Избранное - Эдуард Асадов

ЛИТЕРАТУРНЫМ НЕДРУГАМ МОИМ

Мне просто жаль вас, недруги мои.Ведь сколько лет, здоровья не жалея,Ведёте вы с поэзией моеюПочти осатанелые бои.

Что ж, я вам верю: ревность — штука злая,Когда она терзает и грызёт,Ни тёмной ночью спать вам не даёт,Ни днём работать, душу иссушая.

И вы шипите зло и раздражённо,И в каждой фразе ненависти груз.— Проклятье, как и по каким законамЕго стихи читают миллионыИ сколько тысяч знает наизусть!

И в ресторане, хлопнув по второй,Друг друга вы щекочете спесиво!— Асадов — чушь. Тут все несправедливо!А кто талант — так это мы с тобой!..

Его успех на год, ну пусть на три,А мода схлынет — мир его забудет.Да, года три всего, и посмотри,Такого даже имени не будет!

А чтобы те пророчества сбылись,И тщетность их отлично понимая,Вы за меня отчаянно взялисьИ кучей дружно в одного впились,Перевести дыханья не давая.

Орут, бранят, перемывают кости,И часто непонятно, хоть убей,Откуда столько зависти и злостиПорой бывает в душах у людей!

Но мчат года: уже не три, не пять,А песни рвутся в бой и не сгибаются,Смелей считайте: двадцать, двадцать пять.А крылья — ввысь, и вам их не сломать,А молодость живёт и продолжается!

Нескромно? Нет, простите, весь свой векЯ был скромней апрельского рассвета,Но если бьют порою, как кастетом,Бьют, не стесняясь, и зимой и летом,Так может же взорваться человек!

Взорваться и сказать вам: посмотрите,Ведь в залы же, как прежде, не попасть,А в залах негде яблоку упасть.Хотите вы того иль не хотите —Не мне, а вам от ярости пропасть!

Но я живу не ради славы, нет,А чтобы сделать жизнь ещё красивей.Кому-то сил придать в минуты бед,Влить в чьё-то сердце доброту и свет,Кого-то сделать чуточку счастливей!

А если вдруг мой голос оборвётся,О, как вы страстно кинетесь тогдаСо мной ещё отчаянней бороться,Да вот торжествовать-то не придётся,Читатель ведь на ложь не поддаётся,А то и адресует кой-куда…

Со всех концов, и это не секрет,Как стаи птиц, ко мне несутся строки.Сто тысяч писем — вот вам мой ответ!Сто тысяч писем — светлых и высоких!

Не нравится? Вы морщитесь, кося?Но ведь не я, а вы меня грызёте!А правду, ничего, переживёте!Вы — крепкие. И речь ещё не вся.

А сколько в мире быть моим стихам,Кому судить поэта и солдата?Пускай не мне, зато уж и не вам!Есть выше суд и чувствам и словам.Тот суд — народ. И заявляю вам,Что вот в него-то я и верю свято!

Ещё я верю (а ведь так и станется),Что честной песни вам не погасить.Когда от зла и дыма не останется,Той песне, ей же богу, не состариться,А только крепнуть, молодеть и жить!

1981 г.

О СКВЕРНОМ И СВЯТОМ

Что в сердце нашем самое святое?Навряд ли надо думать и гадать.Есть в мире слово самое простоеИ самое возвышенное — Мать!

Так почему ж большое слово это,Пусть не сегодня, а давным-давно,Но в первый раз ведь было кем-то, где-тоВ кощунственную брань обращено?

Тот пращур был и тёмный, и дурнойИ вряд ли даже ведал, что творил,Когда однажды взял и пригвоздилРодное слово к брани площадной.

И ведь пошло же, не осело пылью,А поднялось, как тёмная река.Нашлись другие. Взяли, подхватилиИ понесли сквозь годы и века…

Пусть иногда кому-то очень хочетсяХлестнуть врага словами, как бичом,И резкость на язык не только просится,А в гневе и частенько произносится,Но только мать тут всё-таки при чем?

Пусть жизнь сложна, пускай порой сурова.И всё же трудно попросту понять,Что слово «мат» идёт от слова «мать»,Сквернейшее — от самого святого!

Неужто вправду за свою любовь,За то, что родила нас и растила,Мать лучшего уже не заслужила,Чем этот шлейф из непристойных слов?!

Ну как позволить, чтобы год за годомТак оскорблялось пламя их сердец?!И сквернословам всяческого родаПора сказать сурово наконец:

Бранитесь или ссорьтесь как хотите,Но не теряйте звания людей:Не трогайте, не смейте, не грязнитеНи имени, ни чести матерей!

1970 г.

ПОДРУГИ

Дверь общежитья… Сумрак… Поздний час.Она спешит, летит по коридору,Способная сейчас и пол и шторуПоджечь огнём своих счастливых глаз.

В груди её уже не сердце бьётся,А тысяча хрустальных бубенцов.Бежит девчонка. Гулко раздаётсяВесёлый стук задорных каблучков.

Хитро нахмурясь, в комнату вошла.— Кто здесь не спит? — начальственно спросила.И вдруг, расхохотавшись, подскочилаК подруге, что читала у стола.

