Сыновний бунт - Семен Бабаевский

— Мать зовет, Ваня, — сказал Григорий. — Поедем!

XIX

После ужина Галина отвела своих присмиревших сыновей в новый дом и там уложила их вповалку на сене. В соседней комнате улегся и дед Лука. Григорий, веселый и немного хмельной, вышел во двор покурить. Поднялся и Иван, и только Василиса, пригорюнившись, все ещё сидела у стола.

— Пора и нам, Ваня, собираться, — сказала она, продолжая сидеть. — Поздно уже… Скоро и батько заявится.

— Мамо, да мы тут, у Гриши, заночуем. — Иван обратился к Григорию, появившемуся на пороге: — Как, домовладелец, можно у тебя переночевать?

— О чем разговор, братуха! Оставайтесь, мамо! — Григорий приблизился к матери и негромко, над ухом, сказал: — И чего вы, мамо, поплететесь в пустой дом… Оставайтесь у нас!

— Ванюша, тебя мы положим в нашей походной спальне, — объявила Галина. — Есть у нас такая симпатичная спальнюшка… — И к Григорию: — Гриша, приготовь её, а я постелю.

Иван и Григорий вышли за ворота. Ночью Журавли, расцвеченные огнями, были красивы, и небо над селом, как показалось Ивану, было гуще унизано звездами и поднималось высоким черным шатром. На соседней улице собралась молодежь, страдающе плакал баян, и были слышны частые выетуки каблуков и залихватский посвист. Басовитый голос, подбадривая танцора, выкрикивал: «А барыня шита-крыта, любил барыню Микита!» Где-то в другом конце села одиноко и грустно звенел девичий голос: «Ох, лента бантом, ох, да лента бантом, да ты зачем развязывал! Ох, да я любила тебя тайно, ах, да ты зачем рассказывал!» «Фонари на улицах — это новшество, такого при мне не было, — думал Иван, сидя на завалинке. — А гулянки и тогда были, и этот плачущий баян, и причитающий голос девушки — все было и, наверно, останется навечно…» Парень и девушка проехали на велосипедах, шурша шинами и мигая одноглазыми фарами… «И это было, — отметил Иван. — И мы вот так, помню, ездили с Ксенией… И за Журавлями катались, и эти вот ниточки крохотных прожекторов освещали нам дорогу..»

Огни и в окнах и на столбах. Вокруг фонарей мельтешили жучки, и те из них, что бились о стекло, черными горошинками падали на землю.

«И жучки были, — сказал сам себе Иван. — Только вертелись они не возле столбов, а тянулись к лампе, набивались в хаты…» И, может быть, оттого, что были освещё ны и крыши и улицы, что вблизи завалинки, на которой сидели Иван и Григорий, пламенел фонарь на суковатом столбе, ночь казалась непривычно темной. Особенно черно небо было над площадью, куда с трех сторон частой цепкой тянулись огни и огни. Из темноты рыжим плечом выступал двухэтажный дом правления. Окна в нем распахнуты и залиты светом, и машины так же, как и днем, то подъезжали, то уезжали, — жизнь там не замирала и ночью.

— У нас, Ваня, тоже, как в городе, а особенно в летнюю пору, — сказал Григорий, вытягивая ноги и зевая. — Очень долго Журавли не засыпают. Раньше, помнишь, чуть смерилось — и улицы уже пустели. Теперь же в Журавлях светло, разве уснешь!

Иван не ответил. За Журавлями, в той сто- роне, где пролегал тракт, ветром шумели грузовики, и тяжкая их поступь и вой моторов будили село. Где-то далеко в степи могуче ревел мотор, и протяжный его голос непрерывно вплетался в ноч- ную тишину.

— Началось, кажись! — Григорий не открывал глаз и не двигался. — По всему видно, соседи стараются. Игнатенков технику подтягивает, хо чет нашего батю опередить… Хитрый пошел народ! — Григорий покручивал усик, улыбался. — Ничего, Ваня, батю нашего не опередишь… Мы завтра тоже начнем и такую симфонию из моторов разыграем, что тот же Илья Игнатенков аж ах нет! Без моторов нынче степь скушная, она и немая и глухая, да и мы без той железной песни теперь, как малые детки без мамки. Просто удив | ляюсь, Ваня, как это наши люди допрежь хлебопашили без моторов? Отними, так, ради смеха, у теперешних колхозников ту механику и скажи: ну, братцы, переходите в лагерь единоличников и живите как знаете! Помрут, ей-богу, помрут! И не от голода, а с тоски! — Григорий обнял брата сильной, мускулистой рукой. — И я, Ваня, первый без моторов жить не могу! Привык… Это я, Ваня, ради твоего приезда нахожусь дома. Вообще я человек степовой, днюю и ночую в бригаде. — Не выдержал, рассмеялся., — Веришь, сплю в обнимку с моторами!

— Не верю! А Галина как же?

— Ну, то, братуха, другой вопрос… Я же в переносном смысле!

— Да, без машин, верно, нынче трудно, — согласился Иван. — А вообще, Гриша, как живешь?

— На жизнь жалоб нету. — Григорий присло | нился жилистой спиной к стенке, покручивал усик, усмехался, — Вот строюсь, богатею, «Москвича» приобрел. Удачный конек попался! Быстроногий, стервец! Как птица летает!

