Театр китового уса - Джоанна Куинн

какой-то частью себя осознает, что он тянется к ней между ног, но сейчас она уже не в силах об этом беспокоиться.

– Так и думал, – говорит он. – Началось. Ложитесь на спину, миссис Сигрейв, на спину.

Уиллоуби и доктор Ратледж вместе укладывают ее на заднем сиденье. Уиллоуби поддерживает ее под спину, а доктор Ратледж открыл заднюю дверь, чтобы дать себе пространство для маневра, и стоит наполовину на улице, балансируя ногами на подножке и расстегивая ее халат.

– Вы можете что-то ей дать? Укол морфина? – спрашивает Уиллоуби.

– Для этого слишком поздно.

– Совсем ничего?

– Так велела природа. Следуйте моим инструкциям, миссис Сигрейв. Давайте без суеты.

Доктор отработанным жестом разрывает ее ночную рубашку, и Розалинда видит, что ее ноги измазаны кровью. Она вдруг начинает плакать, яростно и навзрыд, как ребенок.

– Не пытайтесь встать, миссис Сигрейв, – говорит доктор Ратледж. – Когда я скажу тужиться, вы должны будете тужиться со всех сил.

– Но я не хочу, – говорит она.

Уиллоуби берет ее за руку.

– Вы уже завязли, дорогая. Боюсь, выход только один.

– Миссис Сигрейв, вы должны тужиться. Прямо сейчас, – говорит доктор Ратледж, закатывая рукава и сгибаясь меж ее колен.

Розалинда откидывает голову, чтобы посмотреть на небо, и оно кажется за много миль от нее, будто поверхность океана. Невозможно оставаться в собственном теле, когда все это происходит, кажется вероятным, что она умрет, если останется здесь, от боли и стыда, и потому она покидает его и плывет вверх к синей пленке неба, слыша, как ее собственное занятное мычание разносится эхом по полям внизу. Уиллоуби крепко сжимает ее ладонь, и какой-то далекой частью себя она силится избавиться от тяжелого камня, застрявшего в структуре ее тела.

– Вот так! – восклицает доктор Ратледж.

Уиллоуби смахивает волосы с ее лица.

– Крепись, солдат.

Когда доктор Ратледж снова говорит ей тужиться, Розалинда ревет сквозь сжатые зубы, пытаясь вытолкнуть камень из своего тела. Она тяжело дышит и снова думает, что этого никогда не случится, но внезапно случается, и доктор поднимает младенца с фиолетовым лицом, говоря:

– Это девочка, девочка.

Ее кулачки сжаты, беззубый рот распахнут, как у просящего червяка птенчика, а желтоватые глаза расфокусированы тем же блуждающим образом, что и у слепых. Когда Розалинда смотрит на нее, мгновение наполняется тишиной и пустотой.

– Боже правый, ребенок просто одно лицо с Джаспером, – говорит Уиллоуби, и голос у него неожиданно дрожит.

– Не переживайте, миссис Сигрейв, следующий будет мальчиком, – говорит доктор Ратледж, устраивая ребенка в изгибе локтя. – С этим вы справились великолепно. Мы тут все приберем и отвезем вас домой. Перебирайтесь на плед для пикника, вот умничка. Не хочу, чтобы вы испачкали сиденье.

Доктор Ратледж осторожно вытирает лицо лежащего у него на руках ребенка носовым платком, а потом улыбается Уиллоуби, который тянется, чтобы коснуться сжатого кулачка, будто они двое – гордые новоиспеченные родители.

– Привет, – говорит Уиллоуби. – Как дела?

Напрочь

Сентябрь 1920

Кристабель просыпается перед рассветом и не знает почему. Затем она слышит – младенческий крик. Она спешно выбирается из кровати, натягивает поверх ночной рубашки кардиган и уже готовится бежать вниз по чердачной лестнице, когда вдруг видит Моди, уже одетую в форму горничной и с выскальзывающими из-под белой шапочки кудряшками, которая поднимается к ней с масляной лампой.

– Братик… – начинает Кристабель, но Моди обрывает ее покачиванием головы.

– Это девочка. Крупная.

Кристабель, нахмурившись, садится на деревянные ступени.

– Они уверены?

– Лицо как у твоего отца, но определенно девочка. Миссис Сигрейв она не нравится. Говорит, похожа на овощ.

– Ты говорила, что они еще раз попробуют, если не получится мальчик.

– Попробуют. Она здесь для этого.

Кристабель вздыхает. Она не на это надеялась. Письма братику придется достать из-под его подушки. И камни с лицами. Это мучительный удар, но, несмотря на это, она чувствует долю сочувствия овощному ребенку, который не нравится новой матери. Наверное, и сестры чем-то могут быть полезны. Они умеют ткать и готовить простую согревающую пищу. Иногда они присматривают за пожилыми родителями, когда все остальные покинули их. Иногда их приковывают к камням и приносят в жертву. Возможно, на что-то такое она сгодится.

Моди задумчиво смотрит на нее.

– Я знаю, ты хотела брата.

Кристабель кивает.

– Но у меня сестра.

– Сводная сестра, – отвечает Моди. – Она тебе не мать, эта. И лучше бы тебе об этом помнить.

Розалинда рада вернуться в Чилкомб, где может спрятаться в убежище спальни и оставить позади унижение происшествия в машине. За ней ухаживает верная Бетти, которая приносит ей укрепляющие блюда из печени и сердца. Бетти помогает ей принять ванну в ароматизированной воде, достаточно горячей, чтобы прийти в себя, а после обматывает живот Розалинды длинным отрезом льна, чтобы она могла восстановить фигуру.

Лежа в постели, Розалинда пробегает пальцами по тугим слоям ткани. Она чувствует себя раненой, разобранной на части, и бинты – это защитный корпус, утешение. Снаружи наступает осень, и ветер несется меж деревьев как слух. Времена года сменяются.

Иногда Бетти спрашивает, не хочет ли она увидеть ребенка, но Розалинда говорит нет, ребенку лучше там, где он есть. Бетти кивает с пониманием. Она видела, как ее сестры едва не сходят с ума, пытаясь присмотреть за орущими младенцами. Это не та работа, которой может заниматься хрупкая леди вроде Розалинды. Для этого дела нанимается няня. Мать Розалинды пишет ей, чтобы выразить свое удовлетворение тем, что Розалинда достигла успеха в главной и самой счастливой обязанности жены.

Одним поздним вечером Розалинда просыпается и видит Джаспера, стоящего у окна ее спальни и громко сморкающегося в смятый платок. Его изобилующий подбородками профиль удивительно похож на ребенка, отправленного на чердак. Ребенок, рожденный в машине. Как неприлично. Она вдруг чувствует, как проясняются чувства, что она испытывает к мужу, будто все, происходившее до этого момента, собралось и отвердело.

Он говорит, не глядя на нее:

– Бетти говорит, что тебе нравится имя Флоренс. В честь знаменитой сестры милосердия, полагаю. Я доволен этим выбором.

– Думаю, буду звать ребенка Овощем, – говорит она. – Он похож на овощ.

Джаспер удивленно поворачивается к ней.

– О чем ты? Тебе она не нравится?

Розалинда не отвечает. Она смотрит на него. Он был этому причиной, и ему не пришлось брать на себя ничего из мерзких обязанностей. Она чувствует то же бессильное раздражение, как и в детстве.

Джаспер продолжает:

– Гарольд Ратледж сказал, что ты можешь быть расстроена тем, что это не мальчик. В следующий раз получится.

Розалинда ничего не говорит; тишина – ее маленькое