Генерал В.0. Каппель - А. Федорович

Полк. Вырыпаев пишет, что он видел Каппеля в таком возбужденном состоянии всего два раза. Это был первый раз, о втором рас скажется ниже.

А время шло, сжигая минуты, часы и дни, и судьба уже отмечала последний час его.

Медленно двигаясь на восток, эшелон штаба фронта прибыл на станцию Мариинск, которая находится в трех верстах от одноименного города. Согласно полученным сведениям, Каппель узнал, что гражданская власть эвакуировалась из города и теперь всем районом Мариинска управляет вновь сформированное представительство от земства, довольно левого уклона. Разведка донесла, что в пять часов вечера новые правители устраивают собрание. В пять часов вечера, когда уже темнело, от эшелона штаба фронта вылетела запряженная парой лошадей кошовка. В ней сидели два человека Каппель и Вырыпаев. По пустым, вымершим улицам Мариинска неслась пара. Каппель молчал. Он знал, что в городе имеются большие склады военного имущества, которые находятся сейчас в руках, если не коммунистов, то, во всяком случае, людей, склонных к какой-то кооперации с ними. Взять силой эти склады не стоило никакого труда, так как у земцев никакой реальной силы не было, но, следуя своему постоянному правилу, Каппель на этот шаг не пошел. Так же, как в Аша Балашовском заводе, он решил доказать земцам, что имущество складов принадлежит и жизненно нужно армии, и заставить их официально передать ему эти склады. А главным мотивом служило нежелание еще больше озлоблять население против Власти Адмирала. Каппель знал о левом направлении земцев и о том, что от них можно ожидать все, что угодно. Поэтому он и молчал угрюмо во время пути. Но знал он, что достаточно сказать ему этим земцам хоть несколько слов и они, подчинившись его обаянию, сделают все, что он им скажет. Конечно, мог быть роковым первый момент его появления, но чувство страха было им забыто с детских лет.

К небольшому каменному дому подлетела кошовка, и Каппель с Вырыпаевым, поднявшись на крыльцо, быстро вошли в дом. В зале, за столом, сидело человек пятнадцать. Они удивленно глядели на вошедших незнакомых им военных. И тут опять повторилась картина, как на шахте №2.

«Я генерал Каппель», подойдя к столу, произнес один из военных. Большинство земцев, вскочив, бросилось к дверям. Кое-как их удалось задержать. Каппель сел, закурил папиросу, а потом стал спокойно говорить. Он прежде всего поблагодарил земцев за то, что, взяв власть, они поддерживают порядок в городе. Земцы удивленно переглянулись — они ждали не этого. Далее, он объяснил, что сейчас подходит армия и понятно, что управление переходит к военным властям. Он рассказал в каком состоянии двигаются отходящие части, как в сибирские морозы они идут часто в старых шинелях, голодные, полуживые, везя с собой сотни тифозных и раненых. Он говорил просто и ясно, без громких фраз, но в тоне его голоса чувствовалась такая боль за этих людей, что в зале была мертвая тишина. Но он не просил и не требовал. — «Вы русские и те, кто в Армии, тоже русские — а дальше думайте сами», закончил он и, попрощавшись, уехал в штаб фронта.

А на другое утро земцы, еще вчера ожидавшие красных, явились к Каппелю с хлебом-солью и списком всего военного имущества, находящегося на складах, для передачи его армии. И пока штаб фронта стоял в Мариинске, все проходившие части были снабжены продуктами и теплой одеждой, в чем так они нуждались.

Все в больший порядок приходили части отходящей Армии. Беспорядок, отсутствие единоначалия, бунты некоторых, правда, немногочисленных частей, отсутствие общего плана, потеря связи со штабом фронта — результат трагического оставления Омска и главнокомандования ген. Сахарова, твердо и определенно изживались. Занятый чуть не круглые сутки работой по приведению армии в надлежащий вид, Каппель одновременно разрабатывал план дальнейшей борьбы после того, как удастся задержаться на каком-то рубеже. На отдельных листках заносились мысли, предположения, планы, фамилии. Глаза Главнокомандующего внимательно исследовали каждый дюйм карты и все чаще останавливались на Красноярске, где Енисей мог быть необходимой естественной преградой. Кроме того, в Красноярске стояла егерская бригада ген. Жеймо, в которой было много надежной молодежи, юнкеров и окончивших Екатеринбургскую военно-инструкторскую школу. Но и дотуда было немало верст. «Там видно будет», подумал устало Каппель. откидываясь на стул.

Армия отходила вдоль линии железной дороги и штаб фронта, эшелон Главнокомандующего, двигаясь медленно и задерживаясь чуть не на каждом полустанке, не выходил из сферы движения войск, поддерживая с ними постоянную связь и руководя ими. Посещая попеременно все части, Каппель знал положение не по донесениям начальников частей, а видя все собственными глазами. Так медленно двигаясь на восток, штаб фронта прибыл в следующий за Мариинском город Ачинск.

