У рассвета цвет заката.Книга 1 (СИ) - Арина Ирина

Против еще получасового выслушивания воплей на осоровцев, я ничего не имела, у нас с ними давняя взаимная неприязнь, с первой встречи. Меня брали как раз они, особая рота, без церемоний, без скидок на пол и возраст, и ломали, невзирая на отсутствие сопротивления, как активно сопротивляющегося осоровца противника. А потом получали за это месяцы батожной, когда выяснилось, что в своей ретивости чуть не добили переводящую айшу. Так что послушать, что о них главнокомандующий думает, было очень даже можно, заодно и подумать, что самой говорить.

— Что это? — затребовал объяснений генерал, едва ко мне вернулась речь.

— Не могу знать, — выдавила я совсем не бойко, горло второе потрясение за день перенесло плохо, саднило и горело. — Занималась нейтрализацией неопознанного субъекта, проникнувшего в отведенные мне помещения. Задачей первой необходимости посчитала это. Была неправа?

— Открывайте, — вопрос он, естественно, проигнорировал.

— Непременно, генерал Сурдив. Но прежде прошу впредь оградить капрала второго круга Стевнива от меня.

— Что? — не понял генерал. — Майор Эргон, Вы заговариваетесь?

— Никак нет. Если нет возможности оградить меня от капрала, оградите его от меня. В следующий раз Вы можете не успеть, и я выстрелю, не разобравшись, с кем имею дело. Сегодня капралу повезло, что я не спала, а спросонья…

— Кстати, почему Вы не спали? Вам было отдано четкое распоряжение, которое Вы нарушили.

— Приношу свои извинения, генерал Сурдив, — я дотронулась до горла. — Чувствовала… недомогание, хотела… Это не имеет значения. Признаю свою вину.

— Открывайте, майор Эргон, — даже про «покорные» не напомнил.

Руки слушались еще плохо и сиделось неустойчиво, но это хорошо, было на что списать замедленность и дрожь, если бы та, вдруг, проскочила. Обычно я лучше владела собой, но эти дни и что-то гнетущее, тяжелое, какое-то предчувствие беды, меня основательно выбили из равновесия. А если в этих «болталках» то же, что и в первой… Прошлое общение с особой ротой по сравнению с предстоящим покажется милой беседой, и припомнить батожную они мне не забудут.

Кто-то из Всевидящих ко мне благоволил. Все три «болталки» высокопарно превозносили мою несравненность голосом высокорожденного капрала. Даже ответа от Винчера не было, но это понятно, если начальство не спит, значит, оно бдит. Еще вопрос, на что генерал со свитой явились: сигнал «охранки» или мое послание. Но явились, в результате, удачно.

Сурдив все прослушал до последнего слова, Стевнива таким взглядам приласкал, что тот в своей вседозволенности, если таковая имелась, уверенность потерял, как и лоск, сник и изо всех сил старался слиться с цветом полов, серел на глазах. Его осровцы увели вежливо, незабываемыми впечатлениями не одарили, и генерал промолчал, только Диниксу показал, чтобы сопроводил. А мне высказал:

— Впредь Вам наука, майор Эргон, не дарите ложных надежд несчастным влюбленным, — хоть проникнись и поверь, что наш разговор Сурдив не слышал. — И не смейте играть на жалости сослуживцев. Не настолько велико Ваше недомогание, чтобы превращать старших по званию в прислуживающих мальчишек.

Оправдываться и доказывать, что ни на чьей жалости не играла, я не стала, «болталку» Диникс получил при нем, следовательно, открыть ее генерал заставил, все сам слышал. Главное, что моей виновато склоненной головой Сурдив удовлетворился, лично прилепил на окно и дверь новые охранные заклинания и со всей свитой из моих «покоев» убрался. Я прилегла, прикрыла глаза, нужно было прийти в себя, и в руки себя взять, что важнее. Через несколько минут завозилась орочья девчонка, выбралась из-под стола, восстановила свой одеяльный кокон и вскоре заснула. Мне бы такие нервы, мои что-то сдавали. В «болталке», чудом открытой первой, был текст присяги школы, прочитанный явно измененным мужским голосом.

