Маэстро - Юлия Александровна Волкодав

слезы умиления. Марик же смущался солировать при учительнице.

— Ну что же ты?

— Я мелодию не запомнил, — неуклюже соврал Марик.

Ему, разумеется, не поверили. Алевтина Павловна сняла очки, прекратив играть, повернулась к нему.

— Марат, давай без глупостей. Скажи мне честно, ты не хочешь принимать участие в конкурсе?

Марат честно пожал плечами. Он не знал. Слишком быстро все произошло, слишком много всего за один день.

— Тебя что-то беспокоит?

— Алевтина Павловна, а почему вы позвали именно меня? Почему вы решили, что я умею петь?

Учительница машинально снова надела очки и посмотрела на Марика поверх стекол.

— Марат, я преподаю в хоре тридцать пять лет. Неужели ты думаешь, что я не слышу каждый ваш голос? У тебя почти полностью оформился чудесный баритон. Немного не хватает обертонов, но это дело наживное. Ты можешь и должен представлять нашу школу на конкурсе. Но, конечно, если ты не хочешь…

Марат вскинулся:

— Я хочу! Но я не понимаю! Почему вы мне никогда не говорили… Почему сейчас?

— Во-первых, я не хочу, чтобы тебя стали эксплуатировать как певца. Ты же знаешь, вокалистов у нас всегда не хватает, у нас одни музыканты и композиторы. Тебе пришлось бы петь на всех отчетных концертах, огоньках и праздничных вечерах школы. А во-вторых, вдруг тебе понравится? Станешь заниматься только пением, забросишь специальность. Думаешь, Борис Андреевич мне это простит?

С Борисом Андреевичем Марик занимался в композиторском классе, и тот, в минуты особого расположения, сулил подопечному большое будущее. Правда, такие минуты случались редко, чаще Марика ругали за неусидчивость и разгильдяйство.

— Давай попробуем еще раз. Три-четыре…

И Марик запел. Про неизвестную ему Катюшу, вздумавшую погулять по крутому берегу. Текст он не знал, подсматривал в ноты. И никак не мог понять, про что же он поет. Ну гуляла эта Катюша, ну пела, и что? Фантазия отказывалась включаться. Марик видел перед собой только текст, который механически воспроизводил. Музыка тоже не увлекала, не уносила к далеким берегам солнечной Италии. А тоскующая по бойцу Катюша вызывала у него куда меньше энтузиазма, чем незнакомая черноволосая девушка, собирающая ракушки на берегу Неаполя.

— Неплохо для первого раза. — Алевтина Павловна закончила играть. — Но ты можешь лучше.

— А другой песни нет? — с надеждой поинтересовался Марик.

Он прекрасно понимал, что предлагать итальянские мелодии нельзя. Шум поднимется страшный. Песни у них и так не особо в чести, «легкая музыка». А если выяснится, что эти песни писали не советские композиторы… Но «Катюша» его совершенно не вдохновляла, ни текстом, ни музыкой.

— Я хотела тебе предложить «Солнце скрылось за горою», но она на более звонкий голос, она не покажет все богатство твоего баритона. Хотя попробуй. Возьми домой весь сборник. Может быть, что-то сам выберешь?

Марат ушам своим не верил. Он привык, что классная руководительница всегда все знает лучше всех. Когда бы она советовалась с учеником? Предлагала ему что-то выбрать? Видимо, очень ей был нужен этот конкурс и участие Марата в нем. Но сборник он взял.

Потом репетировал Рудик, и Марат остался посмотреть. Домой он не спешил совершенно, подозревая, что маму там уже не застанет. А если застанет, то что? Как себя вести? Что делать?

У Рудольфа с первого раза получился «Благодатный край», да и неудивительно — вместе с хором он пел ее раз сто. Казалось, он заучил не только текст и музыку, но и улыбку, жесты, горящий в порыве патриотизма взгляд. В какой-то момент Марату показалось даже, что друг переигрывает. Но вслух ничего не сказал. Рудик очень нервно относился к любой критике, особенно по отношению к его вокальным данным. Настолько, что Марату уже не раз приходилось во дворе разбивать чей-нибудь нос за оскорбительное «Поёшь, как девочка» в адрес Рудика. Сам Рудик никогда не дрался, только обижался.

Домой шли, конечно же, вместе, обсуждая по дороге события прошедшего дня.

— Я еще с отцом порепетирую, и будет шик! — Рудик махал руками от возбуждения и забывал смотреть под ноги, так что чуть не свалился с парапета, по которому они шагали. — Нет, ты представь! Республиканский конкурс!

— Надо сначала отборочные пройти! — буркнул Марик. — Обоим!

— Ой, ладно тебе! Я все про этот конкурс знаю! Каждый год от города едут из нашей школы! Ну а откуда еще? Из первой гимназии, что ли? Математики и физики?

— Среди математиков и физиков тоже могут быть хорошие голоса! А представь, один из нас пройдет, а второй — нет.

Рудик снова споткнулся и остановился. Такая перспектива ему в голову явно не приходила. Он замер на парапете, внимательно уставившись на друга.

— И что тогда, Марик? Конец дружбе?

— Дурак, что ли? — Марат толкнул его в плечо и все-таки скинул с парапета, спрыгнул следом, подняв столб пыли. — Причем тут дружба?

— Ну представь, один станет знаменитым на весь Союз певцом, а другой — нет.

— Ты сначала стань! И вообще, мы же уже всё решили. Певец у нас ты. А мне лично нравится музыку писать, а не со сцены орать про «Катюшу». Ерунда какая-то.

— Да? Ну ладно, — вздохнул Рудик. — Приходи вечером на пирожки, мама много напекла.

Марат отрицательно покачал головой. Он понятия не имел, что его ждет дома. Вряд ли пирожки от мамы. Но интуиция подсказывала, что вечером ему будет не до гостей.

* * *

Дома во всех окнах горел свет. Такое редко случалось — дедушка Азад любил экономию и часто повторял, что нельзя попусту расходовать энергетические ресурсы страны. Из кухни доносился запах плова с курагой. С курагой Марик не очень любил, ему больше нравился плов с мясом. А с курагой — что за еда такая? То ли второе блюдо, то ли сладкое к чаю. Но есть хотелось, да и требовалось как-то обозначить свое присутствие, так что пришлось идти на кухню. Бабушка стояла у плиты. Услышав шаги, она обернулась.

— Ты почему так поздно?

Марик положил сборник с нотами на стол, уселся на табуретку.

— Классная задержала. Нас с Рудиком на конкурс отправить хотят.

Он не уточнил, что конкурс вокалистов. Марик даже не представлял, как на подобную новость отреагирует бабушка. Да и не хотел афишировать внезапно открывшийся голос. Но бабушка и не стала уточнять. Просто кивнула, думая о своем.

— Что ты днем дома делал?

— За тетрадкой забегал. Утром забыл.

— Как ты еще голову не забываешь.

И снова отвернулась к плите. Плов уютно булькал под крышкой. Настенные часы привычно тикали. Бабушка молчала. Марик разглядывал обложку нотного сборника. Затрепанную серую обложку, на которой крупными