Библиотекарь - Михаил Елизаров

– Ти-ши-на! – в который раз крикнул Терешников, унимая поднявшийся в цеху шум. – Товарищ Марченко, у вас будет время высказать свое мнение. Не перебивайте!

Маргарита Тихоновна, выждав несколько секунд, продолжила:

– Присутствующие наверняка помнят те печальные события. Северодвинская читальня попалась на подделках, после чего была закрыта Советом. Книгу они выдавать отказались, и все, кто пытался оказать сопротивление, погибли в поединке с войсками Совета…

– Но это было официальное решение, – быстро встрял Терешников. – Закон!

– Я и не оспариваю, товарищ Терешников, а напоминаю суть. Единственный, кто выжил из северодвинских читателей – это Шапиро. Чего скрывать, наш регион отнесся с большим сочувствием к событиям в Северодвинске… Тем более с этими подделками дело было темное…

– Товарищ Селиванова! Я попрошу вас!

– Извините, это личное мнение… Одним словом, мы взяли Шапиро к себе. На первый взгляд, читатель идеальный. Максима Даниловича боготворил, услужливый был, восторженный. Шутить любил. Привыкли мы к нему… Вот… А в ноябре со мной произошла неприятность, я поскользнулась и сломала ногу. Лежала дома. Вязинцев носил ко мне Книгу в соответствии с установленным графиком чтений. Я вообще-то была против, не хотела, чтобы Книга покидала стены читальни… Максима Даниловича, как правило, всегда сопровождал охранный эскорт. Шапиро был в курсе графика. Чего он не знал, так это того, что Максим Данилович оставил Книгу у меня и в одиночку, без сопровождающих направился домой… Позволю себе небольшое допущение: если бы Максим Данилович был с Книгой, а нападавшие оказались не просто бандитами, то наша читальня прекратила бы свое существование. – Маргарита Тихоновна умолкла.

Было слышно, как гудит и рокочет ток в неоновых трубках плафонов.

– Из того, что вы рассказали, – нарушил паузу Терешников, – не следует, что Шапиро связан с гореловской читальней и выполнял их волю.

– Минуту терпения. Сейчас все станет ясно… Долго рассказывать, как оформилось мое подозрение. Спишите на женскую интуицию. Может, потому, что в тот злосчастный вечер у меня были многие наши читатели, а вот Шапиро отсутствовал и не располагал сведениями, что Книга не у Вязинцева, и дал сигнал кому следует… – Маргарита Тихоновна вздохнула. – В общем, несчастный случай с Егоровым, появление в нашей читальне Шапиро и гибель Максима Даниловича показались мне взаимосвязанными. До весны я скрывала подозрения, затем сообщила о них товарищам. Они согласились проверить Шапиро. Родственники Максима Даниловича заявили о правах на наследство. Две недели тому я устроила собрание читальни, где сказала, что в опечатанной квартире Максима Даниловича хранится вторая Книга Памяти. Якобы это была тайна, которую он просил меня не разглашать, но теперь, когда объявился наследник Максима Даниловича, Книгу нужно изымать. Шапиро, помню, взволновался и говорил, что за нелегальную Книгу можно выручить огромные деньги, и предлагал свои связи… Два дня назад я связалась с Шапиро и предупредила, что в пятницу у нас обязательный сбор. Возникла проблема – приехал племянник Максима Даниловича. Я назначила изъятие Книги на понедельник. Для достоверности мы подложили наш экземпляр, чтобы посетителям было что похищать. Если бы с ними пришел Шапиро, он раскусил бы нашу хитрость, опознав Книгу, но он, как и предполагалось, явился на сбор и попал под арест. Возле дома была устроена засада…

Чувствовал я себя скверно. Часто звучащее слово «читальня» ассоциировалось лишь с «избой». Получалось, дядя Максим – библиотекарь, люди, окружающие меня, составляли читальню, где он был за главного, а скандал разгорался из-за той самой книжки, найденной Колесовым на дядиной этажерке.

Всякий раз, стоило Маргарите Тихоновне упомянуть нашу с дядей фамилию, лицо окатывал жар, начинали потеть ладони, болезненно подтягивался живот. Когда же разговор напрямую коснулся меня, рот наполнился кислой слюной. Я не хотел выступать.

– Гости нагрянули к Алексею Вязинцеву под видом покупателей, предварительно написав вот это письмо… – Маргарита Тихоновна достала из папки лист и протянула Терешникову. – Можете приложить к протоколу… А вот повинная Колесова, где он подробно рассказывает о связях гореловской читальни, о диверсанте Шапиро и запланированном убийстве Максима Даниловича…

Марченко меня удивил. Несмотря на то что все складывалось против него и реакция цеха явно не выражала симпатии к гореловской группе, он был спокоен и даже улыбался, делая своим успокаивающие знаки.