Утро переняло эстафету сюрпризов. Вечером мне казалось, что зеленокожая все поняла, да и утром это ощущение понимания сначала сохранялось. На контакт она не шла, но я не слишком настаивала, не до общения было, заявленный генералом отъезд никто не отменял. В пять дополуденных нас разбудил Диникс, доставивший завтрак. Опять из солдатского меню, как и вчерашний ужин, одна из «воспитательных штучек» Сурдива, призванная обозначить мое положение и поставить на место. Не первая, не последняя. Что офицерское столование не та привилегия, лишение которой могло бы меня задеть, знали мы оба, дело было именно в указании занимаемой ступени в иерархии киллитенской армии. И солдатский паек — это еще нормально, следующей стадией генеральского воспитания шел арестантский. Ну и бэс ему вдогонку, на фоне всего прочего каша меня трогала меньше всего.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Зеленокожая свою порцию слопала без уговоров, вновь проигнорировав ложку и предложение умыться, сидела тихонько, наблюдала исподлобья за моими сборами, и наотрез отказалась выходить. Молча, но доходчиво. Перебралась к каминной части стола, вжалась в нее спиной и трагично вздохнула. Хлит! Она меня вчера, может, и поняла, а вот я главной причины ее вчерашних завываний — нет. Мне бы сейчас сюда этого изобретателя оригинальной мебели… Столько слов несказанными осталось. Вот как объяснить гордой дочери степей, что сей очаг не более, чем бутафория, и заповедованное орочьим женщинам хранение очага — метафора? А предварительно саму бутафорию с метафорой вкупе расшифровать. Можно и, наверное, нужно, но когда? Армия не терпит непунктуальности, а у Сурдива на этом еще и личный заворот, оправдание опозданию он принимает только одно — Грань. Через четверть часа вопреки любым катаклизмам я должна явиться к месту отбытия.

Поговорить с орочьей девчонкой я все-таки попробовала. В самых простых словах рассказала, что очаг не настоящий, а потому хранительницей ее не делает. Глотка у нее… В пятом гарнизоне магически одаренных немного, и тем ставить «тихие щиты» на время сна запрещено, дабы ненароком не пропустили сигнал тревоги или общего сбора, так что все постояльцы офицерского корпуса имели возможность оценить силу и чистоту завывания внезапно заведшейся у меня подопечной. Но они лишь слышали, я еще и видела. И выставленные клыки, и растопыренные когти, и глаза, полные решимости защищать несуществующую обязанность. Благо, хоть топор у нее отобрали, прежде чем ко мне притащить. По-хорошему, оставить ее здесь, пусть бы себе хранила, но ведь не позволят, предупреждение про казармы не было шуткой.

Наверное, найденный выход из положения был самым нелепым из возможных, но голова у меня занималась поиском не выхода, а хотя бы понимания другого положения, плюс, два часа сна для просветления мозгов — не так много, и ничего другого не придумалось. Тратить почти не восстановившийся резерв было жалко и, если честно, недопустимо, я рисковала остаться практически без защиты, но… Против Сурдива ее не поставишь, только минимальную, которую он засечь не сможет, а полную лишь в том случае, который следует за крайним. Если успею. От всех других сам же генерал и лица, к нему прилагающиеся, закрывать будут почище, чем штабную палатку. Остается неизвестный, излишне хорошо осведомленный о моем прошлом. Ну… За пределами Старого Дола мне хватит суток для полного восстановления. Будет воля Всевидящих, встречу на эти сутки мы отсрочим.

«Следилку» с нужной нам части я аккуратно пересадила на часть невостребованную и развернула, чтобы «нюхачам» на другом конце заклинания все видно было. Им за сегодняшнюю ночь и так развлечений перепало, но пусть еще развлекутся, обычно их служба скучно протекает. Срез, отделивший столешницу от камина, получился не очень ровный, кому надо, тот сам подровняет, а я спешила. Труднее всего далось сжатие, я его до шестой степени еле-еле дотянула. Еще повезло, что вся эта конструкция из дерева, а металла и камня лишь мелкие вкрапления. Зеленокожая, запертая в ограждающий обруч, чтобы не мешала, раз уж слушать отказывается, в процессе моих манипуляций тональность вытья поменяла, теперь оно подозрительно напоминало плач. Видимо, вывод сделала, что ее карьера хранительницы закончилась, толком не начавшись, вверенное имущество уже безнадежно испорчено и вот-вот будет безвозвратно утрачено, а кары, ей грозящие, невообразимы и страшны своей неотвратимостью. Смолкла она в одну секунду, на полуноте, и меня поняла с полуслова.