Недоумок - Ксения Кривошеина

Зима была холодной, снежной и ветреной. У него заболело горло, поднялась температура. Лекарства были недоступны, слишком дорого. Позвонили хозяину, и тот сказал, что посоветуется со знакомым врачом, а пока пусть Шура сидит дома, пьет горячее молоко с медом и ставит горчичники. Мирочку он вызвал в ресторан для разговора. Якобы неожиданно возникло прекрасное предложение для Шурика и как глупо, что совпало с болезнью.

Врач приехал быстро, оказался милейшим человеком, не испугался их трущобы, поднялся пешком на шестой этаж. На вид ему было лет сорок, а может, и тридцать, пальто темное, шапка меховая (как немцы носят), говорит со странным акцентом, руки потирает от холода, присел на край матраца, глянул в Шурино горло, послушал легкие.

— Грипп с ангиной. Знаю, что у вас денег на лекарства нет, а это мое фирменное изобретение, чудодейственный напиток, настойка на ста травах. Пейте три раза в день, через неделю все как рукой снимет… Мы потом с вами рассчитаемся, поправляйтесь.

Старичок (а вблизи доктор выглядел за пятьдесят) улыбнулся в крашеные усы, пальто накинул и исчез за дверью. Шура расслабился, пузырек открыл, как велел врач, десять капель в полстакана теплого молока накапал. «Надо будет спросить хозяина, откуда у него такой симпатичный доктор Айболит?» Потом залпом выпил, горло приятно обожгло, во рту вкус мяты. В эту минуту раздался телефонный звонок, он снял трубку, хотел ответить, но выходил один хрип!

Через несколько дней Шуру отвезли в больницу, врачи сказали, что его связки воспалены, голос вернется, но петь он вряд ли сможет. Исследовали пузырек с жидкостью, оказалась настойка из индийских трав. Допрашивали грузина, он уверял, что никогда никого не просил к Шуре ехать, доктора-старичка в глаза не видел. Полиция искала «доброго Айболита», но он исчез, допросила клиентов ресторана, которые хором говорили о неустойчивой психике Шуры.

Потом психолога подключили, выяснили через переводчика, что Шура подозревает отца: «Это он подослал отравителей из КГБ». Психотерапевт наблюдал, записывал и сделал вывод, что у Шуры маниакально-депрессивный психоз и что, видимо, он сам хотел покончить с собой.

Мирочка была в отчаянии, написала родителям, они ей звонили, звали приехать в Израиль. Там на Мертвом море есть чудодейственные грязи и знакомые врачи, которые Шурика поставят на ноги.

Но мысли об удаче их не покидали.

Совершенно неожиданно во Франции проклюнулись дворянские родственнички Шурика. Замаячили перспективы… Нужно все преодолеть, победить и въехать на белом коне в Париж!

Впереди их ждала свобода, слава и деньги!

Часть вторая

Призраки

Александр Сергеевич Голицын попрощался с гостеприимным домом и вышел в ночь. Метель колючей крупой больно обожгла разогретое в тепле лицо, запорошила бороду. Он покрепче под подбородком завязал уши пыжиковой шапки, поднял воротник старенькой дубленки и быстрым шагом двинулся вниз по улице Горького. Нужно было успеть к последнему метро. Он вспоминал разговоры за столом. Сегодня он провел приятный вечер в компании малознакомых людей, где он разговорился со странными людьми, и еще до прихода в гости ему кое-что померещилось. Это не выходило из головы весь вечер. Он должен проверить, наверняка это был какой-то световой эффект. «Фиг с ним, с метро, поймаю левака, а на площадь зайду». Александр Сергеевич прибавил шагу, пустынность центральной улицы столицы нагоняла страх и тоску. Впереди грустным силуэтом маячил памятник поэту.

— Александр Сергеич, глянь наверх, что гады-капиталисты со страной делают. На корню продают! Уууу, фашистские захватчики! — От неожиданности Голицын вздрогнул и попятился. Но, к счастью, эти призывы были обращены не к нему, а к великому поэту. Пьяный мужичок, в распахнутой куртке, с бутылкой в руке, вел диалог с Пушкиным. «Нет, ты только глянь наверх! Видишь, на крыше вчера был «Госстрах», а сегодня ихний «Мерседес-бенц» горит. Одна надёжа на тебя, Александр Сергеевич. Ты всегда спасал страну! За твое здоровье пью! А не то… всех убью, в подвал заведу и постреляю!» Мужик угрожающе погрозил кулаком кому-то в пустоту.

Голицын почти бежал, холода он уже не ощущал, вот и Манежная площадь, осталось совсем немного, каких-то сто шагов, и он сразу это увидит…

В черной декабрьской пурге на Красной площади, над купольной крышей здания Совета министров, где обычно в луче прожектора развевался красный кумач, трепыхался русский триколор!