Здесь, по невыясненным причинам произошел страшный взрыв, о котором полк. Вырыпаев пишет так:

«Эшелон фронта стоял на восток от центра. Немного сзади его середины, с левой стороны, стояли три цистерны с бензином. Через несколько путей к северу от цистерн, в самом центре стоявших эшелонов стояли два вагона с черным порохом, ранее предназначенным для камчатских охотников. Цистерны стояли от нас, примерно, на расстоянии 20 вагонов. Я шифровал телеграмму на небольшом столе около окна. К Главнокомандующему приходили с очередными докладами начальники проходящих воинских частей и чины штаба. Был обычный для того времени день штаба. Но в 12 часов дня или позднее я услышал короткий гул, а затем один за другим два громовых раската, отчего толстые стекла салон-вагона, разбитые в осколки, влетели внутрь вместе с рамами. Я силой влетевшего от взрыва воздуха был буквально втиснут лицом в стол. Первое, что я услышал сквозь грохот и лязг летевших обломков, был спокойный голос Каппеля: - - «Василий Осипович, ты жив? Дай мою винтовку». Я взял винтовку и, перешагивая через лежавшие на полу обломки окон, передал ее Каппелю. который уже выходил из вагона. Спустившись с высоких ступенек вагона, мы увидели как сверху, с большой высоты, летели тяжелые двери теплушек и обломки вагонов. Нам пришлось плотно прижаться к стенке нашего вагона, чтобы не быть раздавленными. Двери товарных вагонов, падая углом на промерзшую землю, взрыхляли ее на аршин и более. Жар от ревущего пламени, устремлявшегося на несколько саженей к небу, заставил нас вернуться к задней части нашего эшелона и обернуться туда, где справа и слева были нагромождены в несколько рядов горящие вагоны, набитые корчившимися от огня еще живыми людьми — тифозными и ранеными. От горевших вагонов загорелись и другие, уцелевшие от взрыва. Конвой штаба, состоявший из 70 человек, почти целиком погиб. Из всего нашего состава уцелело всего 17 вагонов. Генерал Каппель сразу же дал распоряжение железнодорожникам отцепить уцелевшие от огня составы и вывести их из сферы всепожирающего пламени. Был ли этот взрыв работой большевиков или произошел по чьей-нибудь собственной небрежности -неизвестно, но он внес расстройство в только что налаживавшуюся работу и лег еще лишним грузом на плечи Каппеля. И. усугубляя эту тяжесть, в штаб фронта стали поступать с линии железной дороги телеграммы о бесчинствах и самоуправстве чехов. Как хозяева распоряжались они, отбирая паровозы у эшелонов с ранеными, а иногда и просто выбрасывая из вагонов этих раненых и эвакуировавшихся женщин и детей. Украшенные зелеными еловыми ветками их поезда вывозили не только чешские воинские части и военное имущество — в вагонах можно было видеть все, до пианино и мягкой мебели включительно — все, что удавалось достать предприимчивым «братьям» во встречающихся городах и станциях. А в эшелонах без паровозов или на снегу гибли тысячи русских раненых, женщин и детей. Описать эту страшную картину смогли бы классики русской литературы, как Л. Толстой, Тургенев или Гончаров, но мне лично пришлось видеть на каком-то полустанке три вагона-платформы, загруженных высоко трупами замерзших людей, сложенных как штабеля дров. Эти штабеля были связаны веревками, чтобы не развалились, и среди защитных форм погибших мелькали и женские платья и тела детей. А дальше нам приходилось также замечать около линии железной дороги и какие-то большие мешки, чем-то заполненные. В мешках мы находили замерзших русских женщин в легких платьях. Это были те русские женщины, которые связали свою судьбу с кем либо из чехов и которым они надоели. Несчастная женщина заталкивалась в мешок, завязывалась веревкой и выбрасывалась из вагона на снег. Всего не описать, но те из нас, кто видел это, не забудут никогда».

Используя все возможности, Каппель слал бесчисленные телеграммы чешским командирам, лично сам ездил к некоторым из них, но ничего не помогало. Бороться же с чехами военными мерами у него не хватало сил. Теперь, кроме чисто военных вопросов, над ним навис и этот, и он не знал, который важнее. Сколько было возможности, он помогал этим жертвам «братьев» чехов, но это была капля в море, так как железная дорога была фактически в их руках. И, наконец, как предел всего, телеграфист штаба фронта принял телеграмму Верховного Правителя из Нижнеудинска, в которой говорилось, что чехи силой забрали два паровоза из эшелонов Адмирала и который просил, чтобы Каппель повлиял на чехов, заставил их прекратить эти бесчинства. Телеграмма пришла в двенадцатом часу ночи. Всю ночь метался Каппель, отыскивая выход. За чехами стояли французы, англичане, американцы, хоть и немногочисленные но представлявшие союзников. Были канадцы, румыны — кого только не было, и всеми ими командовал французский генерал Жанен, не скрывавший своей антипатии к Адмиралу, после того, как тот отказался отдать под охрану союзников золотой запас. Всякое выступление против чехов с оружием еще более ухудшило бы положение Адмирала, а Армию поставило бы в безвыходное положение — с востока появился бы чешский фронт, а с запада шли красные. Ночь шла медленно и тяжело, и к утру Каппель понял, что у него остался один выход — пожертвовать собой, чтобы спасти Адмирала. И придя к этому выводу, уже совсем спокойно написал телеграмму и приказал передать по указанным адресам. Телеграмма гласила следующее: