Городской тариф - Александра Маринина

- Не нравится мне этот Седов. Больно гонору у него много. Оно конечно, он - потерпевший, но у меня такое ощущение, что не надо ему всего говорить.

- Почему?

- Не знаю. Не верю я ему. Я еще опознание тела проведу, а там поглядим.

- Опознание? - Настя от изумления чуть сумку не выронила. - А что, вы в чем-то сомневаетесь?

- Да как тебе сказать… Паспорт у убитой в сумке лежит, судя по фотографии - все в порядке, сам Седов утверждает, что убитая и есть его сожительница Милена Юрьевна Погодина, но ведь мы-то с тобой этого не знаем, правда? Мало ли что он там утверждает… Поддельных паспортов нынче - как грязи, плати и получи, никаких проблем, а уж тем более если ты - сотрудник милиции. Может, там, в квартирке-то, и не Погодина вовсе, а сама Милена Юрьевна в эту самую минуту где-нибудь на далеких островах следы заметает по предварительному сговору со своим сожителем Седовым. Мало ли в какую аферу она могла впутаться! Вот пусть ее родители опознают, тогда я буду уверен.

- А если и родители в сговоре? - предположила Настя. - Если допустить, что Погодина действительно впуталась в какой-то криминал и вынуждена скрываться, и Седов предупредил ее родителей, что нужно будет совершенно постороннюю девушку опознать как Милену и этим спасти жизнь дочери?

- Бывает, - кивнул Давыдов. - Все бывает. Ничего, я найду людей, которые ее опознают и которых Седов не мог втянуть. Найду-найду, даже не сомневайся. Ты ж знаешь, я упертый, ежели мне кто не нравится, я ему до последнего верить не буду.

Настя знала, что так оно и есть, но все равно версия Федора Ивановича казалась ей сильно притянутой за уши. Милена Погодина - студентка первого курса юридического факультета, ну в какие аферы она могла влезть? У нее нет ни образования, ни профессии, она даже не работала нигде с тех пор, как жила с Седовым, а до этого была сначала продавщицей в продуктовом магазине, а потом секретарем в каком-то мелком офисе. Во всяком случае именно так рассказывал сам Седов. Все могло быть гораздо проще, даже с учетом того, что Павел Седов лжет. Он мог сам узнать о неверности Милены и убить ее, причем обставить дело так, чтобы подозрение пало на Канунникова, вот и все. Именно поэтому он упорно делает вид, что мысль об измене Милены ему даже в голову не приходит. А если Седов говорит правду, то Милену убил ее любовник Олег Канунников. Или не Седов и не Канунников, а кто-то третий, тот, кто терпеливо ждал ее, сидя на подоконнике между девятым этажом и дверью на чердак.

Она покосилась на участкового Дорошина, который все это время стоял возле того самого подоконника и что-то записывал в свою толстую тетрадь. Давыдов прав, хороший он парень, толковый. И интеллигентный. Даже странно. Вчера нарисовался толковый и интеллигентный начальник, сегодня Настя познакомилась с толковым и интеллигентным участковым. Откуда в милиции столько толковых интеллигентов сразу? Не иначе как удивительное совпадение, какое бывает только в сказках.

***

Двое мужчин медленно шли по дорожке между могилами. Моросил холодный ноябрьский дождь, и тот, что постарше, держал над головой раскрытый зонт. Его спутник, лет на десять моложе, шел сзади с непокрытой головой, и вода стекала с мокрых волос на щеки и шею. Они остановились возле памятника, с гранитной плиты на них смотрели лица женщины и юноши. Надпись была лаконичной: Лариса и Георгий Безбородовы, и годы жизни, без указания точных дат. Тот, что постарше, положил на могилу охапку темно-красных роз, тот, что помоложе, - четыре скромные гвоздички. Постояли молча. Наконец мужчина постарше прервал молчание:

- Ну, как ты живешь, Борис?

- Живу, - спокойно ответил Борис. - Все живут, и ты тоже.

- Не женился еще на своей санитарке?

- Она не санитарка, Саша, она медсестра. Тебе очень хочется меня унизить?

- Ну ладно, пусть медсестра, разница невелика. Все равно она деревенская баба с двумя детьми, как ты ее ни назови. Так женился или нет?

- Мы расписались, - сдержанно ответил Борис.

- Давно?

- Два месяца назад.

- Значит, ты все-таки пошел на это, - в голосе Александра зазвучало презрение. - Ты не просто предал память Ларочки, ты еще и узаконил это. Как ты мог?!

- Саша, успокойся, а?

- Я не успокоюсь! Ты довел мою сестру до гибели, ты погубил жизнь собственного сына и теперь готов плюнуть на это, забыть, растереть и жениться на другой! Как я могу успокоиться? Ну как, как?!

