Мерфи - Сэмюэль Беккет

В худшем случае, подумал Уайли, если Мерфи не удастся найти, если Нири перейдет к угрозам, всегда есть Кокс.

В худшем случае, думала мисс Кунихан, если моего любимого не удастся найти, если Уайли перейдет к угрозам, всегда есть Нири.

— Очень хорошо, — сказала она.

Уайли заверил ее, что она никогда об этом не пожалеет. Ни один из них никогда не пожалеет. Для них всех это было начало новой жизни: для нее, для Мерфи, Нири, для него самого, недостойного. Это был выход из тьмы для всех заинтересованных сторон. Он направился к двери.

— Пожалею или нет, — сказала мисс Кунихан, — новая жизнь, нет ли, я никогда не забуду вашей доброты.

Он стоял спиной к двери, одна рука лежала у него за спиной на ручке двери, другая — описывала в воздухе жест, которым он всегда пользовался, когда слова были неспособны скрыть то, что он чувствовал. Мисс Кунихан со своей стороны изобразила на миг столько понимания на своем лице, сколько оно могло без труда выжать из себя. На такой риск она нечасто шла охотно.

— Это вы добры, — сказал Уайли, — а не я.

Оставшись одна, она принялась впустую помешивать угли в камине. Торф в своей eleuthero-mania[57] был истинно ирландским — он не желал гореть за решеткой.

Она выключила свет, открыла окно и высунулась из него. Тыльную или лицевую свою сторону не может Луна повернуть к Земле? Что хуже, никогда не служить тому, кого она любит, или постоянно тем, одному за другим, кто ей слегка неприятен? Сложные вопросы. На мостовой показались Уайли и Купер, две крошечных головы на распорках плеч (выражение Мерфи). Затем Купер вдруг пришел в движение, пустившись прочь своим рваным бегом, который недотягивал до бега, вытянувшись по мере удаления в полный рост. Она не слышала, как щелкнула, захлопнувшись, входная дверь, подававшая ей сигнал принять позу, достойную того, чтобы быть застигнутой Уайли врасплох, и свесилась еще дальше и ниже, так что в комнате оставалось уже не более половины ее особы, да и та не доставала до полу. Пространство, окружавшее серый тротуар, простиравшийся по обе стороны от подножия серых ступенек, было залито тьмой. Острия железной решетки напоминали острые зубья пилы, выбрасывающие фонтанчики света. Мисс Кунихан закрыла глаза, что было неразумно, и, казалось, была вообще готова покинуть комнату, когда руки Уайли, ловко уместившие в две пригоршни ее груди, втащили ее назад, навстречу более светскому головокружению.

8

Нечто ужасающее произошло, должно быть, в то самое время, когда над Мерфи издевались торговцы свечами.

В тот день, 11 октября, пятницу, после долгого ожидания мисс Кэрридж выпала удача, она привалила к ней в виде всевозможных бесплатных образцов — мыла для бритья, отдушки, туалетного мыла, присыпки для ног, брикетов для ванны, зубного порошка, дезодорантов и даже депиляториев. Так легко утратить ощущение собственной свежести. Перед большинством людей того же рода у мисс Кэрридж было одно несомненное преимущество — постижение своего дряхления посредством обоняния. Она ни за что не будет источать зловония, не уступит без борьбы, при условии, что борьба обойдется не слишком дорого.

В необычайно приподнятом настроении, дочиста отдраенная и умащенная в каждой складочке и каждом уголочке, безмятежно сияя от ощущения, вызванного тем состоянием, которое она называла «первозданной чистотой», мисс Кэрридж заявилась к Селии с чашкой чая. Селия стояла у окна, глядя на улицу, в совершенно ей несвойственной позе.

— Войдите, — сказала Селия.

— Пейте, покуда он не скис, — сказала мисс Кэрридж.

Селия стремительно повернулась и воскликнула:

— О, мисс Кэрридж, это вы, я так тревожусь о старикане, от него весь день — ни звука, ни шороха.

Забывшись от возбуждения, она подошла и взяла мисс Кэрридж за руку.

— Какой вздор, — сказала мисс Кэрридж, — он взял поднос, а потом его выставил за дверь, как обычно.

— Это было много часов назад, — сказала Селия. — С тех пор от него не донеслось ни шороха.

— Простите, — сказала мисс Кэрридж, — я совершенно отчетливо слышала, как он расхаживает, как обычно.

— Но как вы могли слышать, когда я не слышала? — сказала Селия.

— По той простой причине, — сказала мисс Кэрридж, — что вы — не я. — Она сделала паузу для того, чтобы Селия восхитилась этим абсолютным номинативом. — Разве вы забыли тот день, когда я была вынуждена привлечь ваше внимание к штукатурке, сыпавшейся вам на голову от его топота?

— Но теперь я привыкла ожидать этого, — сказала Селия, — и прислушиваться, и сегодня я в первый раз его не слышу.