Терешников сверил показание Колесова с письмом:

– Да, почерк один и тот же… – подтвердил он. Вид у него был растерянный. – Продолжайте, Маргарита Тихоновна. Очень интересно…

– В пятницу около семи вчера мы демонстративно сняли охрану с квартиры и вроде бы отправились на собрание, то есть создали видимость, что Книга не охраняется. Разумеется, мы только переместились в другое место и продолжали наблюдение за домом. Когда стемнело, по своевременной наводке Шапиро, появились гости. Их было четверо, двое поднялись наверх. Через полчаса они спустились, у одного в руках была Книга Памяти. Племянник Максима Даниловича был вместе с ними. Мы не могли рисковать ни его жизнью, ни Книгой… Результат известен: трое диверсантов были ликвидированы, один взят в плен. Пока мне больше нечего добавить…

– Ваша позиция понятна, – сказал Терешников. – Теперь заслушаем товарища Марченко. Ему придется нам многое объяснять.

Марченко дерзко оглядел толпу:

– Ну, что ж… Товарищ Селиванова произнесла зажигательную речь… Не знаю, как завладеть мне теперь вашим вниманием. Пожалуй, и слушать не захотите. Как же, и письменные свидетельства есть! Ждете небось, что я сейчас паду на колени: простите, люди добрые, каюсь, по моему приказу убили лучшего из лучших – библиотекаря Вязинцева! Судите, братцы, построже! Это я, мерзавец, натравил своих извергов на широнинскую читальню! Я, лихач бессовестный, на грузовике задавил читателя Егорова!

– Воспринимать это как признание? – презрительно спросила Маргарита Тихоновна.

Цех взорвался криками. В адрес Марченко уже полетели оскорбления. «Мразь! Подонок!» – шумели наши соседи. Глаза Маргариты Тихоновны светились яростным торжеством.

– Товарищ Марченко, не юродствуйте, – недовольно буркнул Терешников. – Говорите по существу!

– Сейчас, – горько произнес Марченко, – начну… Только у моего рассказа есть эпиграф, если позволите. Живой эпиграф… – он сделал жест.

Двое наблюдателей вывели закутанного в простыню Колесова. Он с трудом переступал ногами, фиолетовый набрякший отек почти поглотил правый глаз, разбитый рот опух, бледный мученический лоб пересекала черная прядь, похожая на ласточкин хвост. Увидев Маргариту Тихоновну, Колесов попятился, застонал и беззащитно, по-детски прикрыл лицо ладонями.

Марченко подошел к нему.

– Вадим Леонидович, – запричитал он, – ты потерпи, родной… – осторожно снял простыню, затем посторонился, держа ее, как тореро плащ. Были видны лишь разбитое лицо Колесова и ноги до колен.

– Вот так допрашивает широнинская читальня! – Марченко, точно заправский фокусник, убрал простыню.

Тело Колесова покрывали многочисленные алые порезы, на животе и груди отвратительно багровели язвы ожогов, повторяющие контуры утюга.

Марченко обвел собрание гневным взором:

– В концлагерях над пленными так не измывались! Вадим Леонидович, покажи спину!

Колесов медленно повернулся, и Марченко подтвердил увиденное:

– Широниская читальня возродила древнее палаческое средство – нарезание ремней!

На щеках Маргариты Тихоновны выступили красные пятна:

– Товарищи, не верьте… – она беспомощно оглянулась.

Марченко, сполна насладившись всеобщим замешательством, перешел на визг:

– Да любой из вас после подобных пыток сознается даже в убийстве Тутанхамона! Показания, выбитые широнинскими садистами, – это кровавый блеф! Вадим Леонидович, сам скажи…

– П-простите, товарищи… – вымолвил, заикаясь, Колесов. – Я… Я… – К моему удивлению, он начал врать: – Мы… мы приехали, Селиванова спросила: «Где деньги?». Я передал пакет, А-а-лик п-попросил книгу, Шапиро дал, а она запакована. Алик стал разворачивать, Селиванова говорит: «Вы нам не доверяете». А я говорю: «Доверяй, но проверяй». Они пригрозили забрать Книгу, я им: «Тогда деньги отдайте или мы в Совет пожалуемся», – а Селиванова: «Никуда вы не пожалуетесь!» – и шилом Алика в шею… – Тут Колесов разрыдался. – Я отказываюсь от всех показаний! Фашисты проклятые! Твари! – он ткнул пальцем в нашу группу. – Я отказываюсь! Фашисты! Отказываюсь!

– Это же провокация! – звонко крикнул Луцис. – Посмотрите, да у него раны совсем свежие! Гореловские его сами только что разукрасили! – но его слова потонули в общем шуме.