Затормошила… Чёртики в глазах:— Ты все зубришь, ты все сидишь одна!А за окошком, посмотри, весна!И, может, счастье где-то в двух шагах.

Смешная, скажешь? Ладно, принимаю!На все согласна. И не в этом суть.Влюблённых все забавными считаютИ даже глуповатыми чуть-чуть…

Но я сейчас на это не в обиде.Не зря есть фраза: «Горе от ума».Так дайте же побыть мне в глупом виде!Вот встретишь счастье и поймёшь сама.

Шучу, конечно. Впрочем, нет, послушай,Ты знаешь, что сказал он мне сейчас?«Ты, говорит, мне смотришь прямо в душу,И в ней светло-светло от этих глаз».

Смеётся над любой моей тревогой,Во всем такой уверенный, чудак.Меня зовёт кувшинкой-недотрогойИ волосы мои пушит вот так…

Слегка смутилась. Щеки пламенели.И в радости заметить не смогла,Что у подруги пальцы побелели,До боли стиснув краешек стола.

Глаза подруги — ледяное пламя.Спросила непослушными губами,Чужим и дальним голос прозвучал:— А он тебя в тайгу не приглашал?

Не говорил: «Наловим карасей,Костёр зажжём под старою сосною,И будем в мире только мы с тобоюДа сказочный незримый Берендей!»

А он просил: подругам ни гугу?А посмелее быть не убеждал?И если так, я, кажется, могуПомочь тебе и предсказать финал.

Умолкла. Села. Глянула в тревоге.Смешинок нет, восторг перегорел,А пламя щёк кувшинки-недотрогиВсе гуще белый заливает мел…

Кругом весна… До самых звёзд весна!В зелёных волнах кружится планета.И ей сейчас неведомо, что где-тоДве девушки, не зажигая света,Подавленно застыли у окна.

Неведомо? Но синекрылый ветерТрубит сквозь ночь проверенную вестьО том, что счастье есть на белом свете,Пускай не в двух шагах, а всё же есть!

Поют ручьи, блестят зарницы домен,Гудя, бегут по рельсам поезда.Они кричат о том, что мир огроменИ унывать не надо никогда,

Что есть на свете преданные люди,Что радость, может, где-нибудь в пути,Что счастье будет, непременно будет!Вы слышите, девчата, счастье будет!И дай вам бог скорей его найти!

1970 г.

ТРИ ДРУГА

От трех десяток много ли сиянья?Для ректора, возможно, ничего,Но для студента это состоянье,Тут вся почти стипендия его!

Вот почему он пасмурный сидит.Как потерял? И сам не понимает,Теперь в карманах сквозняки гуляют,И целый длинный месяц впереди…

Вдоль стен кровати строго друг за другом,А в центре стол. Конспекты. Блока том.И три дружка печальным полукругомСидят и курят молча за столом.

Один промолвил: — Надо, без сомненья,Тебе сейчас не горе горевать,А написать толково заявленье,Снести его в милицию и сдать.

А там, кто надо, тотчас разберётся,Необходимый розыск учинят.Глядишь, твоя пропажа и найдётся,На свете все возможно, говорят!

Второй вздохнул: — Бумаги, протоколы…Волынистое дело это, брат.Уж лучше обратиться в деканат.Пойти туда и жечь сердца глаголом.

Ступай сейчас к начальству в кабинет.И не волнуйся, отказать не могут.Все будет точно: сделают, помогут,Ещё спасибо скажешь за совет!

А третий друг ни слова не сказал,Он снял с руки часы, пошёл и продал,Он никаких советов не давал,А молча другу деньги отдал…

1964 г.

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ

Они студентами были.Они друг друга любили.Комната в восемь метров — чем не семейный дом?!Готовясь порой к зачётам,Над книгою или блокнотомНередко до поздней ночи сидели они вдвоём.

Она легко уставала,И если вдруг засыпала,Он мыл под краном посуду и комнату подметал.Потом, не шуметь стараясьИ взглядов косых стесняясь,Тайком за закрытой дверью бельё по ночам стирал.

Но кто соседок обманет —Тот магом, пожалуй, станет.Жужжал над кастрюльным паром их дружныйосиный рой.Её называли «лентяйкой»,Его — ехидно — «хозяйкой»,Вздыхали, что парень — тряпка и у жены под пятой.

Нередко вот так часамиТрескучими голосамиМогли судачить соседки, шинкуя лук и морковь.И хоть за любовь стояли,Но вряд ли они понимали,Что, может, такой и бывает истинная любовь!

Они инженерами стали.Шли годы без ссор и печали.Но счастье — капризная штука, нестойка порой, как дым.После собранья, в субботу,Вернувшись домой с работы,Жену он застал однажды целующейся с другим.

Нет в мире острее боли.Умер бы лучше, что ли!С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд.Не выслушал объяснений,Не стал выяснять отношений,Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад…

С неделю кухня гудела:«Скажите, какой Отелло!Ну целовалась, ошиблась… немного взыграла кровь!..А он не простил — слыхали?»Мещане! Они и не знали,Что, может, такой и бывает истинная любовь!

1960 г.

ПОСЛЕДНИЙ ТОСТ