Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький

и вечером уехал в Нижний. Ехал в одном поезде с Поссе и еще одним знакомым, всю ночь не спал, настроение было — отвратительное… Выхожу в _Нижнем на вокзал — смотрю, идет жена с Поссе и Жуковским. Даже зло взяло, когда узнал, что мы ехали все в одном вагоне и не видали друг друга. Не надеюсь, что это письмо найдет Вас. Но все-таки говорю: рад я, что встретился с Вами, страшно рад! Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел. Как это хорошо, что Вы умеете считать литературу первым и главным делом жизни. Я же, чувствуя, что это хорошо, не способен, должно быть, жить, как Вы — слишком много у меня иных симпатий и антипатий. Я этим огорчен, но не могу помочь себе.

Я очень прошу Вас не забывать обо мне. Будем говорить прямо — мне хочется, чтобы порой Вы указали мне мои недостатки, дали совет, вообще — отнеслись бы ко мне, как к товарищу, которого нужно учить.

Еще в Ялте я хотел сказать Вам об этом, — просить Вас, — но мне говорить труднее, чем писать. Я все-таки говорил это намеками, и, быть может, Вы уже поняли меня тогда еще.

Напишите драму, Антон Павлович. Ей-богу, это всем нужно. Кстати — о драме, о другой. В Москве я ночевал у Тимковского, Это образованный и, кажется, умный человек, настроение у него — мрачное, он любит философствовать и изучал философию. Посмотрев на него и послушав его речей, я пожалел о том, что Вы не прочитали драму его до конца. Я очень хотел бы слышать, что Вы сказали б о ее «идее».

А Поссе все просит Вас дать что-нибудь для «Жизни». Говоря по совести — мне тоже хотелось бы этого. Поссе очень любит Вас и гордился бы Вашим участием в журнале. Читали Вы статью Соловьева о Вас? Мне она не нравится там, где он о Вас говорит, а вообще — бойкая статья и даже веселая. Но, однако, когда же явится настоящая критика? В конце концов, статья Соловьева поддерживает и укрепляет мое намерение писать о Вас не потому, что я «настоящую критику» создать способен, а потому, что могу глубже взять, чем Соловьев.

А предварительно я напишу порядочный рассказ и посвящу его Вам. Вы ничего не имеете против этого? Скажите.

До свидания! Желаю Вам всего доброго. Не худо было бы, если б Вы скорее уехали в Крым, а то, наверное, и в Москве у Вас погода столь же гадка, как здесь.

Крепко жму руку.

Ваш А. Пешков

66

А. П. ЧЕХОВУ

28 апреля [10 мая] 1899, Н.-Новгород.

В том, что оба мы одновременно написали друг другу, есть что-то славное. И письмо Ваше тоже славное.

Ну, знаете, вот уж не думал я, что Лев Николаевич так отнесется ко мне! Хорошо Вы сделали, что поговорили с ним о Горьком и сказали это Горькому. Давно хотел я знать, как смотрит на меня. Толстой, и боялся знать это; теперь узнал и проглотил еще каплю меда. В бочку дегтя, выпитого мной, таких капель только две попало — его да Ваша. Больше и не надо мне. Мне хочется, чтоб Вы прочитали статью Волынского о Вас в последней книге «Сев[ерного] вес[тника]» — за окт[ябрь], ноя[брь], де»[абрь]. Мне понравилось, несмотря на вздутый — по обыкновению — язык. Потом еще о Вас написал Франко, галициец, в своей газете — говорят, удивительно задушевно написано. Мне пришлют газету, — хотите — перешлю Вам.

А приехать в Москву — не могу. Начальство, узнав, что я ночевал в Москве, поднимает из-за этого историю; хотя, наверное, ничего не выйдет, ибо дело, к которому я привлечен, скоро кончится. В худшем случае меня пошлют года на два в Вологду или Вятку, вероятнее — никуда не пошлют. Невозможность до четверга устроить приезд в Москву и злит и обижает меня до бешенства и до слез. Вы не поверите, как это гнусно — жить под надзором. К вам приходит полицейский, он сидит у вас и тоже смущен своей подлой обязанностью, и ему тяжело, как и вам. Он имеет право спрашивать о всем, о чем хочет — кто это у Вас был? Откуда он, куда, зачем? Но он не спрашивает ничего, ибо уверен, что вы солжете ему, и эта его уверенность возмущает вас, оскорбляет. Но будет об этом.

Мне даже подумать больно о том, как, приехав в Москву, я пошел бы с Вами смотреть «Чайку». Ни за что бы я не сел в театре рядом с Вами! Вы так именно и сделайте — гоните прочь от себя всех, сидите один и смотрите — непременно один. И — дорогой мой Антон Павлович! — напишите мне потом о Вашем впечатлении от пьесы, пожалуйста, напишите! Это ничего, что она Ваша, пишите — понравится она Вам на сцене и что, какое место, нравится более всего? Очень прошу! И, как играли, расскажите. Мне почему-то кажется, что Вы будете смотреть на «Чайку», как на чужую, — и она сильно тронет Вас за сердце.

Потом, Ант. Павлович, — не вздумаете ли Вы приехать в Нижний? Как здесь красиво теперь, как мощно разлилась река! Приезжайте! У меня большая квартира, и Вы остановились бы у нас. Моя жена — маленький, простенький и миленький человечек — страшно любит Вас, и, когда я рассказал ей, что Вы одиноки, — ей это показалось несправедливостью и обидой, так что у нее даже слезы сверкнули за Вас. Приезжайте, мы встретим Вас — как родного. Я буду надеяться. И привезите мне часы — это нехорошо, что я напоминаю, но пусть будет нехорошо! Только выгравируйте на крышке Ваше имя — для чего это? Так, хочется почему-то.

67

А. П. ЧЕХОВУ

29 апреля [11 мая] 1899, Н.-Новгород.

Мне думается, я понимаю то, что Вы переживаете, читая письма из Петербурга. Мне, знаете, все больше жаль старика — он, кажется, совершенно растерялся. А ведь у него есть возможность загладить — нет, — даже искупить все свои вольные и невольные ошибки. Это можно бы сделать с его талантом и уменьем писать — стоит только быть искренним, широко искренним, по-русски, во всю силу души! Мы все любим каяться и любим слушать покаяние — пусть бы он крикнул — ну, да! я виноват! Я виноват — каюсь! Но вы ли судьи мне? Вам ли кидать грязью в меня? Пред собой самим громко каюсь, но не пред вами, рабы праведности! Вы — души