— Какая глупость, — сказала мисс Кэрридж. — Что вам нужно, это…

— Нет, нет, — сказала Селия, — ничего до тех пор, пока я не узнаю.

Мисс Кэрридж безжалостно передернула плечами и повернулась, чтобы уйти. Селия вцепилась в ее руку. Обливаясь потом, мисс Кэрридж благословляла кремы, которые сделали возможной такую сердечность, капельки благодарности выступили по всему ее телу. Это поистине трагическое свойство, то как раз, которое римляне именовали caper[58], особенно когда это связано с постижением посредством обоняния.

— Бедное дитя, — сказала девственная мисс Кэрридж, — как могу я успокоить вашу душу?

— Подняться наверх и посмотреть, — сказала Селия.

— Мне строго наказано никогда его не беспокоить, — сказала мисс Кэрридж, — но мне невыносимо видеть вас в таком состоянии.

Селия, дрожащая, мертвенно-бледная, была действительно в том еще состоянии. Шаги над головой, вместе с креслом-качалкой, и ползучее, словно пресмыкающееся, убывание света стали непременной принадлежностью ее послеполуденных часов. Наступление вдруг на Брюэри-роуд темноты по-эгейски не могло бы больше нарушить ее душевное равновесие, чем отсутствие его шагов.

Она стояла у подножия лестницы в то время, как мисс Кэрридж, тихо ступая, поднялась наверх, прислушалась у двери, постучалась, постучалась громче, забарабанила, подергала и погремела ручкой, открыла дверь запасным ключом, вошла в комнату, сделала несколько шагов и стала как вкопанная. Старикан лежал в луже разбрызганной по всему ее драгоценному линолеуму крови, с опасной бритвой в руке и фактически разрезанным ею горлом. Со спокойствием, удивившим ее самое, осмотрела мисс Кэрридж эту картину. Все настолько точно соответствовало тому, чего она ожидала и, следовательно, должна была в тот или иной момент вообразить себе, что она не испытала никакого потрясения — или очень небольшое. Она слышала, как Селия окликнула ее: «Ну что?» Если я вызову доктора, сказала она про себя, мне придется платить, а если я вызову полицию… Бритва была сложена, один из пальцев был почти отсечен, рот заполнен внезапно хлынувшей черной пеной. От этих подробностей, которых она никогда не могла бы вообразить, у нее подкатило к горлу, этих и других, слишком мучительных, чтобы о них говорить. Она поспешно спустилась по лестнице, наступая на каждую ступеньку, перебирая ногами так быстро, как будто двигалась на колесиках с гусеничным приводом, ужасно, словно пилой, проводя указательным пальцем по горлу, чтобы дать понять Селии. Скатившись вниз, она остановилась на крыльце у двери и завопила, призывая полицию. Она металась по улице, точно испуганный страус, задыхаясь, бестолково, суматошно бросалась то в сторону Йорк-, то в сторону Каледониан-роуд, в удручающей степени равно далеких от места трагедии, вскидывая руки, сводя насмарку все благо, полученное от образцов, воплями призывая полицию. Ум ее был настолько собран, что она ясно видела, как неуместно было бы допустить, чтобы он был таким и по видимости. Когда собралось достаточное количество соседей и прохожих, она поспешно отступила назад и, загородив дверь, никого не впускала.

Прибыла полиция и послала за доктором. Прибыл доктор и послал за машиной «скорой помощи». Прибыла «скорая помощь», старикана снесли вниз по лестнице, мимо приросшей к месту на лестничной площадке Селии, и положили в машину. Это доказывало, что он был еще жив, потому что было бы служебным преступлением поместить в «скорую помощь» труп, хотя бы и очень свежий, не важно. Но вытащить труп оттуда не будет нарушением ни закона, ни постановления местной власти, ни параграфа, ни подпараграфа, и со стороны старикана было вполне уместно довершить свое страшное преступление по дороге в больницу, что он и сделал.

Из своего кармана мисс Кэрридж не выложила ни пенни, ни одного пенни. Не она вызвала доктора, а полиция, следовательно, ей и платить. Ущерб, нанесенный кровью ее прелестному линолеуму, был с лихвой покрыт авансом месячной платы за квартиру, внесенной стариканом накануне. Она провернула все это дело в великолепном стиле.

Большую часть этой ночи и следующего дня и следующей ночи Мерфи провел в гневных разглагольствованиях с целью успокоения Селии, время о времени расписывая блага, которые извлечет, уже извлекает старикан из своей кончины. Все это било мимо цели, так как Селия, подобно всем честным людям, оставшимся в живых, совершенно откровенно оплакивала самое себя. Тем не менее лишь в предрассветные часы в воскресенье до него дошла вся безнадежность того, что он делает, более того, вся его фальшь. Нисколько не рассчитанное на Селию, это и не было обращено к ней.