Александр повысил голос и уже почти кричал. Боль его была настоящей, ненаигранной, Борис это понимал. Александр Эдуардович Камаев очень любил свою младшую сестру и до сих пор горевал о ее утрате, несмотря на то что прошло много лет. И хотя слова его казались Борису Безбородову несправедливыми, он не стал спорить, потому что уважал горе родственника.

- Прости, Саша, но все люди разные, - только и сказал он.

- Да, все разные. Одни помнят своих любимых всю жизнь, другие же предают их, предпочитая забыть, - зло проговорил Камаев.

- Нет, Саша. Одни люди предпочитают оплакивать себя и быть несчастными, а другие предпочитают радоваться жизни. Вот в чем различие.

- Это демагогия. Я оплакиваю не себя, а Лару и Жорика.

- Это неправда, - твердо возразил Борис. - Это ложь, которой ты себя тешишь. На самом деле ты оплакиваешь себя. Когда мы говорим, что горюем по умершим, на самом деле мы горюем о себе, неужели это не понятно? Нам плохо без них, мы без них тоскуем, скучаем, нам их не хватает. Мы хотим видеть их, осязать, разговаривать с ними. А их нет рядом, и мы от этого страдаем Понимаешь, о чем я говорю? Слышишь, сколько раз я употребил местоимение первого лица? Мы, нам… Речь все время идет о нас самих, а не о тех, кто умер. Нам плохо, НАМ! И мы от этого печалимся. А тем, кто ушел, им ведь не плохо. Если душа бессмертна, то она в небесах и ей хорошо. А если бессмертия души нет, то тем, кто ушел, вообще никак и уж в любом случае не плохо. Так чего о них горевать? Нет, Саша, ты горюешь о себе самом. Это был твой личный выбор, и ты имеешь на него право. Но ты не можешь требовать, чтобы мой выбор был таким же.

- Интересно, и что же выбрал ты? - презрительно усмехнулся Александр Эдуардович. - Ты мог бы остаться в Москве, но ты уехал в какую-то занюханную деревню, ты забыл Ларису, нашел там себе полуграмотную бабу с двумя детьми, которая стирает твои трусы, солит огурцы и разводит кур. Это твой выбор? Человек не имеет права радоваться жизни, когда умирают его близкие.

- Ты не прав, Саша. Если бы это было так, то только маленькие дети радовались бы жизни, потому что все мы довольно рано начинаем терять близких. Прабабушек и прадедушек, бабушек и так далее. На земле царило бы одно сплошное черное горе. А это ведь не так, согласись.

- Не передергивай, - поморщился Камаев. - Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Я говорю о предательстве памяти тех, кто ушел. Когда умирают наши родственники, мы не можем найти себе других. Мы не находим другую мать, другого отца, другого брата или сестру. И их память мы не предаем. А вот новую жену найти можно. И нового ребенка тоже. И это есть не что иное, как предательство по отношению к ним, циничное и отвратительное. Особенно если твои жена и сын погибли по твоей вине. А Лариса и Жорик погибли именно по твоей вине, и ты не имеешь права простить себя, ты должен мучиться этим до самой смерти. А ты, видишь ли, сделал выбор радоваться жизни! На их костях празднуешь! Неужели тебе не стыдно?

- Нет, - вздохнул Борис, - мне не стыдно. Я занимаюсь любимым делом, я лечу людей, спасаю их жизни, я дам счастье одной женщине и двум ее детям, у которых хотя бы часть детства теперь пройдет в полноценной семье. За что из всего перечисленного мне должно быть стыдно?

- Ты никогда не поймешь меня, - с горечью ответил Камаев. - Мы говорим на разных языках, и всегда говорили. Я - об одном, ты - совершенно о другом. Ты просто не хочешь меня понимать, потому что тебе нечего ответить. Можешь больше не приезжать сюда, тебе нечего делать на могиле Ларочки и Жоры. Ты недостоин права бывать здесь.

- Ты что, серьезно? - удивился Борис.

- Абсолютно. Считай, что я тебе запрещаю.

Безбородов пожал плечами, наклонился, поправил цветы на могиле, потом выпрямился и посмотрел на Камаева.

- Ты продолжаешь меня удивлять, Саша. Неужели ты в самом деле считаешь, что можешь хоть что-то мне запретить? Я живу и буду продолжать жить так, как считаю правильным. И на кладбище буду приезжать так часто, как сочту нужным. Если тебе это не нравится - это твои проблемы, не мои. И если тебе нравится жить в скорби и печали - это тоже твои проблемы и твой выбор, но никак не мой. И знаешь, что я тебе скажу, уже не как родственник, а как врач? Я бы на твоем месте задумался о том, почему ты сделал именно такой выбор, а не другой. Покопайся в себе. Если ты найдешь причину, тебе станет легче, это я тебе обещаю.