— Обогащаешься?

— Стараюсь, Ваня, стараюсь, — охотно согласился Григорий. — Главное, есть у нас теперь возможность заработать. Нынче все, кто до работы злой, живут богато. А лодыри, Ваня, они и в единоличной жизни были лодырями и в колхозе ими же остались. Не знаю, как с ними будут обходиться при коммунизме, а при социализме дело ясное и простое: кто не работает, тот не богатеет. А как же! При социализме так! — Размахнул руками, показывая на огни. — Погляди на Журавли в их ночной красе! Не узнать село! Теперь-то все видят: идут, идут Журавли в коммунизм, и ещё как идут! Позавидовать можно!

— Дома-крепости воздвигаете, «Москвичей» покупаете? — перебил Иван. — Это, по-твоему, Гриша, и есть коммунизм?

— Не весь, конечно, но начало имеется…

— Боюсь, Гриша, начнем каждый для себя сооружать счастливую жизнь и постепенно, сами того не замечая, вернемся к тому, от чего ушли наши отцы и деды…

— Не пужайся, Ваня! — Григорий хрипло смеялся. — Этого не случится… Мы же советские люди, колхозники. Это тебе что? Вот все говорят, и на собраниях и в печати: вперед к коммунизму! И люди идут смело! А ежели поглядеть на дело практически: что такое коммунизм? Как его люди в мечтах себе представляют? Это счастливая, богатая жизнь — при полном достатке! А может ли быть счастливая жизнь без богатства и без достатка? Не может! Какое, в чертях, счастье, ежели кругом нужда и всякое бескультурье? Были в Журавлях председатели, каковые призывали колхозников разутыми и раздетыми идти в ту счастливую жизнь, и ничего из этого не вышло. А Иван Лукич, наш батько, может, и не умом, а нутром почуял, что из бедности счастливую жизнь для крестьянина не слепишь. её надо осчастливить рублем! И он сделал журавлинцев богатыми, и за это люди его благодарят… Так что ты, Ваня, брось меня поучать. Слава богу, жизнь нас сама многому обучила.

— Поучать тебя, Григорий, я не собираюсь. — Иван повернулся к брату. — Слушал я тебя, Гриша, и удивлялся: откуда у тебя все это?

— Что — «это»?

— А насчет лодырей, и вообще о счастье ты рассуждаешь, как этакий, не обижайся, Гриша… как этакий новоявленный кулачок…

— Вот ты куда махнул! — Григорий наигранно рассмеялся. — Не печалься, Ваня, кулака из меня не получится… И придумал же! Хоть ты и в институте учишься и скоро этим, архитектором, станешь, а смешной ты, Ваня, вот что я тебе скажу… Ну, какой из меня, к чертовой бабушке, кулак? Верно, живу я обеспеченно, нужды не знаю. Но батраков у меня нет, не было и не будет. Чужого труда я не эксплуатирую. Я механизатор, и не какой-то там одиночка, а бригадир, и труд я люблю коллективный, а жить хочу в до-статке… Что в этом плохого, говори?

— Достаток, Гриша, — это хорошо, — согласился Иван. — Но не в одном достатке счастье…

— В чем же оно, по-твоему, это счастье? Поясни.

— Боюсь, Гриша, не поймем друг друга.

— Поясняй… Я понятливый.

— В будущем году у меня государственный экзамен… „И ты знаешь, почему я приехал в Журавли?

— В гости!

— Не только в гости… Зародилась у меня, Гриша, мысль: показать и в чертежах и на макете, какими Журавли станут в будущем. И эту мысль хочу воплотить в своей дипломной работе… В институте меня поддержали — и вот я в Журавлях…

— Какими же рисуются в твоих мечтах Журавли? — спросил Григорий, зевая. — Вроде б городка на берегу Егорлыка или в каком ином обличье?

— Какими Журавли рисуются в моих мечтах? — переспросил Иван, глядя на село в огнях. — Я-то, Гриша, вижу их, эти обновленные Журавли, они-то и не дают мне ни спать, ни спокойно жить… Если сказать тебе в общих словах, то это будет поселение, очень удобное для жизни. И красивой архитектуры двухэтажные дома, и уютные квартиры с канализацией и водопроводом, и благоустроенные улицы, и Дом культуры, и кинотеатр, и больница, и магазины — все должно служить человеку. И не вина, а скорее беда колхозников, что они длительное время вынуждены были жить в этих землянушках, без каких бы то ни было удобств. Рано или поздно, Гриша, а беде этой придет конец… И он уже приходит!..

— Фантазируешь? — вполне серьезно спросил Григорий, нагибаясь и обнимая руками свои колени. — А жить, Ваня, как я это разумею, надо без фантазии, а реально. Та жизнь, каковую можно руками ощупать и языком на вкус испробовать, радует больше… Вот ты говоришь, что не вина, а беда колхозников. А колхозники втянулись в эту жизнь и живут. — Григорий обнимал свои колени и покачивался, будто кому кланяясь. — Ты нагляделся городской жизни, вот тебе и лезет в голову разная фантастика… Ежели тебе что требуется для твоей учебы, действуй, рисуй… А насчет перестройки Журавлей сперва спроси самих журавлинцев. Хотят они жить по-городскому или не хотят?