Разговоры Пушкина - Борис Львович Модзалевский

все игроки, суеверен, и раз, когда я попросила у него денег для одного бедного семейства, он, отдавая последние пятьдесят рублей, сказал: "Счастье ваше, что я вчера проиграл".

А. П. Керн. Майков, стр.252–253.

1827–1830 гг.

Осенью он обыкновенно удалялся на два и три месяца в деревню[187]… Однажды он взял с собой любовницу. "Никогда более не возьму никого с собою, — говорил он мне после, — бедная Лизанька едва не умерла со скуки: я с нею почти там не виделся".

Н. М. Смирнов[188]. Из памятных заметок. РА 1882, I, стр. 232.

1828 г.

Когда Пушкин принес их [стихи "Вы избалованы природой"][189] матушке[190] они были без подписи; на вопрос матушки: зачем он не подписал своего имени — он отвечал, как будто оскорбленный этим требованием: "Так вы находите, что под стихами Пушкина нужна подпись? Проститесь с этим листком: он недостоин чести быть в вашем альбоме".

Н. С. Киселев. Воспоминания. Майков, стр. 371.

…Тогда только что вышел во французском переводе роман Манцони[191] "I promessi sposi" ("Les fiances"), он [Пушкин] говорил о них: "Je n'ai jamais lu rien de plus joli" [Я никогда не читал ничего более прелестного].

А. П. Керн П. В. Анненкову (1864). ПС, V, стр. 156.

[На обеде у Данзаса][192].

*Обед прошел очень весело; князь Эристов[193] был, как говорится, в ударе и сыпал остротами и анекдотами эротического пошиба. Все хохотали до упаду; один только Пушкин оставался невозмутимо серьезным и не обращал, повидимому, никакого внимания на рассказы князя. Вдруг, в самом разгаре какого-то развеселого анекдотца, он прервал его вопросом:

"Скажи, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, какой ты советник: коллежский или статский?"

"Я статский советник, — отвечал несколько смущенный князь, — но зачем понадобилось тебе это знать?"

"Затем, что от души желаю скорее видеть тебя "действительным" статским советником", проговорил Александр Сергеевич, кусая губы, чтобы не увлечься примером присутствовавших, оглашавших столовую дружным смехом, почин которого был сделан князем Эрнстовым.

А. Фелькнер. Из воспоминаний об А. С. Пушкине. "Живописное Обозрение" 1880, № 21, стр. 402.

26 января.

… Мы вместе с Александром Сергеевичем имели поручение от его матери Надежды Осиповны, принять и благословить образом и хлебом новобрачных Павлищева и сестру Пушкина, Ольгу[194]… Дорогой Александр Сергеевич, грустный, как всегда бывают люди в важных случаях жизни, сказал мне, шутя: "Voila pourtant la premiere fois que nous sommes seuls — Vous et moi". — "Et nous avons bien froid, n'est ce pas?" — "Oui, Vous avez raison, il fait bien froid — 27 degres" ["Итак, вот первый раз, что мы одни — вы и я". — И мы сильно замерзли, не правда ли? "Да, вы правы, очень холодно — 27 градусов"], а, сказав это, закутался в свой плащ, прижался в угол кареты, — и ни слова больше мы не сказали до самой временной квартиры новобрачных.

А. П. Керн П. В. Анненкову. ПС, V, стр. 143–144. — Ср. Майков, стр. 263.

Февраль.

Увидевши меня по приезде из Москвы, когда были изданы две новые главы "Онегина"[195], Пушкин желал знать, как встретили их в Москве. Я отвечал: "Говорят, что вы повторяете себя: нашли, что у вас два раза упомянуто о битье мух". Он расхохотался, однако спросил:

"Нет, в самом деле говорят это?" — Я передаю вам не свое замечание, скажу больше: я слышал это из уст дамы. — "А ведь это очень живое замечание: в Москве редко услышишь подобное", прибавил он.

К. А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 568.

2 марта.

Дельвиг погостил у меня короткое время… между прочим, передал мне одну твою фразу, и ею меня несколько опечалил. Ты сказал ему: "Мы нынче не переписываемся с Боратынским, а то бы я уведомил его — и пр.". — Неужели, Пушкин, короче прежнего познакомясь в Москве, мы стали с тех пор более чуждыми друг другу?..

Е. А. Боратынский Пушкину.

Февраль — март.

Желая повидаться с Мицкевичем, я спросил о нем у Пушкина. Он начал говорить о нем и, невольно увлекшись в похвалы ему, сказал, между прочим: "Недавно Жуковский говорит мне: "Знаешь ли, брат: ведь он заткнет тебя за пояс". — Ты не так говоришь, — отвечал я — он уже заткнул меня".

К. А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 4, стр. 53.

Апрель.

Пушкин пересматривал со мной весь мой разбор и со множеством мест согласился. "Чувствий у Боратынского, Языкова и Дельвига не найдете. Боратынский и Языков мои ученики — я уж у них учиться не буду".

Б. М. Федоров[196]. Из дневника. А. С. Пушкин. Изд. журн. "Русский Библиофил" 1911, стр. 34.

23 апреля.

* Человек поэта встретил нас в передней словами, что Александр Сергеевич очень болен и никого не принимает.

"Кроме сожаления о его положении, мне необходимо сказать ему несколько слов, — отвечал я. — Доложи Александру Сергеевичу, что Ивановский хочет видеть его.

Лишь только выговорил я эти слова, Пушкин произнес из своей комнаты:

"Андрей Андреевич, милости прошу!"

Мы нашли его в постели худого, с лицом и глазами, совершенно пожелтевшими. Нельзя было видеть его без душевного волнения и соболезнования.

"Правда ли, что вы заболели от отказа в определении вас в турецкую армию?"

"Да, этот отказ имеет для меня обширный и тяжкий смысл", отвечал Пушкин,

"А именно?"

"В отказе я вижу то, что видеть должно — немилость ко мне государя

"Но справедливо ли это?.. И не должно ли видеть здесь совершенно противного? Вы просили об определении вас в турецкую армию, заметьте — в армию. Чем же можно определить вас? Не иначе как юнкером. Нарушить коренное и положительное правило, т. е. переименовать вас в офицеры, согласитесь, это дело невозможное. Здесь кстати привести весьма примечательные слова покойного императора: "Если государь будет нарушать законы, кто же после сего будет уважать и исполнять их?" Но тут еще не все. Если б и удовлетворили ваше желание, — к чему повело бы оно? Строевая и адъютантская служба — не ваше назначение. Нет сомнения, что, при докладе государю о вашей просьбе, его величество видел дело яснее и вернее, чем мы, теперь его разлагающие. Притом можно ли сомневаться, чтобы наш великий монарх не знал цены вашему гению, если только можно в глаза говорить по убеждению; можно ли сомневаться, чтобы сердцу государя не было приятнее сберечь вас, как царя скудного царства родной поэзии и литературы, для пользы и славы этого царства, чем бросить вас в дремучий лес русской