Слабая подсветка шла рикошетным огнем от Мавзолея, где на глазах Александра Сергеевича менялся караул. Стойкие оловянные солдатики, как заведенные механические игрушки, чеканили шаг, движения рук с ружьем, синхронные повороты тел на затекших ногах. Они напоминали ожившие ледяные призраки на вечной службе у «фараона».

«Значит, не померещилось». Александр Сергеевич замерзшими пальцами с трудом раскурил папиросу, метель усилилась, снежные вьюны стелились по всей площади. Когда он давеча здесь шел, торопясь в гости, то случайно глянул поверх стены и Мавзолея и увидел, как тихонечко красный флаг спустили и на его место русский подняли. Никто не обратил на это внимания. Жидкая толпица приезжих провинциалов, гуляющих по Красной площади, и судорожно снующих граждан в поисках предновогодней снеди в ГУМе, смотрела скорее себе под ноги, чем поверх кремлевской стены.

«Нужно будет завтра пораньше встать, очередь за мясом занять, соседка с пятого этажа список составила, а то без мяса на праздники останемся… Тьфу ты, чушь какая-то в голову лезет», — с досадой на себя подумал Голицын. Он постоял еще минуты три, докурил «беломорину» и повернул к гостинице «Москва».

Такси не было, но у подъезда дежурило несколько частников, ждали клиентов. Он постучал в ветровое стекло старенького «Жигуленка».

— До проспекта Вернадского подбросишь за пятерку?

Молодой парень, приоткрывший окно, поежился от холода, смачно сплюнул окурок и весело сказал:

— Нет, браток, десятку дашь, поеду, а то я из-за тебя богатого «кацо» провороню. Они сейчас с девочками из ресторана выкатятся, любые бабки дадут…

— Хорошо. Дам тебе десятку, поедем.

Парень лихо гнал, ночная безлюдная Москва освещала их путь редкими светофорами, несколько раз проскочили на красный свет.

— Не боишься, что остановят? — спросил Голицын.

— Так они же все пьяные, греются, уже Старый год провожают. Им есть что обсудить… Слышали, как сегодня по телику «лимонадный» Президент отрекался?

— Я в гостях был, у них телевизора нет, расскажите.

— А он в отставку подал, давно пора! Теперь наш Борис придет, все будет как надо. Через пять лет заживем не хуже Франции! Эхма! Дождались наконец, возрождается матушка-Россия, — парень охотно болтал, рассуждал о демократии, о ценах, о реформах Гайдара и о скорой конвертизации рубля, оказывается, Борис Николаевич сказал, что рубль будет крепче стали.

У Александра Сергеевича на душе от этого разговора стало спокойно. Значит не только интеллигенция, но и простой народ так думает, а главное, молодежь, хоть они другую жизнь увидят. Жаль, что мама моя не дожила до этих дней, как бы она радовалась, наверняка бы у телевизора сидела и следила за событиями. Кто бы мог предполагать, что ГКЧП провалится, а узник Фороса сегодня отречется? А еще он вспоминал необычных людей, с которыми он сегодня познакомился…

Шофер притормозил у нужного дома: «Ну, с наступающими праздниками вас!»

— Спасибо, вам тоже всех благ в Новом году. Вроде этот поганый високосный хорошо заканчивается, — и он машинально посмотрел на ручные часы. Стрелки показывали два часа ночи. 25 декабря 1991 года, в сочельник католического Рождества Россия заново рождалась.

* * *

Александру Сергеевичу было под шестьдесят, он работал на телевидении режиссером-документалистом. Работу он свою любил и считался хорошим профессионалом, два его фильма были отмечены особыми Государственными премиями, а один, о трудовых буднях советской милиции и сыскной работе органов, даже вошел в «Золотой фонд». Несмотря на его фамилию его допускали в спецхран Госкино в Белых Столбах, посылали на фестивали в ГДР, Болгарию и Югославию, а когда при нем шутливо начинали петь куплеты «поручик Голицын, корнет Оболенский…», он всегда поправлял, что никакого отношения его фамилия к князьям не имеет, что пишется она через «а» и происходит от слова «галлы», а может, и просто «галицких». Он и вправду по паспорту был «Галицын», но так его переделала в свое время мать, чтобы можно было выжить, слиться со всеми и не выделяться. Когда он был совсем маленький, в тридцатые годы, ей удалось записать его в школу под своей девичьей, невинной фамилией — Карпова (никто не догадался, что она тоже из «недобитков»), а в шестнадцать лет он получил паспорт с чуть измененной, но отцовской. Отца он помнил нечетко, его арестовали при нем, когда ему было три года. Потом они долго переезжали с места на место, ютились, следы заметали, удалось спастись. Мать много молчала, плакала, молилась, а когда Александру исполнилось десять лет, показала три фотографии отца.