Проект Германия - Андрей Мартьянов

— Итак. — Хевель откинулся на спинку стула, извлек из кармана пиджака небольшую серебряную сигарницу и спички. — Если позволите, господин Шпеер, начну исповедь с вопроса. Какова конечная цель?

— Простите? — не понял я.

— Конечная цель, — повторил советник. — Куда собирается вести Германию ваше правительство?

— Прекращение боевых действий хотя бы на одном из фронтов на максимально выгодных для нас условиях, — подумав, ответил я. — Предпочтение, конечно, Западу.

— Это цель промежуточная, а я спрашивал о конечной. В случае с фюрером всё было просто: ликвидация Британии или переориентирование таковой в нашу сферу влияния, разгром русских и земли на Востоке. Еще в прошлом году стало ясно, что это недостижимо, но Гитлер последовательно и упорно шел именно к данной цели.

— Хорошо. Завершение войны в Европе без существенных потерь. Второй Версаль станет для нас окончательной катастрофой, после которой на Германии можно будет навсегда поставить крест.

— Ключевые слова здесь «без существенных потерь», — отозвался Хевель и пожевал губами, будто размышляя. — Задачка, однако… Что вы не боитесь потерять из полученного нами с 1938 года? Австрия? Богемия? Польша? Балканы? Франция? Земли в России? Скандинавия? Озвучьте ваши запросы.

— Наверное, об этом лучше спросить графа Шуленбурга, — покачал головой я. — Как ответственного за иностранные дела и внешнюю политику…

— Позвольте огласить прописную истину, — голос Вальтера Хевеля стал жестким. — Политику кабинета определяет не министр иностранных дел, а канцлер. И канцлер принимает важнейшие решения. Истина номер два: международные отношения — это, извините, рынок. Никаких отличий от деревенского базара где-нибудь в Тюрингии лет триста назад. Читали Карла Маркса? Ах, ознакамливались?.. А я читал, и весьма внимательно — в тюрьме Ландсберг хватало времени. Натуральный обмен. Вы мне — двадцать яиц, три битых курицы, кувшин молока и новую лопату. Я вам — свиной окорок, вдобавок вы зайдете ко мне на подворье и почините молотилку. Взаимный обмен ценностями и услугами. Но если починить молотилку окажется слишком сложно и затратно, я вам кроме окорока добавлю в счет гонорара породистого щенка. Понимаете? В Мюнхене 1938 года или Москве 1939-го происходило ровно то же самое — ожесточенный торг.

— Разумеется, понимаю, — согласился я. — Так что же?

— Сейчас, когда планета оказалась ввергнута в новую всеобщую войну, цена мира будет крайне высока. Придется заплатить колоссальную цену, но есть шанс обменяться с противоположной стороной тем, что нам не нужно. Допустим, в вашем деревенском доме переизбыток лопат, у вас их три, а у оппонента одна, и та изношенная. Ясна метафора?

— Выменять на лишнюю лопату самое необходимое, при этом не нанеся урон собственному хозяйству, — я развел руками. — Это же очевидно.

— Именно! Избавиться от ненужного, отягощающего, бессмысленного! При этом сделав вид, будто вы оказываете невероятное одолжение! Если пошарить по кладовкам Третьего Рейха, у нас найдется множество ненужных вещей. Мы не берем, к примеру, Богемию и Моравию — нашу кузницу, важнейший промышленный центр. Но зачем Рейху прямо сейчас Франция?

— Франция? — Мне показалось, что я ослышался.

— Да-да, Франция. Я покусился на священную корову? Конечно, ореол славы июля 1940 года, Компьенский лес, склоненная голова маршала Петена… Это прозвучит неслыханной ересью, но в данный момент Франция — не более чем обуза, не производящая ничего, кроме вина, тряпок, рабочей силы для немецких заводов и бандитов из Резистанса![9] Верните ей саму себя — и вы получите верного союзника, а не покорного сателлита. Причем это должно выглядеть благородным жестом, желанием сохранить честь побежденного, исправлением прежних ошибок, вызванных высокомерием фюрера… Если, конечно, вы не собираетесь следовать его политике в отношении французов и правительства Виши.

— Но… — я осекся. — Наши военно-морские базы на Атлантическом побережье! Аэродромы в Нормандии, Пикардии и Артуа! Сельскохозяйственный ресурс — мы зависим от французских поставок продовольствия!

— Отдайте французам Париж, — медленно сказал Хевель, — и они начнут орать на Монмартре «Хайль Шпеер!». Выведите войска до линии Мажино, и станете национальным героем. Найдите им харизматичного лидера, — а не эту бледную поганку Лаваля! — силами пропаганды превратите его в «освободителя», и он подпишет с вами любой договор. Любой. Аренда морских баз, прямая поставка парижских шлюх в солдатские бордели Восточного фронта, ваш личный конный памятник на площади Звезды… Верните Франции Францию.

