Судьба (книга вторая) - Хидыр Дерьяев

Вот и сейчас, вытаскивая время от времени палочкой мотки пряжи из краски, она думала об этом вслух, забыв о присутствии Огульнияз-эдже, которой она старалась не докучать своим горем.

Кто-то негромко сказал слова приветствия. Не успела Оразсолтан-эдже оглянуться, как вскочила Огульнияз-эдже с криком: «Вай, Берды-джан вернулся!» Она крепко обняла Берды, прослезившись от радости.

Оразсолтан-эдже долго не отпускала Берды из своих объятий, словно старалась переждать, пока стихнет волна тоски, которую невольно принёс своим приходом Берды. Так случайно упавший камень поднимет со дна водоёма облачко ила.

После первых взаимных приветствий и расспросов о здоровье и благополучии, после первых ахов и охов, Огульнияз-эдже ушла, оставив хозяйку вдвоём с гостем. Не потому, что хотела дать им возможность выговориться наедине. Скорее она даже не хотела этого, понимая, что такой разговор будет горек для обоих.

Берды надо было накормить и вообще принять достойно. Проще всего это решалось бы в доме самой Огульнияз-эдже, поскольку в доме подруги было для этого слишком мало возможностей. Однако, представив как унизительно будет такое предложение для Оразсолтан-эдже, она решила потихоньку сказать своим многочисленным невесткам, чтобы они приготовили всё, что нужно для тоя, в доме Оразсолтан-эдже.

Невестки, жившие со свекровью в большой дружбе и согласии, сразу же принялись за дело. Клычли, узнав о приезде Берды, пошёл резать барана. А сама Огульнияз-эдже вернулась к подруге.

Заметив приготовления, Берды смущённо сказал:

— Зачем вы так, Огульнияз-эдже?.. Не надо было ничего устраивать.

— Надо! — твёрдо сказала Огульнияз-эдже. — Сколько времени тебя не видели!

— Я не хотел бы, чтобы все узнали о моём приезде. Мне придётся пока скрываться, и чем меньше людей будут знать, что я здесь, тем лучше.

— У меня семеро сыновей, Берды-джан. Пока ты в нашем доме, никто тебя не тронет.

После сытного обеда, Берды до глубокой ночи рассказывал о своих злоключениях. Слушатели ахали, возмущаясь, хватались за ворот. Огульнияз-эдже сказала:

— Прошлое считай прошлым, Берды-джан, а в будущем аллах сохранит нас. С тех пор, как началась война, налогов всё прибавляется, а зерно дорожает с каждым годом. Скоро к нему вообще не подступишься, надо больше своего запасать. В этом году все, кто способен к земляным работам, пойдут на расчистку канала. Мои сыновья, кроме Клычли, все пойдут. Клычли — учёный, пусть около своих водяных машин работает. А ты, Берды-джан, иди вместе с моими парнями на расчистку. На паях с тобой и Дурды-джан пойдёт. Пусть не покажется аллаху много, будет вас восемь человек. Получите водный надел, потом пшеницу посеем и, даст бог, всё хорошо будет.

Берды остался ночевать у Оразсолтан-эдже. Стараясь дать гостю хорошенько отдохнуть, старая женщина не докучала ему разговорами. А утром, готовя завтрак заметила:

— Хмурый ты какой-то, Берды-джан, расстроенный. Не надо много думать. Судьба сурова к нам, но есть своё счастье и у бедняка. Вот живым вырвался ты из рук Бекмурад-бая — это счастье. Из тюрьмы сумел убежать — тоже счастье.

— Какое счастье у бесприютного человека! — пробормотал Берды.

— Не считай себя одиноким, Берды-джан, отца-матери нет, это не значит, что нет родного человека.

— Я не о том, эдже…

— Понимаю, милый, всё понимаю! В твоём возрасте уже собственной крыши над головой хочется, собственных детишек… Эх, была бы хорошей женой тебе Узук-джан, да порушили вашу судьбу злые люди, отрезали ей язык, немой сделали! Но не умирать же за умершим, как говорят у нас? Поживём немного, присмотрим тебе хорошую девушку, поженим вас, а там, глядишь, сердце твоё и успокоится.

— Не успокоится, эдже…

— Да, конечно, трудно забыть такую девушку, как Узук-джан…

— Оразсолтан-эдже! — перебил её Берды. — Вы остались у меня самым родным и близким мне человеком. Нет у меня от вас секретов. Послушайте, что я скажу, и если что-то не так услышите, не обвиняйте меня, потому что иначе не могу.

Он помолчал, глядя на остывающий в пиале чай. Одна чаинка на дне пиалы стояла торчком, тихо-тихо покачиваясь. Она сулила какую-то новость. Наверно, хорошую новость, подумал Берды, наверно, исполнится задуманное мною. И продолжал:

— Для меня всегда был дорог ваш бедный дом, Оразсолтан-эдже. Когда я думал о нём, он был для меня желаннее сверкающего трона падишаха, потому что в этом доме жила моя любовь. Я входил в этот дом — и весь мир сразу становился светлым и радостным. Я верил, что так будет всегда. Но однажды, когда желание встречи, как сказочная верблюдица Ель-мая, кинуло меня на свою спину и во мгновение ока перенесло из песков к порогу этого дома, мне навстречу вышла не радостная любовь, а горькая разлука. Тогда я впервые увидел ваши слёзы, Оразсолтан-эдже!

