверное, тут вообще никто ни в чем не виноват. Наверное, дети просто появляются, как корь, например. Невозможно же предсказать это, да? Совершенно невозможно…

Никогда в жизни Джинни не испытывала такой ярости, не поражалась так себе и ему – и всему происходящему. Оттолкнув тарелку, она резко встала.

– Ты не понимаешь…

– И как я должна понять, если ты ни черта мне не рассказываешь? – набросилась на него Джинни.

– Подожди…

– Чего ждать? Что ты мне еще собираешься рассказать? Что нашел меня в канаве, может?

– Послушай… Я знаю, нужно было поговорить с тобой раньше, и я уже извинился. Теперь я понимаю…

– Поздновато, тебе не кажется? Что еще ты скрываешь? И что еще я потеряю из-за него?

– Ничего! Джинни, ты ничего из-за него не потеряешь, прошу, Боже…

– Но я уже потеряла!

– Это не так. Пойми, для нас ничего не изменится. Мы с тобой семья и всегда ею будем. Это он все потерял, ему сейчас плохо.

– Думаешь, я этого не понимаю? Просто мне очень бы хотелось знать, что еще ты от меня скрыл… Ведь есть же еще что-то? Все, что ты рассказывал про Гаити – это ведь тоже неправда? Мама на самом деле с Ямайки приехала, да? А она вообще существовала? Или ты взял меня в детском доме? О, я знаю: она не была художницей, да? Работала в каком-нибудь магазине продавщицей, а ты ее заметил, когда носки покупал, но в результате родилась я…

– Джинни, это все бессмысленно. Если бы ты только знала, как я хочу…

– Мне все равно, чего ты там хочешь, пап, вот честно.

– Хотя бы позволь мне…

– Ты даже картины ее не сохранил! Хотя бы одну!

Отпихнув стул, Джинни выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь, и бросилась на пляж – подальше от дома, подальше от слов и от него.

8

Роберт

Правда, ответа на вопрос, занимавший ее сейчас больше всего, у Джинни так и не было. Какой он, все-таки, этот ее брат? Она хотела спросить это у папы, когда тот вернулся, но пожалела его тогда и не стала поднимать эту тему; потом хотела спросить утром, но он ушел, а теперь они не будут разговаривать, пока кто-нибудь не сделает первый шаг к примирению. Джинни и ее отец так редко ссорились, что сейчас она чувствовала себя не в своей тарелке. Состояние конфликта было ей незнакомо, и она невольно прокручивала в голове сказанные в гневе слова, гадая, не было ли среди них чего-то непростительного.

Но папа все равно виноват, решила она, сидя среди дюн, зарывшись босыми ногами в горячий песок. Он не имел права хранить этот секрет. И ей следовало бы догадаться…

Когда узнаешь о себе что-то такое, что остальные знали, но не говорили, всегда чувствуешь себя глупо: как будто все это время кто-то посмеивался за твоей спиной, считая наивной. Папа все знал, Джанет знала, Роберт знал, – все знали, что папа не был женат на маман. Все знали, а Джинни не знала. Из-за этого она злилась, чувствуя себя одураченной и очень несчастной.

Она пряталась среди дюн до пяти часов вечера, то задремывая, то просыпаясь, спускалась к каменистым бассейнам, иногда по полчаса или даже дольше разглядывая какую-нибудь морскую актинию, и вернулась домой в половине шестого только потому, что пора было отправляться на работу в яхт-клуб.

Посетителей по воскресеньям в ресторане почти не было, поэтому можно было бы поймать Энди и поговорить с ним, вот только он – редкий случай! – был подавлен и сердит; а может, просто мир сошел с ума и злился сам на себя. После смены Джинни отправилась домой, но быстро заметила, что шагает все медленнее и медленнее, надеясь, что время вовсе остановится и не придется возвращаться.

Папа в полглаза смотрел телевизор, но большая часть его внимания была поглощена разложенными на коленях бумагам.

– На кухне есть салат, – коротко заметил он.

– Я поела в яхт-клубе, – ответила Джинни, на секунду замерев в дверном проеме.

Повисшая между ними тишина на мгновение будто завибрировала. Если бы он поднял глаза и посмотрел на нее, чары бы спали – но он этого не сделал.

Джинни притворилась, будто наблюдает за происходящим на экране, а потом вышла из комнаты, захлопнув дверь.

На самом деле поесть в яхт-клубе ей не удалось, и в обед тоже – из-за ссоры, поэтому теперь Джинни очень хотелось есть. Впрочем, к салату она все равно не прикоснулась, а вместо этого отрезала себе кусок хлеба, густо намазала его арахисовым маслом, взяла блокнот для эскизов и уголь и ушла на центральную дорогу.

Там, устроившись на стене в золотых лучах заката, она попыталась передать на бумаге то, как дорога серой рекой бежит среди поросших травой склонов холмов, то петляя, то ныряя в лощину, то снова поднимаясь по склонам. Уголь подходил для таких рисунков гораздо лучше карандаша: толстую линию сложно было растушевать, раздвинуть пальцами, передавая текучесть образа. Эти места были и оставались царством Джинни, которое она не могла потерять, царством, не принадлежавшим ей по праву рождения, а завоеванным любовью и талантом – потому что иногда, окидывая свои работы непредвзятым взглядом, Джинни понимала: она талантлива. И в этом наброске тоже была жизнь. Он отражал не только дорогу, но и чувства художницы, передавал движение, беспокойство и энергию.

Именно тогда она решила, что возможность работать – это лучшая возможность в мире. Лучше даже возможности узнать, кто ты на самом деле и чем должен заниматься.

Медленно возвращаясь домой в сумерках, Джинни гадала, было ли ее матери знакомо это ощущение. Те утраченные картины… Вот бы отыскать их! Вдруг они смогли бы дать ответ