— Но что скажет Муссолини?

— Дуче уже давным-давно никто не спрашивает, — усмехнулся советник. — Его положение непрочно и, скажем откровенно, он держится сугубо на нашей поддержке. Зато вы получаете прекрасный французский флот, лояльную нацию — представьте, как они встретят любое обнадеживающее движение, наподобие возвращения части военнопленных! Не сразу, постепенно, никакой спешки. Вначале дать понять, что вы готовы к большим, очень большим уступкам — позиционировать это не как слабость, а как великодушный жест… Разработать подробный меморандум?

— Мысль, не лишенная здравого смысла, — пробормотал я. — Допустим.

— Лидер найдется, — продолжил Хевель. — Адмирал флота Франсуа Дарлан. Честолюбив, ненавидит выскочку и слизняка Лаваля, уважаем на флоте и в армии. Предложить ему возглавить правительство в Виши, избавиться от наиболее одиозных деятелей, установить с нашей негласной помощью личную диктаторскую власть, а затем… Затем начинать прикармливать с руки. Французы романтичны и впечатлительны, представьте, как они воспримут въезд «освободителя» в Париж со стороны ворот Фонтенбло. И триумфом Дарлан будет обязан канцлеру Германии.

— Вы невероятный циник, — сокрушенно ответил я.

— Я дипломат, — преспокойно сказал Хевель. — А это одно и то же. Знаете, я скорблю по двум последним годам, поведенным бесцельно, поскольку с началом «Барбароссы» дипломатия окончательно отошла на второй план и заговорили пушки. Фюрер увлекся войной, а я остался без работы.

— Фюрер? — Я перевел взгляд на советника. — Вам его… жаль?

— Я знал его двадцать с лишним лет, — бесстрастно ответил Хевель. — Даже был кем-то вроде камердинера в замке Ландсберг. Восторгался им. Как и все. Как вы. Но сейчас… Сейчас ничего не вернешь. Осталась Германия. И ради нее стоит тряхнуть стариной, пусть даже под руководством человека, который… Кто отдал приказ? Вы, Вицлебен или Гейдрих?

— Не знаю, — честно сказал я. — Меня в эти подробности не посвящали и вряд ли однажды посвятят.

— Верю, — кивнул советник Хевель. — Вы всегда были честным человеком, Шпеер. Скверно, что связались с убийцами.

— Осуждаете?

— Нет. Подсознательно я чувствовал, что нечто подобное должно произойти, но уговаривал себя — всё обойдется, он сможет, он преодолеет, он вытянет. Как это было всегда. Ладно, прекратим этот бессмысленный разговор — может быть, однажды, четверть века спустя, один старик расскажет другому старику, что произошло в действительности. Но не сейчас. Я не хочу это знать сейчас.

* * *

Хевель уехал домой, в Берлин, в четверть третьего ночи — у нас нашлось о чем поговорить. Как я исходно и предполагал, полного ответа на загадку получить не удалось: иные вопросы советник искусно обходил, кое-где недоговаривал, а то и мягко давал понять, что некоторые тонкости обсуждать не желает. Пусть эти тайны умрут вместе с фюрером — сейчас они неактуальны, очень уж много времени прошло, положение радикально изменилось…

Для себя я сделал несколько важных выводов. Хевель действительно выполнял «особые, не требующие огласки» поручения Гитлера. Переговоры о помощи Франсиско Франко во время Гражданской войны в Испании, связь с австрийскими национал-социалистами перед аншлюсом весной 1938 года, миссии в Судетах и Богемии, наконец, проработка соглашения с русскими перед началом войны. Большинство визитов не носили никакого официального характера, переговоры велись закулисно, но в среде европейской дипломатии довольно быстро уяснили: появление «посла в никуда», как Хевель сам себя поименовал, означает, что грядут события. Репутация была создана.

— Очень интересно было работать с русскими, — неторопливо рассказывал советник. — Помните лето 1939 года? Кромешный дипломатический кризис? Обмен нотами и ультиматумами на пространстве от Лондона до Варшавы и Бухареста? Фюрер принял принципиальное решение о проведении операции против Польши 22 мая, перед этим был ультиматум Румынии, обязанной войти в нашу сферу влияния — Германии требовалась нефть.[10] В марте Сталин на съезде большевистской партии в публичной речи недвусмысленно дал понять — возможность улучшения отношений между нами и Советами реальна.[11] А дальше… Дальше вы знаете: назначение Молотова вместо еврея Литвинова на пост комиссара по иностранным делам, мне и советнику министерства Карлу Шнурре было поручено выйти на советского поверенного в Берлине Астахова и сделать конкретные предложения. Русские согласились. Через несколько дней я полетел в Москву гражданским рейсом, как частное лицо.