Берды скрипнул зубами. Оразсолтан-эдже тихо заплакала.

— Вы говорите, что сердце моё успокоится, когда я женюсь. О каком сердце вы говорите? То, которое было полно любовью, забрала с собой Узук. У меня осталось сердце, полное пламени и мести. Его не успокоит женщина, ему нужно другое!..

Утерев ладонью слёзы, Оразсолтан-эдже краем платья прихватила закопчённый тунче, в котором бурлила вода, налила в чайник, отбитый носик которого заменяла жестяная оправка. Вспомнилось, как в этом же самом тунче она кипятила чай, из этого же самого чайника угощала Бекмурад-бая и Сухана Скупого, не зная, что два чёрных коршуна, чёрных, как закопчённый тунче, собрались тогда, чтобы разрушить её гнездо, похитить её дорогого птенчика, её Узук. Если бы аллах дал человеку знать, что ожидает его на тернистой дороге жизни, она не угощала бы! Она бы плеснула кипятком в подлое лицо Бекмурад-бая, кипящей водой залила бы бесстыжие глаза Сухана Скупого!

— Пей, Берды-джан, — сказала она, наполняя пиалу, — пей, мой джаным. Хороший чай, крепкий, дай бог удачи Огульнияз, он хорошо успокаивает сердце.

Берды взял пиалу, подержал её в руке, снова поставил на сачак. Он не мог пить, его переполняли воспоминания, настолько живые и острые, что, казалось, случившееся произошло только вчера.

— Я пошёл искать свою любовь, Оразсолтан-эдже, пошёл искать Узук. И нашёл её. Птица любви, свившая гнездо в моём сердце, снова затрепетала крыльями. У неё были подрезаны крылья, эдже, а сердце моё — горело! Узук плакала и говорила мне: «Живую меня насадили на вертел, живую бросили на угли. Что со мной сделали, Берды-джан! Как мне быть, где искать спасения? Разве могу я теперь протягивать свою опозоренную руку к высокой ветке?» И я обещал ей, я поклялся, что отомщу, что за каждую её слезинку враги прольют десять — и этого будет мало!

— Сильны враги, Берды-джан, ох, сильны! — вздохнула Оразсолтан-эдже.

— Да, было бы проще встретиться с одним Бекмурад-баем. Но он — не один. Его поддерживает власть, он опирается на закон и поэтому делает всё, что хочет. Вы сами говорили, что всем народом не смогли заставить дивалов осудить брата Бекмурад-бая за убийство Мурада-ага. А когда Дурды расквитался за отцовскую кровь, его разыскивают, чтобы отправить в Сибирь.

— Так, Берды-джан, так! — закивала Оразсолтан-эдже. — Правду ты говоришь. Закон — гора, а кто опирается на гору, у того сердце — камень.

— Камень тоже можно разбить!

— Трудно это сделать, Берды-джан, бедному человеку не одолеть камень-закон. Ты лучше сиди потихоньку — может быть, власти забудут про тебя, не станут искать.

— Не могу… Есть люди, которые поддерживают нас, бедняков, как закон поддерживает Бекмурад-бая. Эти люди — мои друзья, русские рабочие. Они помогли мне выбраться из тюрьмы, они спросили меня: «Что станешь делать?» Я ответил им: «Уйду в пустыню. А если бог даст, с вашей поддержкой, может быть, в ауле поселюсь». Но кому известно, как упадут на землю три подброшенных альчика? Три альчика моей судьбы пока ещё не упали. Сейчас мне нужны конь и винтовка.

— Ох, Берды-джан, подумал бы ты, как трудна дорога крови! Оставь Бекмурада, аллах сам воздаст ему за его чёрные дела.

— Я воздам!.. Помните, Оразсолтан-эдже, когда первый раз уходил я искать Узук, вы говорили, что кроме как на меня, вам не на кого надеяться? Помните? И я вам что сказал? Я сказал, что лучше погибнуть человеку, чем жить обесчещенным, неотомщённым. Я не успокоюсь до тех пор, пока младшая дочь Бекмурад-бая не ляжет поперёк моего седла!

— Разве есть у него дочь на выданье?

— Есть.

— А ты откуда знаешь её?

— Сам не видел, но рассказывали, что есть. Уже взрослая, крепкая, как спелая дыня-вахарман.

— И кто тебе об этом сказал?

— Узук сказала.

— Ты видел её? — встрепенулась Оразсолтан-эдже,

— Ты видел мою бедную доченьку? Как она там живёт, как её здоровье?

Чтобы не рассказывать всего, Берды сказал, что провёл одну ночь в доме Бекмурад-бая и там случайно повстречал Узук. Конечно, со временем Оразсолтан-эдже узнает всё, и если, даст бог, Узук забеременеет, узнает, что дочь носит под сердцем его ребёнка. Но пока ещё всё остаётся на своих местах, и не нужно, чтобы старая женщина прятала от соседок глаза, когда ей скажут, что дочь вымолила наследника мужу, а она будет догадываться, чей в самом деле это наследник. Обычай есть обычай. Когда Узук станет его женой, тогда всё можно открыть, а сейчас следует помолчать даже и потому, чтобы не навлечь ненароком новой беды на любимую.